Главная - Дыхание
Сергей довлатов писатель биография. Сергей довлатов - биография, информация, личная жизнь

Сергей Донатович Довлатов (по паспорту - Довлатов-Мечик). Родился 3 сентября 1941 года в Уфе - умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке. Советский и американский писатель и журналист.

Отец - театральный режиссёр Донат Исаакович Мечик (1909-1995), еврей.

Мать - актриса, впоследствии корректор Нора Степановна Довлатян (1908-1999), армянка.

В столицу Башкирской АССР его родители были эвакуированы с началом войны и жили три года в доме сотрудников НКВД по ул. Гоголя, 56.

С 1944 года жил в Ленинграде.

В 1959 году поступил на отделение финского языка филологического факультета Ленинградского государственного университета и учился там два с половиной года. Общался с ленинградскими поэтами Евгением Рейном, Анатолием Найманом, и писателем Сергеем Вольфом («Невидимая книга»), художником Александром Неждановым. Из университета был исключён за неуспеваемость.

Служил три года во внутренних войсках в охране исправительных колоний в Республике Коми (посёлок Чиньяворык). "Мир, в который я попал, был ужасен. В этом мире дрались заточенными рашпилями, ели собак, покрывали лица татуировкой. В этом мире убивали за пачку чая. Я дружил с человеком, засолившим когда-то в бочке жену и детей… Но жизнь продолжалась", - вспоминал Довлатов.

По воспоминаниям Бродского, Довлатов вернулся из армии «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде».

Довлатов поступил на факультет журналистики ЛГУ, работал в студенческой многотиражке Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям», писал рассказы.

После института работал в газете «Знамя прогресса» ЛОМО.

Был приглашён в группу «Горожане», основанную Марамзиным, Ефимовым, Вахтиным и Губиным. Работал литературным секретарём Веры Пановой.

С сентября 1972 до марта 1975 года жил в Эстонской ССР. Для получения таллинской прописки около двух месяцев работал кочегаром в котельной, одновременно являясь внештатным корреспондентом газеты «Советская Эстония». Позже был принят на работу в выпускавшуюся Эстонским морским пароходством еженедельную газету «Моряк Эстонии», занимая должность ответственного секретаря. Являлся внештатным сотрудником городской газеты «Вечерний Таллин».

Летом 1972 года принят на работу в отдел информации газеты «Советская Эстония». В своих рассказах, вошедших в книгу «Компромисс», Довлатов описывает истории из своей журналистской практики в качестве корреспондента «Советской Эстонии», а также рассказывает о работе редакции и жизни своих коллег-журналистов. Набор его первой книги «Пять углов» в издательстве «Ээсти Раамат» был уничтожен по указанию КГБ Эстонской ССР.

Работал экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом (Михайловское).

В 1975 году вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костёр».

Писал прозу. Журналы отвергали его произведения. Рассказ на производственную тему «Интервью» был опубликован в 1974 году в журнале «Юность».

Довлатов публиковался в самиздате, а также в эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы».

В 1976 году был исключён из Союза журналистов СССР.

В августе 1978 года из-за преследования властей Довлатов эмигрировал из СССР, поселился в районе Форест-Хилс в Нью-Йорке, где стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец». Членами его редколлегии были Борис Меттер, Александр Генис, Пётр Вайль, балетный и театральный фотограф Нина Аловерт, поэт и эссеист Григорий Рыскин и другие.

Газета быстро завоевала популярность в эмигрантской среде.

Одна за другой выходили книги его прозы.

К середине 1980 годов добился большого читательского успеха, печатался в престижных журналах «Partisan Review» и «The New Yorker».

За двенадцать лет эмиграции издал двенадцать книг в США и Европе. В СССР писателя знали по самиздату и авторской передаче на Радио «Свобода».

Сергей Довлатов умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. Похоронен на еврейском кладбище «Маунт-Хеброн» в нью-йоркском районе Куинс.

Рост Сергея Довлатова: 190 сантиметров.

Личная жизнь Сергея Довлатова:

Дважды был официально женат.

Первая жена: Ася Пекуровская, брак длился с 1960 по 1968 год.

В 1970 году, уже после развода, у неё родилась дочь - Мария Пекуровская, ныне вице-президент рекламного отдела кинокомпании Universal Pictures. Дочка Маша впервые увидит отца лишь в 1990 году, на его похоронах.

В поклонники Аси Пекуровской записывали Василия Аксенова и Иосифа Бродского. В 1968 году она развелась с Сергеем Довлатовым после восьми лет брака, а пятью годами позже эмигрировала в Америку, забрав с собой их общую дочь.

Фактическая жена: Тамара Зибунова (на момент знакомства - студентка математического факультета Тартуского университета, они познакомились на одной из вечеринок в Ленинграде). Она в 1975 году родила ему дочь Александру.

Вторая жена: Елена Довлатова (урожд. Ритман). Воспитывал дочь Елены от предыдущего брака Екатерину (1966 г.р.). В браке 23 декабря 1981 года родился сын Николай (Николас Доули).

Елена Довлатова - вторая жена Сергея Довлатова

Довлатов страдал алкоголизмом. По мнению литературоведа А. Ю. Арьева, хорошо знавшего Довлатова в молодости, "это было более-менее массовое явление, потому что, в общем-то, пили все мы довольно много". "И хотя в богемной и просто литературной среде это было распространенное явление, но то, как пили все эти лауреаты Сталинских премий и мастера социалистического реализма - так это уму непостижимо. Мы им в подметки не годились. Просто они пили где-то за своими голубыми заборами до очумения, а нам приходилось перемещаться из магазина в магазин, доставать где-то деньги и все прочее", - писал Андрей Арьев.

Хорошо знавший Довлатова Александр Генис писал: "Сергей ненавидел свои запои и бешено боролся с ними. Он не пил годами, но водка, как тень в полдень, терпеливо ждала своего часа. Признавая её власть, Сергей писал незадолго до смерти: «Если годами не пью, то помню о Ней, проклятой, с утра до ночи»".

Экранизация произведений Сергея Довлатова:

1992 - «По прямой», реж. Сергей Члиянц - по мотивам рассказов С. Довлатова;
1992 - «Комедия строгого режима», реж. Виктор Студенников и Михаил Григорьев - экранизация фрагмента произведения «Зона»;
2015 - «Конец прекрасной эпохи», реж. Станислав Говорухин - экранизация сборника рассказов «Компромисс».

Библиография Сергея Довлатова:

1977 - Невидимая книга
1980 - Соло на ундервуде: Записные книжки
1981 - Компромисс
1982 - Зона: Записки надзирателя
1983 - Заповедник
1983 - Марш одиноких
1983 - Наши
1983 - Соло на ундервуде: Записные книжки
1985 - Демарш энтузиастов (соавторы Вагрич Бахчанян, Наум Сагаловский)
1985 - Ремесло: Повесть в двух частях
1986 - Иностранка
1986 - Чемодан
1987 - Представление
1990 - He только Бродский: Русская культура в портретах и анекдотах (соавтор Мария Волкова)
1990 - Записные книжки
1990 - Филиал


Биографию Сергея Довлатова знают все поклонники отечественной литературы. Это знаменитый российский писатель, который прославился благодаря удивительно точным и ярким рассказам и повестям. Он увлеченно работал над словом. Например, добиваясь, чтобы все слова в предложении начинались с разных букв. Удивительный стиль, отсутствие метафор сделали его произведения идеальными для переводчиков, поэтому они полюбились далеко за пределами нашей страны.

