Диссиденты в России (тогдашнем СССР) смогли появиться лишь после 20 съезда с его разоблачением культа Вождя, хотя отечественная история знает и более ранние проявления инакомыслия в стране. Так, первым персонажем, к которому применимо понятие диссидент, признан , который «противостоял» идейно самому царю Грозному.

И хотя русские диссиденты никогда не имели своей организации, писаных уставов и официальных «руководителей», тем не менее деятельность их в советский период может быть выделена в полноценный культурно-исторический блок, имеющий свое значение для всей нашей истории, особенно в ее современном течении.

Термин, идеология и формы деятельности диссидентов

О понятии диссидент

Явление инакомыслия в СССР было поначалу сложно определимым даже по понятийному ряду. Люди, причастные к данной идеологии, считали себя правозащитниками, а свое движение именовали – Демократическим. Дальше их самоопределение стало выражаться в понятии инакомыслящие, а еще позже было проведено значительное уточнение – инакодействующие.

Собственно диссидентами таких людей впервые назвали зарубежные СМИ, когда столкнулись со сложностями их однозначного определения как группы. Советские инакомыслящие не проявляли себя ни как оппозиция, ни как лево- либо право-ориентированное политдвижение. Тогда и прозвучал термин «диссиденты», который ранее был использован по отношению к феномену протестантов. В прямом переводе он обозначал – «несогласный».

Идеология инакомыслия

В качестве своей идейной базы отечественные инакомыслящие избрали два основных постулата:

• Ненасилие – принципиальная позиция, отвергающая захват власти, перевороты и т.д.
• Закон — в деятельности диссиденты намеренно следовали букве отечественного законодательства, а также соответствующим международным положениям о правах человека.

В целях своей деятельности инакомыслящие видели уважение таких прав, а возможности его осуществления законными средствами им были даны в действиях самого государства.

В 1966 году принимается Пакт о полит- и гражданских свободах (Всеобщая Декларация ООН), который Советская страна подписывает и, как следствие, обязуется соблюдать. Деятельность же диссидентов направляется в это поле – следить за нарушениями, требовать исправления, изобличать лживость, помогать незаконно пострадавшим (преимущественно по политическим «обвинениям).

На волне этого свободомыслия в соцлагере также происходят изменения. Так, в ЧССР вызревают даже либеральные преобразования. Такие реформы грозят Советской стране утратой контроля над действиями чешских (и дальше — европейских «братьев»), и СССР входит туда танками. В ответ происходит протест 8 инакомыслящих, вышедших на Красную площадь, а затем, естественно, арестованных.

Деятельность диссидентов СССР

Меж тем радикальных протестных форм это движение не осуществляло. Его представители считали необходимым лишь:

• Распространять выявленную информацию – нарушения власти отслеживались и открывались в самиздате.
• Обращения к самой власти посредством писем с указанием нарушений и просьбы их ликвидации. Такие письма составлялись во все основные госинстанции – суды, партийные ведомства, прокуратуру и т.д.

Еще раз подчеркнем: действия инакомыслящих не носили революционного характера, по мнению части историков, наши диссиденты даже не располагали четкими планами реформирования страны. Их задача фокусировалась в гуманитарной сфере – свобод и прав каждого гражданина.

Движение диссидентов и связь с Западом

Как мы уже отметили, появлению инакомыслия в СССР способствовала «оттепель». Культура страны «встрепенулась» от новых возможностей, немыслимых ранее. Свобода мысли в первую очередь и возможность «редакции» самой власти и ее действий – вот основа становления диссидентства в России. Но период опьянения новой верой в новое советское будущее быстро заканчивается.

Уже в 1965 году арестовываются два писателя, издавшие свои произведения «на территории врага». Тогда Ю.Даниэль и А.Синявский проходят уже как антисоветчики на отдельном процессе. Однако культурная элита находит силы для несогласия, собраны подписи под письмом об их освобождении и даже был организован небольшой митинг.

Через три года последовал арест тех, кто издал (самостоятельно) материалы этого процесса. В ответ диссиденты создают письмо уже для мировой