Детство и юность

Биографию Сергея Довлатова следует начать с 1941 года, когда он родился в Уфе. Его семья находилась в эвакуации. Великая Отечественная война началась всего два с половиной месяца назад.

Семья у него оказалась интернациональной. Отец - еврей Донат Исаакович Мечик был режиссером-постановщиком в театре. Мать Нора Сергеевна работала литературным корректором.

Когда семья вернулась в Ленинград, отец Довлатова ушел к другой женщине. После этого общение с сыном заключалось только в переписке.

В детстве Сергей был спокойным ребенком. Выделялся своим высоким ростом, но никогда не слыл драчуном. При этом учился посредственно.

Карьера журналиста

После школы в биографии Сергея Довлатова был университет имени Ждановича в Ленинграде, где он учился на факультете литературы и финского языка. Правда, прилежностью не отличался, постоянно прогуливал. Его отчислили со второго курса. В то время ему удалось познакомиться с классиками отечественной литературы того периода - поэтами Иосифом Бродским и Евгением Рейном, прозаиком Сергеем Вольфом, художником Александром Неждановым. Какое-то время входил в творческую богему Ленинграда.

В 1962 году Сергея призвали в армию. Он прослужил три года во внутренних войсках. Непосредственно Довлатов охранял исправительные колонии, расположенные на территории современной Республики Коми неподалеку от города Ухты. Этот опыт был им описан в повести "Зона: Записки надзирателя". Как позже вспоминал Бродский, Довлатов вернулся из армии с ошеломленным взглядом и кипой рассказов. В этой связи он его сравнивал с Толстым, когда тот приехал из Крыма.

Вернувшись на гражданку, Сергей Довлатов, биография которого приведена в этой статье, поступает в ленинградский университет на факультет журналистики. Из-за постоянного отсутствия денег ему приходится совмещать учебу с работой.

Его работа журналистом начинается с должности корреспондента в одной из ленинградских многотиражек. Постепенно он обрастает знакомствами и связями, поступает личным секретарем к писательнице Вере Пановой.

Переезд в Таллин

В 1972 году наступает новый этап в биографии Сергея Довлатова. Он переезжает в Таллин. Тут он продолжает журналистскую деятельность, работает в газетах "Советская Эстония" и "Вечерний Таллин". Параллельно пишет рецензии для журналов "Звезда" и "Нева".

В этот период своей жизни он пытается напечатать свои рассказы, которые уже давно активно пишет. Прибалтийские республики всегда считались более свободными, чем вся остальная территория Советского Союза.

Сборник под названием "Городские рассказы" готовят к печати в издательстве "Ээсти Раамат", но в последний момент весь тираж уничтожают по приказу эстонского КГБ.

В 1975 году Довлатов возвращается в Ленинград. Он работает в журнале "Костер", затем уезжает в Михайловское, где устраивается экскурсоводом в Пушкинском заповеднике. По-прежнему пытается опубликовать хотя бы какие-то свои произведения, но все безуспешно. В результате они выходят в эмигрантских журналах, передаются по рукам в самиздате. Это накладывает отпечаток на биографию писателя Сергея Довлатова. Его исключают из Союза журналистов.

В эмиграцию

Материальные трудности и постоянные преследования вынуждают Довлатова уехать в эмиграцию. К тому же там он рассчитывает опубликовать свои книги. В 1978 году он выезжает в Вену вслед за своей супругой Еленой и дочерью Катей. Оттуда они направляются в Нью-Йорк.

В 1980 году в США он встает у руля газеты "Новый американец", которую печатают на русском языке, ведет эфиры на радиостанции "Свобода".

В Америке у писателя начинается принципиально другая жизнь. Если на родине он не мог опубликовать ни строчки, то в США его сборники рассказов выходят один за другим. Всего в эмиграции Сергею Довлатову, биография и творчество которого описаны в этой статье, удается выпустить 12 книг. К середине десятилетия он превращается в популярного писателя, который печатается в The New Yorker.

Личная жизнь

Биография, личная жизнь Сергея Довлатова складываются непросто. Его отношения с женщинами часто были слишком запутанными, окружающие его считали донжуаном, которого невозможно исправить. В биографии Сергея Довлатова семья всегда была некой условностью. Достаточно упомянуть, что никто из его четверых детей не родился, когда он состоял в официальном браке. Дочь Катя появилась за три года до свадьбы с Еленой, а сын Николай через 8 лет после развода. Другая дочь Мария родилась через два года после развода с Асей, а Александра появилась на свет в гражданском браке с Тамарой.

Официально писатель был женат дважды. Его первую супругу звали Ася Пекуровская. Они состояли в браке с 1960 по 1968 год. В 1970 году уже после их официального развода у них родилась дочь Мария. Она взяла фамилию матери, в 1973 году уехала в США, сейчас занимает пост вице-президента кинокомпании Universal Pictures. С Асей он познакомился, когда был студентом. Многие утверждают, что это была единственная его настоящая любовь.

В 1969 году его женой стала Елена Ритман. К тому времени у нее уже была дочь Екатерина от Довлатова. В 1971 году супруги развелись, оказавшись в эмиграции. При этом в 1981 году у них родился сын, сейчас он живет в Америке под именем Николас Доули.

С 1975 по 1978 год писатель жил в гражданском браке с Тамарой Зибуновой. В 1975 году у них рождается дочь Александра.

В биографии Сергея Довлатова личная жизнь всегда играла большую роль. Об этом можно судить по его произведениям, в которых отношениям уделяется немало внимания, с любовью и теплотой он пишет о дочери Кате.

Смерть

Теперь вы знаете краткую биографию, кто такой Сергей Довлатов. В эмиграции он постоянно трудился, переписывал свои произведения, созданные еще в Советском Союзе.

В 1990 году он скончался в Нью-Йорке от сердечной недостаточности. На тот момент ему было 48 лет. Русский прозаик был похоронен в районе Куинс на кладбище Маунт-Хеброн.

Алкоголизм

Друзья и знакомые, знавшие Довлатова, утверждают, что не последнюю роль в его судьбе и состоянии здоровья сыграл алкоголизм. Причем многие отмечают, что это было распространенное и массовое явление для советских литераторов того времени.

Утверждают, что Довлатов при этом не любил запои, всячески с ними боролся. При этом он признавал власть водки, как пишет хорошо его знавший Александр Генис.

Скульптор Эрнст Неизвестный писал, что пьянство Довлатова было сродни самоубийству.

Это было темное русское пьянство, которое здорово, здорово отражено в песнях Высоцкого: «Что за дом притих…», «Все не так! Все не так, ребята». Поэтому какое-то стремление куда-то убежать, а куда бежать? в смерть, у него, конечно, было.

Литературное творчество

Довлатов известен как один из активных участников литературной группы "Горожане", существовавшей в Ленинграде в 60-70-е годы. Она была основана Владимиром Марамзиным, Борисом Вахтиным, Игорем Ефимовым, Владимиром Губиным.

Его работа в Таллине подробно описана в одном из самых известных произведений писателя - сборнике "Компромисс". На протяжении всей своей литературной карьеры писал прозу. Печатать его произведения в Советском Союза отказывались исключительно по идеологическим причинам. За все время ему удалось опубликовать только одну повесть в журнале "Нева" и рассказ на производственную тематику в журнале "Юность" в 1974 году, за что он получил солидные для того времени 400 рублей.

Довлатов оказал большое влияние на русскую культуру. Его произведения, а также биография, не раз становились объектами для спектаклей и художественных фильмов. Так, Михаил Веллер назвал одну из своих автобиографических повестей "Ножик Сережи Довлатова".

В 1994 году в МХТ был поставлен спектакль "Новый американец" по мотивам произведений Довлатова, в котором писателя играл заслуженный артист России Дмитрий Брусникин, ушедший из жизни совсем недавно.

Довлатов на протяжении нескольких десятилетий остается одним из самых издаваемых и читаемых авторов. Вместе с Солженицыным и Бродским он входит в тройку самых издаваемых русскоязычных авторов второй половины XX века.

Сейчас произведения Довлатова переведены на 30 языков мира. Он до сих пор остается единственным русскоязычным писателем, рассказ которого был опубликован в главном литературном журнале Америки The New Yorker.

Книги писателя

В своем завещании Сергей Довлатов категорически запретил публиковать любые его тексты, которые выходили в СССР до 1978 года. Он не позволил их перепечатывать ни под каким предлогом. Его первое изданное произведение называется "Невидимая книга", она вышла в 1977 году.

В 1980 году в Париже были изданы записные книжки под заголовком "Соло на ундервуде". Также его произведения, выходившие при жизни Довлатова за границей, это "Компромисс", "Зона: Записки надзирателя", "Марш одиноких", "Наши", "Демарш энтузиастов", "Ремесло: повесть в двух частях", "Иностранка", "Чемодан", "Представление", "Не только Бродский: Русская культура в портретах и анекдотах" (в соавторстве с Марианной Волковой), "Записные книжки", "Филиал".

На родине все его произведения выходили уже после его смерти. Первой стала повесть "Заповедник", которая увидела свет в Ленинграде в 1990 году.

– Как вы думаете, – спросила Форш, – это жалоба или благодарность?.

(Сергей Довлатов, “Наши”)
Валерий Воскобойников:
Тетя Сергея Маргарита Степановна была не просто замечательной женщиной, но и человеком огромного таланта. Она работала редактором в “Советском писателе” и вела объединение, из которого вышла вся проза того времени: Андрей Битов, Глеб Горышин, Виктор Конецкий, Юрий Рытхэу, Валентин Пикуль (как бы я к нему ни относился, он все-таки большой писатель). Так что все эти люди стали писать и публиковаться во многом благодаря ей.

Алексей Герман:
Мара Довлатова была замечательная, веселая и прелестная женщина. Может быть, самая прелестная из всех женщин, с которыми меня сводила судьба. Мой папа ее не просто любил, а очень любил. В 1949 году у отца были очень большие неприятности в связи с его книгой “Подполковник медицинской службы”. Тогда отца объявили оруженосцем космополитизма: высокое звание космополита ему не подходило, потому что он, в отличие от моей мамы, был русским. Было назначено собрание, на котором его должны были окончательно уничтожить. Папа сидел один, весь ряд вокруг него был пустым: никто с ним не хотел садиться. И демонстративно села к нему одна только Мара, хотя, конечно, очень боялась. С тех пор у него к Маре было совершенно особое отношение, а нас с Борисом, сыном Маргариты Степановны, позже считали братьями. Мы были похожи и даже ходили в одинаковых рубашках – в моих, ведь тогда с одеждой было плохо. Помню, какая-то женщина прислала ему записку, в которой назначила свидание, но велела приходить “без своего противного старшего брата”. “Противным старшим братом” был я.

Борис Довлатов

Мой старший брат родился при довольно загадочных обстоятельствах. До замужества у тетки был роман. Она полюбила заместителя Сергея Мироновича Кирова. Звали его – Александр Угаров. Старики ленинградцы помнят этого видного обкомовского деятеля.
У него была семья. А тетку он любил помимо брака.
И тетка оказалась в положении.
Наконец пришло время рожать. Ее увезли в больницу.
Мать поехала в Смольный. Добилась приема. Напомнила заместителю Кирова о сестре и ее проблемах.
Угаров хмуро сделал несколько распоряжений. Обкомовская челядь строем понесла в родильный дом цветы и фрукты.
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Алексей Герман:
Отцом Бори всегда считался Аптекман – маленький еврей, рядовой редактор какой-то военно-медицинской газетки. Уже через много лет, когда Сережа давно был в эмиграции, моя мама мне рассказала, что в тридцатые годы у Мары был роман с Угаровым – секретарем ленинградского обкома и горкома партии, заместителем Кирова. Онбыл очень известен еще со времен Гражданской войны – флибустьер, разбойник, человек своего времени. Мара от него забеременела, вскоре Угаров был репрессирован. Женившись на ней, Аптекман спас Маре жизнь. Кстати сказать, он очень любил Борю и считал его своим сыном. Когда Боря попал в тюрьму, Аптекман был в ужасном состоянии: мы не знали, что с ним делать.
Мой брат рос красивым подростком западноевропейского типа. У него были светлые глаза и темные курчавые волосы. Он напоминал юных героев прогрессивного итальянского кино. Так считали все наши родственники…
Это был показательный советский мальчик. Пионер, отличник, футболист и собиратель металлического лома. Он вел дневник, куда записывал мудрые изречения. Посадил в своем дворе березу. В драматическом кружке ему поручали роли молодогвардейцев…
Я был младше, но хуже. И его неизменно ставили мне в пример.
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Алексей Герман:
Помню, как-то мы с моей женой Светланой случайно наткнулись на “Огонёк” 1935 года, с обложки журнала на нас смотрел Боря – то есть на самом деле его настоящий отец, Александр Угаров – так они были похожи. Так что Борю, я думаю, зря всю жизнь называли жидом: в нем, в отличие от Сережи, еврейской крови было ни на грош. Напрасно, кстати говоря, отец Бориной жены Алены ее корил за то, что она вышла замуж за еврея, ведь она вышла за сына Угарова.
И вдруг произошло нечто фантастическое… Не поддающееся описанию… У меня буквально не хватает слов…
Короче, мой брат помочился на директора школы.
Случилось это после занятий. Боря выпускал стенгазету к Дню физкультурника. Рядом толпились одноклассники.
Кто-то сказал, глядя в окно:
– Легавый пошел…
(Легавым звали директора школы – Чеботарева.)
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Лев Лосев:
Моя мама очень дружила с Маргаритой Степановной – теткой Сережи и матерью Бори. У Маргариты Степановны, или Мары, как ее называли дома, сразу после рождения сына пропало молоко. У моей же мамы молоко было в избытке, так что я оказался двоюродным молочным братом Сережи. Получается, что я вскормлен одной грудью с легендарным Борей Довлатовым. Видимо, он меня тогда отпихивал от источника жизни, потому что Боря вырос абсолютным красавцем и силачом, тогда как я всеми этими свойствами не отличаюсь.

Алексей Герман:
Дружа со мной, Боря странным образом до какого-то времени повторял то, что делал я, но у него все получалось гораздо лучше. Например, в школьные годы я занимался боксом. Когда мы с ним подрались, я его поколотил. Он сразу тоже пошел заниматься и за короткий срок достиг значительно больших успехов, чем я. Боря поступал в университет, а я – в Театральный институт. Через некоторое время Боря тоже пошел в Театральный и сразу стал ленинским стипендиатом и звездой.

Вера Сомина:
Мы поступили в Театральный институт на театроведческий факультет в 1956 году – в самый пик оттепели. Борис учился со мной в одной группе, он был всего лишь на год или на два старше нас, но держался очень взрослым. Справедливо считая нас инфантильными, он мог и поддразнить в рабочей обстановке, на семинаре: “Маленькая, ты неправа. У-тю-тю!” Мне кажется, он не был особенно увлечен театром. У него было общегуманитарное направление интересов. Насколько я понимаю, мама его была очень театральным человеком. Может быть, поэтому он предпочел театроведческий факультет какому-то другому. Мы все тогда гораздо серьезнее относились к профессии. А Борису было неважно, чем заниматься: он очень хотел жить. Ему нужна была интересная жизнь. Это было написано на нем крупными буквами. Кто-то считался старательным студентом, кто-то – ленивым. Про него нельзя было сказать ни того, ни другого. Он был особенный. Во-первых, он не менялся. Он каким пришел, таким и ушел: все пять лет Борис был в институте звездой. Но звездное состояние на него действовало. А других, того же Сережу, как мне кажется, задевало.

Дикий поступок моего брата обсуждался несколько месяцев. Затем Борис поступил в театральный институт. Он решил стать искусствоведом. О его преступлении начали забывать. Тем более что занимался он великолепно. Был секретарем комсомольской организации. А также – донором, редактором стенной газеты и вратарем…
Возмужав, он стал еще красивее. Он был похож на итальянского киноактера. Девицы преследовали его с нескрываемым энтузиазмом.
При этом он был целомудренным и застенчивым юношей. Ему претило женское кокетство. Я помню записи в его студенческом дневнике:
“Главное в книге и в женщине – не форма, а содержание…”
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Вера Сомина:
Энергия в нем клокотала необыкновенная, хотя его невероятная активность была покрыта своеобразной вальяжностью. Кроме того, у Бориса была огромная любовь к тому, что называется запретным. Я имею в виду не политически запретное (это тогда интересовало нас всех), а запретное вообще. Помню, в Ленинград приехал Ив Монтан. За билетами мы выстаивали огромные очереди, и впечатление после первого концерта осталось невероятное. Мы обсуждали все это в институте, и тогда Борька сказал: “А слабо на следующий концерт пойти по крышам?” Концерт должен был состояться во Дворце культуры промкооперации (ныне это Дворец Ленсовета). А тогда была зима. Было очень даже слабо пойти туда по крышам, но признаться в этом было невозможно. Пошли. Мы пробирались по каким-то чердакам, потайным лестницам. Вдруг появился какой-то человек и стал нас расспрашивать, откуда мы, кто мы такие и что здесь делаем. Борис совершенно спокойно прошел мимо него, а меня остановили и задержали. Это было для него очень характерно. Борис всегда виртуозно мог пройти без билета на спектакль. Считается, что это должен уметь каждый театровед, но никому это не удавалось так, как ему. Он производил впечатление, и его всегда везде пропускали, ни о чем не спрашивая.

Андрей Арьев:
Борис был человеком невероятной красоты и обаяния. Он был старше Сережи и являлся для него своеобразным образцом для подражания, особенно в юности. Боря был опытнее и эффектнее, к тому же сердцеед жуткий. У них с Сережей даже были на этой почве конфликты. Но Сережа его очень нежно любил. Я думаю, также сильно он любил только своего университетского друга Валеру Грубина.

Вера Сомина:
У меня была несчастная любовь. Я сижу, плачу – я всегда была слаба на слезы. Подходит Борис: “Тошно?” Я говорю: “Тошно, Борька, слов нет”. – “Хочешь неделю прекрасной, великой любви? Но через неделю все кончится – чтоб никаких претензий!” Я спрашиваю: “Борь, а зачем?” – “Не понимаешь? Ну и дура!”

Дмитрий Дмитриев:
Сережа и Боря не всегда общались запросто. Когда мы с Сережей учились в школе, Боря был для нас недосягаемым авторитетом. Он был уже взрослый, поступил в Театральный институт, что считалось тогда высшим пилотажем. Но со временем разница в возрасте между ними сгладилась, и Боря для Сережи стал настоящим другом – пожалуй, одним из лучших.

Вера Сомина:
На семинарах и экзаменах Борис всегда отвечал блестяще – как никто из нас. Но он не столько знал, сколько соображал. Мы все-таки были школяры. Помню, к какому-то экзамену я была совсем неготова и не хотела идти отвечать. Борис на меня с презрением посмотрел и сказал: “Какая ты глупая! У тебя же физиономия отличницы. Если бы у меня была твоя физиономия, у меня бы не было ни одной четверки”.
Его очень любили наши педагоги. Мне кажется, в нем как в студенте – в его выступлениях и работах – не было ничего такого уж удивительного. Но общее впечатление от него было таким сильным, что его обаяние решало все. Поэтому ему все прощали. Когда стали поступать первые сигналы о том, что он занимается фарцовкой или чем-то еще предосудительным, педагоги пожимали плечами и говорили: “Бунтует, такая натура”.

Мой брат окончил театральный институт. Получил диплом с отличием. За ним тянулось безупречное комсомольское досье.
Он был целинником и командиром стройотрядов. Активистом дружины содействия милиции. Грозой мещанских настроений и пережитков капитализма в сознании людей.
У него были самые честные глаза в микрорайоне…
Он стал завлитом. Поступил на работу в Театр имени Ленинского комсомола. Это было почти невероятно. Мальчишка, недавний студент, и вдруг такая должность!.
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Алексей Герман:
Перед Борей открывалась очень серьезная карьера, но вдруг все оборвалось: он стал воровать.
Я не знаю, насколько Боря был расположен к писательству, но то, что он был одаренный человек, несомненно. За что бы он ни брался, он все делал блестяще. Но дальше в нем начинала играть угаровская кровь, и остановить это было невозможно.

Вера Сомина:
Это было великое приключение. Борис и его друзья нарисовали какие-то пропуска – кажется, таможенные. На Кирпичном переулке они останавливали автобусы, идущие в Пулково. Якобы им нужно было осматривать вещи пассажиров. Они прекрасно сыграли на психологии советского человека, который беспрекословно подчиняется тому, у кого есть документ с подписью и печатью. У каждого автобуса был водитель, была какая-то охрана, тем не менее, все этим фальшивым пропускам верили. Сначала никто не замечал: они начинали воровать осторожно, понемножку. На происходящее стали обращать внимание, когда появилось уже очень много этих жалоб. Во всяком случае, так рассказывали в городе.

На суде он держался мужественно и просто. Улыбался и поддразнивал судью.
Когда оглашали приговор, брат не дрогнул. Его увели под конвоем из зала суда.
Затем была кассация… Какие-то хлопоты, переговоры и звонки. И все напрасно.
Мой брат оказался в Тюмени. В лагере усиленного режима. Мы с ним переписывались. Все его письма начинались словами: “У меня все нормально…”
Далее шли многочисленные, но сдержанные и трезвые просьбы: “Две пары шерстяных носков… Самоучитель английского языка… Рейтузы… Общие тетради… Самоучитель немецкого языка… Чеснок… Лимоны… Авторучки… Самоучитель французского языка… А также – самоучитель игры на гитаре…”
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Вера Сомина:
Я думаю, свою роль в его экстремальной биографии сыграли предприимчивость и жажда приключений. Что ему было в этом завлитском месте или в должности ассистентарежиссера, редактора киностудии? Все это не имело к нему никакого отношения. Он по своему типу был Джеймс Бонд. Сережа, кстати говоря, таким не был. В нем была совершенно четкая писательская устремленность. Это было ясно с самого начала. Поэтому он состоялся именно на Западе, что очень редко бывает с русскими людьми. Он оказался организованным человеком – не в смысле идиотской советской дисциплины, а в другом, подлинном, смысле. У Бориса же не было какого-то основного жизненного направления и вообще, казалось, никакого направления не было. Хотя он был человек очень мужественный, у него имелась одна женская черта – желание и умение всех очаровывать. И из этого, собственно, состояла жизнь. Для Сережи это было нехарактерно: он очаровывал походя.
Летом он поехал на съемки “Даурии” в Читу. И вдруг мы узнали, что брат на казенной машине задавил человека. Да еще офицера советской армии. Насмерть…
Это было страшное время предположений и догадок. Информация поступала самая разноречивая. Говорили, что Боря вел машину совершенно пьяный. Говорили, правда, что и офицер был в нетрезвом состоянии. Хотя это не имело значения, поскольку он был мертв…
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Алексей Герман:
Когда Борю посадили во второй раз, он действительно стал криминальным авторитетом. В свое время я очень много снимал заключенных, и один раз ко мне подошел уголовник и сказал: “Намекнули бы сразу, что вы кент (то есть друг) Довлатова, и все бы вам здесь помогали”. Мне рассказывали, что в зоне Боря дрался с очень крупным криминальным авторитетом – поваром, который назвал его жидовской мордой. Победа осталась за Борей.
В семьдесят девятом году я решил эмигрировать. Брат сказал, что не поедет.
Он снова начал пить и драться в ресторанах. Ему грозило увольнение с работы.
Я думаю, он мог жить только в неволе. На свободе он распускался и даже заболевал.
Я сказал ему в последний раз:
– Уедем.
Он реагировал вяло и грустно:
– Все это не для меня. Ведь надо ходить по инстанциям. Надо всех уверять, что ты еврей… Мне неудобно… Вот если бы с похмелья – раз, и ты на Капитолийском холме…
В аэропорту мой брат заплакал. Видно, он постарел. Кроме того, уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться…
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Вера Сомина:
Через много лет, когда я уже работала в Институте истории искусств на Исаакиевской площади, я снова встретилась с последней женой Бориса Алей, с ней я была знакома раньше, не через Бориса. Она мне сказала: “С вами очень хочет увидеться мой муж”. Я была удивлена, потому что мы с Борисом никогда особенно близки не были. Я увидела его уже очень нездоровым: у него почему-то была поражена вся кожа лица. Встреча наша была очень теплой. Борис сразу стал что-то мне оживленно рассказывать и тут же приковал к себе внимание нескольких хорошеньких молодых сотрудниц нашего института. Вдруг он посмотрел на меня и спросил: “А чего ты улыбаешься?” Я ответила: “Борька, ты совсем не изменился”. Это было очень незадолго до его смерти. Я еще тогда подумала: какое нарочитое наказание!
Четвертый год я живу в Нью-Йорке. Четвертый год шлю посылки в Ленинград. И вдруг приходит бандероль – оттуда.
Я вскрыл ее на почте. В ней лежала голубая трикотажная фуфайка с эмблемой олимпийских игр. И еще – тяжелый металлический штопор усовершенствованной конструкции.
Я задумался – что было у меня в жизни самого дорогого? И понял: четыре куска рафинада, японские сигареты “Хи лайт”, голубая фуфайка да еще вот этот штопор…
(Сергей Довлатов, “Наши”)
Алексей Герман:
Когда я запускался с фильмом “Хрусталев, машину!”, я задумал на роль генерала пригласить Сережу Довлатова, а на роль его двойника – Борю. И это было бы очень точно. Они все еще были похожи, но один был нежным красавцем, от которого женщины падали, а у другого на лице были уже две тюрьмы (он, по-моему, болел краснухой, и вся кожа на лице у него была испорчена). Боря выглядел как некий шарж на своего младшего брата. О том, что я собирался его снимать, Сережа не знал, я держал это в секрете. Но вскоре оба брата (сначала Сережа, потом Боря) умерли. Тогда второй режиссер картины Миша Богин сказал, что он знает одного новгородского артиста, очень похожего на Довлатова, и привез Юру Цурило. Похож он был, конечно, условно, но оказался очень талантливым артистом, и мы его утвердили.
Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик – на уровне сердца, ума и души. Писатель – на космическом уровне.
Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди.
(Сергей Довлатов, “Записные книжки”)
Борис Ройтблат, писатель:
Когда Довлатов начинал что-то рассказывать, в нашем кабинете собиралась толпа. Репортеры, фотографы, моряки, отставные боксеры, пьяницы – кто угодно. Рассказывая, Довлатов почти не жестикулировал. Но мимика на его лице играла превосходно. Рассказчик он был феноменальный. Хохотать начинали, можно сказать, сразу. Хохотали – и просили других, тоже хохочущих: “Тише! Что вы так громко смеетесь! Не слышно!” Когда у меня больше не было сил смеяться, я залезал под свой письменный стол и затыкал уши. Для паузы. Чтобы очухаться от смеха. Сам Довлатов почти никогда не смеялся. Его устные рассказы, как и литературные, были всегда добрыми. Он ни разу ни на кого не злился. Никому не мстил. Никогда ни на кого не жаловался. На его лице не было ни усмешки, ни иронии. Вместо усмешки – улыбка. Вместо иронии – сочувственный кивок.
(Ройтблат Б. Ноктюрн. (Памяти Сергея Довлатова) // “Новое русское слово”, 22–23 августа 1998)
Борис Рохлин, писатель:
Не знаю определенно, но навряд ли это был сознательный метод, во всяком случае, мне казалось, что рассказы пишутся, именно пишутся, в два приема. Вначале это было устное повествование, излагаемое за бутылкой водки, излагаемое с блеском, легкостью и остроумием. Что здесь можно сказать? Это было настолько талантливо, я бы сказал, расточительно, избыточно талантливо, что на этом все должно было бы заканчиваться. Представлялось ненужным, да и просто невозможным переносить это на бумагу, все будет потеряно: точность каждого слова, детали, завершенность всего устного текста, и, пожалуй, главное – слова, перенесенные на бумагу, превратятся из живых звуков в мертвые буквы, правильно расставленные, и только.
Это ощущение или, точнее, боязнь была скорее всего связана с обаянием Довлатова-рассказчика. Ведь нельзя перенести на бумагу с помощью пишущей машинки жест, улыбку, гримасу или опрокидываемую стопку водки.
Но на следующий день происходило другое чудо. Вечером за тем же столом – или уже за другим – Сергей читал рассказ, а то и два-три рассказа, написанные непонятно когда, – и они были столь же блистательно остроумны, столь же завершенны, как их устные прототипы.
(Рохлин Б. Скажи им там всем // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 415–416)
Евгений Рейн, поэт:
Я сразу же обратил внимание на очень высокий профессиональный уровень этих рассказов. Это были не смутные разодранные клочки, нет, сюжет проводился изобретательно и отчетливо, характеры обозначались ясно и ярко, реплики стояли на точных местах, были доведены до афоризма, гротеска, пародии. Короче говоря, от этих рассказов было недалеко до рукописи, в них явственно проступал литературный силуэт.
Когда я сказал об этом Сергею, он, кажется, не удивился. Быть может, он проверял на мне свои заготовки, быть может, частично это уже было записано. Потом в довлатовской прозе я встречал куски этих рассказов, встречал и детали из них, перенесенные на другой, так сказать, “холст”.
(Рейн Е. Несколько слов вдогонку // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 397–398)
Лев Лосев, поэт:
Говорят, что “поэзия – это лучшие слова в лучшем порядке”. Но поэзия – это, скорее, новые слова или, по крайней мере, старые слова в новом порядке. “Лучшие слова в лучшем порядке” – это проза, это довлатовское искусство рассказа. Довлатов был абсолютно профессиональный литератор, то есть он знал, как мучительно добываются лучшие слова и каких трудов стоит найти для них лучший порядок. В одном интервью он говорил: “Десятки раз я слышал от умных и серьезных людей один и тот же довольно глупый и бесполезный совет: „запиши точно, слово за словом, свои устные рассказы, и у тебя будет готовая проза“. Только сами рассказчики знают, какое это глубокое заблуждение”. И Довлатов называет имена двух прославленных писателей, каждый слыл в своем кругу непревзойденным рассказчиком и каждый до болезненности трудно писал свою безупречную прозу – Шервуд Андерсон и Евгений Шварц.
(Лев Лосев. Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С . Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 3. С. 364–365)
Елена Довлатова, вдова Сергея Довлатова:
Свои рассказы Сережа сначала писал от руки и только потом перепечатывал на машинке. Дальше начиналась долгая работа по редактуре текста, и один и тот же рассказ он мог перепечатывать десятки раз. Черновики при этом сразу уничтожались. К сожалению, рукописных образцов осталось крайне мало, потому что он очень не любил свой почерк.

Владимир Соловьев, писатель:
Чуткий к техническим веяниям времени, он назвал одну, ленинградскую книгу “Соло на ундервуде”, а другую, нью-йоркскую – “Соло на IBM”, хотя на электронной машинке работала Лена Довлатова, а Сережа предпочитал стучать на ручной, но как раз ундервуда у него никакого не было. Вернувшись из армии, он приобрел “Ройал Континенталь” и прозвал за красоту Мэрилин Монро, хоть это была огромная, под стать ему самому, машинка с длиннющей многофункциональной кареткой – Сережа грохнул эту чугунную махину об пол во время семейного скандала, а вышедшую из ее чрева рукопись разорвал и покидал в печь с зелеными изразцами, главную достопримечательность его комнаты в коммуналке на Рубинштейна, но Лена Довлатова героически кинулась спасать, обжигая руки. Еще одну иностранку – “Олимпию” – подарил ему отец Донат, а тому прислал Леопольд, родственник из Бельгии, но и ее постигла схожая судьба – уже в пересылочной Вене пришедший в гости Юз Алешковский неловким движением смахнул машинку на пол. В Нью-Йорке оказалось дешевле купить новую – “Адлер”, которая до сих пор стоит на его мемориальном письменном столе, чем чинить подранка. Такова природа художественного домысливания Довлатова: вместо “Континенталя”, “Олимпии” и “Адлера” соло были им будто бы сыграны на старомодном, времен Очакова и покоренья Крыма, ундервуде и ультрасовременной IBM – какой контраст!

(Соловьев В., Клепикова Е. Довлатов вверх ногами: Трагедия веселого человека. М., 2001. С. 32)
Ему было одиннадцать лет, когда умер Сталин, пятнадцать – в год ХХ съезда, двадцать три – когда сняли Хрущева и двадцать семь – когда советские танки вошли в Прагу.
Довлатов родился в эвакуации, но вырос и оформился как писатель в Ленинграде. Четвертый по величине город Европы со всей своей величественной архитектурой и богатейшей культурной мифологией, кровавой историей и вдохновеннейшим genius loci, какие когда-либо знала городская среда, созданная человеческими руками из песка и камня, – в те годы выглядел и по сути являлся глубокой провинцией. Здесь правило бессмысленное, невежественное, трусливое начальство, со времен Ленинградского дела твердо усвоившее: любая инициатива наказуема. Самый твердолобый московский чиновник на фоне своего питерского коллеги сходил за либерала, нищий москвич-гуманитарий по сравнению со своим товарищем с берегов Невы глядел богачом и франтом. Если в пафосные и знаменитые редакции, расквартированные на улице Горького, Садовом и Бульварном кольце путь был открыт далеко не всем, то в переулках первопрестольной гнездилось такое количество издательств, журналов, редакций и литагентств всяческих рангов и профилей, что каждый мог так или иначе перебиться здесь переводами, рецензиями, редактированием – непротивной литературной поденщиной.

Сергей Довлатов – советский и американский писатель и журналист, считавшийся в Советском Союзе запрещенным. Но на сегодняшний день сразу четыре произведения автора входят в 100 книг, рекомендованных Министерством образования России для самостоятельного чтения. Довлатов считается самым читаемым советским автором второй половины XХ столетия, а его произведения разобрали на цитаты.

Сергей родился в Уфе в театральной семье. Отец Донат Мечик был режиссером-постановщиком, мама Нора Довлатова играла на сцене, а с возрастом стала корректором в издательстве. Для родителей будущего писателя столица Башкирии не была родным городом: туда семью эвакуировали с началом войны. Через 3 года родители вернулись в Ленинград, где и прошли детство и юность Довлатова. Вскоре Донат и Нора расстались.

Сережа с детства слыл мечтательным мальчиком. Довлатов тяготел к гуманитарным наукам. В 1952 году стихи одиннадцатилетнего мальчика впервые напечатали в газете «Ленинские искры». По словам автора, три сочинения он посвятил животным, а четвертое – . В юношеские годы страстно увлекался творчеством .

После школы Сергей поступил в местный университет на филологический факультет, отделение финского языка. В этом вузе молодой человек продержался два с половиной года, после чего был отчислен за неуспеваемость. В студенческие годы друзьями будущего литератора стали начинающие поэты Евгений Рейн, Анатолий Найман, .


Отчисленного студента тут же призвали в армию. Молодой человек по распределению попал в войска системы охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР. Увиденное произвело неизгладимое впечатление на юношу и впоследствии укрепило диссидентские настроения писателя.

Отслужив положенные годы, Довлатов вновь становится студентом Ленинградского университета, на этот раз выбрав факультет журналистики.


Первой газетой молодого репортера стала питерская «За кадры верфям». Писательского опыта Довлатов набирался в общении с молодыми коллегами из группы прозаиков «Горожане», куда входили В. Марамзин, И. Ефимов, Б. Вахтин. В должности личного помощника Сергей трудился под руководством советской писательницы Веры Пановой.

В конце 60-х годов Довлатов по-прежнему находился в поисках собственного пути, поэтому принял приглашение от знакомых и стал сотрудником Комбината живописно-оформительского искусства. Сергей Довлатов освоил специальность камнереза, которая позволяла литератору неплохо зарабатывать.


Затем Сергей отправился в Прибалтику и служил в изданиях «Советская Эстония», «Моряк Эстонии» и «Вечерний Таллинн». Правда, стоит отметить, что ради таллинской прописки Сергей несколько месяцев трудился кочегаром. В Михайловском (Псковская область) Довлатов провел два экскурсионных летних сезона. В музее-заповеднике Сергей Донатович подрабатывал экскурсоводом.

Позднее мужчина вернулся в родной Ленинград и в 1976 году в течение полугода сотрудничал с молодежным журналом «Костер». В середине 70-х годов популярность детского издания распространялась далеко за пределы Северной столицы. Главный редактор Святослав Сахарнов благоволил детским писателям Виктору Голявкину, а также многим «взрослым» авторам, среди которых были Евгений Рейн, и даже опальный Иосиф Бродский. Сергей Довлатов напечатал только один рассказ в «Костре», и то оценил эту работу скептически.


К концу 70-х годов у Довлатова уже накопилось немало рассказов и повестей, которые были напечатаны за границей в эмигрантских периодических изданиях. Когда этот факт всплыл наружу, за Довлатовым начало охоту КГБ. Нашелся повод посадить писателя в спецприемник – за мелкое хулиганство. После этого в 1978 году Сергею пришлось уехать в Соединенные Штаты.

В Нью-Йорке журналист стал главным редактором еженедельной газеты «Новый американец», работал на радиостанции, а также продолжал сочинять собственные произведения. Новая родина дала писателю и богатство, и известность, и популярность, и интересную работу, но до последних дней Довлатов скучал по России и если бы дожил до развала СССР, то, скорее всего, вернулся бы домой.

Литература

Писать прозу Сергей Довлатов начал еще в армии. Но журналы и газеты отвергали сочинения автора, поэтому писателю пришлось печататься в «Самиздате», а также эмигрантских журналах «Континент», «Время и мы» и других.


Подобную практику в СССР, мягко говоря, не приветствовали. Довлатова исключили из Союза журналистов, то есть Довлатов уже не мог работать по специальности, а набор первой книги «Пять углов» эстонское издательство «Ээсти Раамат» полностью уничтожило по требованию КГБ. Длительный период творческой биографии Сергей Довлатов не мог реализоваться как писатель.

А вот когда Сергей Донатович уехал в Америку, там рассказы автора стали печатать один за другим. В 1977 году издательство «Ардис» выпустило роман писателя «Невидимая книга» на русском языке. Первая публикация в эмиграции заставила Сергея Довлатова воспрянуть духом и поверить в себя. Благодаря престижным журналам Partisan Review и The New Yorker Довлатов добился большого признания читателей. Поэтому началось издание и полноформатных книг.


Первым произведением о жизни в Америке, написанным и изданным за рубежом, стала повесть «Иностранка». В книге речь пошла о буднях русской эмиграции третьей волны. Главная героиня Маруся Татарович без видимых на то причин поддалась веянию времени и уехала из СССР за лучшей долей в Нью-Йорк. На новом месте женщина начинает встречаться с латиноамериканцем Рафаэлем, жизнь героини протекает также бессмысленно и хаотично, как на родине.

Популярными оказались повести, романы и сборники новелл «Чемодан», «Наши», «Компромисс», «Соло на ундервуде: Записные книжки» и «Зона: Записки надзирателя».


За 12 лет эмиграции из-под пера писателя вышла дюжина книг, которые имели успех в США и Европе, а российские читатели знакомились с этими произведениями благодаря авторской передаче «Писатель у микрофона» на Радио «Свобода».

Личная жизнь

Распространен слух, что у Сергея Довлатова было чуть ли не несколько сотен любовниц. На самом деле этот человек в личной жизни был сдержан и с трудом шел на контакт, особенно с женщинами. В жизни писателя было две официальные жены и одна гражданская. Про других возлюбленных никто из знакомых Довлатова ничего не знает, и этих женщин можно отнести к разряду вымышленных, тем более что никаких подтверждений в виде совместных фото не осталось ни в открытом доступе, ни в личном архиве писателя.


С первой супругой Асей Пекуровской Сергей прожил восемь лет. Молодые люди познакомились еще в студенческую пору и сразу испытали большое чувство влюбленности Но впоследствии молодая женщина предпочла Довлатову становившегося востребованным автором . Уже после развода оказалось, что Ася была беременна.

Момент расставания проходил бурно. Сергей Довлатов был сражен новостью и грозился Асе в личном разговоре покончить жизнь самоубийством. Девушка оставалась непреклонна. Тогда супруг нацелил на девушку ружье. После выстрела, который ушел в сторону, Асе удалось убежать из квартиры Сергея. Вскоре экс-супруга родила дочь Марию, но с Довлатовым Ася больше не виделась. Сейчас Мария Пекуровская живет в США и занимает пост вице-президента рекламного отдела кинокомпании Universal Pictures.


Затем в жизни прозаика появилась Елена Ритман, женщина с настоящим мужским характером. Этой женщине Довлатов обязан собственной известностью. Поженились Сергей и Елена сразу после возвращения молодого человека из армии, прожили несколько лет, но затем чувства ослабли. Ритман нашла возможность иммигрировать, оформила развод и, забрав вторую дочь Довлатова, Екатерину, переехала в США.

Снова оставшийся один Сергей Донатович через несколько лет сошелся с Тамарой Зибуновой, которая родила писателю еще одну дочку Александру. Но эти отношения просуществовали недолго. В 1978 году над писателем нависла угроза ареста, и Сергей уехал вслед за Еленой Ритман в Нью-Йорк, где вновь женился на бывшей жене.


В семье родился первый сын Довлатова, которого назвали на американский манер Николас Доули. Елена оказала на творчество мужа неизгладимое влияние. Супруга корректировала черновики писателя, заставляла переписывать наименее удачные отрывки, и как раз Ритман-Довлатова изначально продвигала книги супруга в массы.

Смерть

Сергей Довлатов еще в Советском Союзе злоупотреблял алкоголем, что для богемы считалось нормой. В Америке писатель пил намного меньше, но все равно был неравнодушен к спиртному. При этом каждый врач, который осматривал прозаика, утверждал – у писателя отменное, крепкое здоровье.


Тем неожиданней стала внезапная смерть, настигшая Сергея Донатовича 24 августа 1990 года. Это произошло в Нью-Йорке, а официальной причиной смерти принято считать сердечную недостаточность. Похоронен Довлатов в этом же городе, на кладбище «Маунт-Хеброн» в районе Куинс.

Библиография

  • 1977 – «Невидимая книга»
  • 1980 – «Соло на ундервуде: Записные книжки»
  • 1981 – «Компромисс»
  • 1982 – «Зона: Записки надзирателя»
  • 1983 – «Заповедник»
  • 1983 – «Марш одиноких»
  • 1985 – «Демарш энтузиастов»
  • 1986 – «Чемодан»
  • 1987 – «Представление»
  • 1990 – «Филиал»

Цитаты

  • «Порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия»
  • «Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает»
  • «Я думаю, у любви вообще нет размеров. Есть только - да или нет»
  • «Человек человеку - все, что угодно… В зависимости от стечения обстоятельств»

Сергей Донатович Довлатов - прозаик, журналист - родился 3 сентября 1941 года в Уфе в семье эвакуированных из Ленинграда театральных работников. Отец - режиссер Донат Мечик, мать - актриса Нора Довлатова.

С 1944 и до эмиграции в 1978 Довлатов жил преимущественно в Ленинграде, с перерывом на армейскую службу в ВОХРе (военизированная охрана) (1962-1965 , первый год - Коми АССР, затем под Ленинградом) и журналистскую работу в Таллине (1972-1975 ).

В 1959-1962 Довлатов учился на финском отделении филологического факультета ЛГУ, после армии - там же, на факультете журналистики, но не окончил его. Работал в газетах Ленинградского кораблестроительного института и Ленинградского оптико-механического объединения.

В 1975-1976 - в детском журнале «Костер», летом в 1976 и 1977 водил экскурсии в Пушкинском заповеднике. Эмигрировав в США, поселился с семьей в Нью-Йорке, был одним из создателей и главным редактором русскоязычной газете «Новый американец» (1980-1983 ), до конца дней много работал на радио «Свобода».

Литературная одаренность Довлатов (скорее ее следует назвать словом «артистизм») проявилась рано. Уже в школьном возрасте он писал и печатал в газетах стихи, был способным рисовальщиком - со склонностью к психологически точной, но внешне утрированной образности, что заметно и в его прозе. В зрелые годы стихов не публиковал и писал их только «на случай». Как художник проявил себя в оформлении изданных в эмиграции русских книг - своих и друзей.

Прозу Довлатов начал писать в начале 1960-х , но всерьез заявил о себе после демобилизации. В это время у него начали складываться циклы новелл, позднее, в измененном виде, вошедшие в книгу «Зона». Во второй половине 1960-х Довлатов занимается также различными сатирическими экзерсисами, в т.ч. пишет две повести в жанре «философической ахинеи», по его собственному определению, - «Иная жизнь» («Отражение в самоваре») и «Ослик должен быть худым». Однако в эмиграции приходит к окончательному выводу: «...я не могу органически действовать вне бытового реализма» (Письмо Н.И. Сагаловскому от 25 авг. 1984).

В самом конце 1960-х Довлатов принимается за первую - и единственную - крупную вещь, роман «Один на ринге» (имелись и другие предварительные названия), оставшийся в рукописи (опубликована последняя часть «Невидимая книга», в свою очередь с изменениями составившая первую часть «Ремесла»). В романе происходит становление того типа героя-рассказчика, от имени которого ведется повествование практически во всех изданных самим писателем книгах (за исключением двух коллективных сб. «Демарш энтузиастов» и «Не только Бродский»), намеренно рассчитанных на прочтение «в один вечер».

Как прозаик Довлатов в 1960-1970-е тяготел к ленинградской литературной группе «Горожане» (Борис Бахтин, Владимир Губин, Игорь Ефимов, Владимир Марамзин). Но больше всего его впечатляла позиция Иосифа Бродского. Весьма значимым оказалось знакомство (в т.ч. и личное) с Василием Аксеновым, Сергеем Вольфом, Ридом Грачевым, Львом Лосевым, Анатолием Найманом, Валерием Поповым, Евгением Рейном, Владимиром Уфляндом.

Свою литературную генеалогию Довлатов вел от Чехова, Зощенко и американских прозаиков XX в. (Шервуд Андерсон, Хемингуэй, затем Фолкнер и Сэлинджер). В постоянном поле зрения находились также книги Джойса, Л. Добычина, «Театральный роман» Михаила Булгакова. Как потрясение, но не предмет подражания, Довлатов с юности и до конца дней воспринимал Достоевского.

Во второй половине 1960-х - начале 1970-х Довлатов регулярно печатался как журналист и литературный рецензент, случались и публикации прозы - в «Неве», «Юности», «Крокодиле». Но никакую из своих отечественных публикаций до 1978 Довлатов не считал достойной переиздания и запретил это делать наследникам, специально оговорив этот пункт в завещании. Советский опыт убедил Довлатова в одном: его изначальная склонность к профессионализму вместо утверждения свободной, независимой манеры письма оборачивалась развитием имитационных способностей.

Литературный метод Довлатова можно определить как «театрализованный реализм», с чем он сам был согласен. Отношения между людьми у Довлатова в равной степени горестны и смешны. В жизни подобное равновесие наблюдать трудно. Поэтому при всех приметах «бытового реализма» проза Довлатова - никак не сколок и не слепок с бытия: правдивость вымысла писатель ценил выше правды факта. Показательно, что в 1970-е конгениальными его собственным художественным замыслам Довлатова считал написанные в обескураживающе документальном роде вещи Владимира Гусарова; такие как «Мой папа убил Михоэлса».

Артистическая нормальность, изысканная простота - вот эстетическая платформа Довлатова. По праву «артиста» Довлатов находится со своими читателями в диалогических, провоцирующих на свободное словесное волеизъявление отношениях. Свобода для Довлатова - это и есть «диалог». Он в прозе Довлатов тем более равноправен, что за рассказчиком здесь грехов числится никак не меньше, чем за остальными персонажами.

Довлатов создал в литературе театр одного рассказчика. При этом - что существенно важно и оригинально - точка зрения этого автора-режиссера не выше уровня самой сцены. Заниженная самооценка рассказчика (так же, как его открытость диалогу) придает прозе Довлатова глубоко демократический тон.

Истории Довлатов образуют между собой связанные новеллистические циклы, как во времена «Декамерона» или даже «Тысячи и одной ночи». Веками апробированный метод, полагает Довлатов, не обязательно устаревший метод. Так, отдельные новеллы из лагерной жизни в конце концов выстроились в книгу «Зона» (1982 ), новеллы из журналистской практики в Эстонии составили книгу «Компромисс» (1981 ), эпизоды из жизни довлатовского семейства вошли в книгу «Наши» (1983 ). С особенной структурной ясностью этот принцип воплотился в прозе последних лет жизни Довлатова. Издав сборник «Чемодан» (1986 ), в котором новеллы примыкают друг к другу, как могли бы прихотливой волей случая соединиться вещи в чемодане, Довлатов собирался написать такой же сборник «Холодильник» - как бы о еде (написаны 2 рассказа - «Виноград» и «Старый петух, запеченный в глине»), и затем «о любви» (это не должна была быть цельная «любовная история», наоборот, сюжеты предполагалось черпать из «круга бездуховности»).

Разбивка на мизансцены просматривается и во внешне более традиционных произведениях Довлатова, таких, как повести «Заповедник» (1983 ), «Иностранка» (1986 ) и «Филиал» (1989, окончательный вариант). Все они написаны, пользуясь определением самого Довлатова, «розановским пунктиром». Композиционно книги Довлатова делятся даже не на главы, а на абзацы, на микроновеллы. Как в чеховском театре, граница между ними - пауза.

Жизнь в прозе Довлатова не печальна и не смешна, но всегда печально-смешна. И если корзина с цветами появляется у Довлатова на празднике, значит, недалеки и поминки.

Интересовало Довлатова в первую очередь разнообразие самых простых ситуаций и самых простых людей. Характерно в этом отношении его представление о гении: «бессмертный вариант простого человека». Ориентация прозы Довлатова отчетливо демократическая.

Герой-рассказчик Довлатова одинок так, как были одиноки герои прозы писателей «потерянного поколения». Их тема частного товарищества, демонстрирующего отчужденность от мира, была и довлатовской неявной темой.

Антиномиями довлатовской прозы являются понятия «норма» и «абсурд». Иногда прозаик называет мир «абсурдным», но иногда - «нормальным». По Довлатову, жизнь человеческая абсурдна, если мировой порядок нормален. Но и сам мир абсурден, если подчинен норме, утратил качество изначального хаоса.

Наличие ярко выраженных полюсов говорит о четкой выявленности сердцевины. В крайности Довлатов впадал постоянно, но безусловную содержательность признавал лишь за расхожими прелестями бытия. «Только пошляки боятся середины», - написал он в «Ремесле».



 


Читайте:



Праздник непослушания (Повесть-сказка) Праздник непослушания герои сказки

Праздник непослушания (Повесть-сказка) Праздник непослушания герои сказки

Михалков Сергей Владимирович Праздник Непослушания Сергей Владимирович Михалков Праздник Непослушания Повесть-сказка "Праздник Непослушания" -...

Почвенный покров южной америки

Почвенный покров южной америки

Страница 1 В отличие от Северной Америки, где изменения в растительном покрове зависят в значительной степени от изменений температурных условий,...

Расправленные крылья - музыкальная пауза Порядок описания Московской операции

Расправленные крылья - музыкальная пауза Порядок описания Московской операции

Ситуация на фронте весной 1942 года, планы сторон, немецкое наступление летом 1942 года, начало Сталинградской битвы, немецкий оккупационный режим,...

Cобытия Второй мировой войны

Cобытия Второй мировой войны

Вторая мировая война считается самой крупной в истории человечества. Она началась и закончилась 2 сентября 1945 года. За это время в ней приняло...

feed-image RSS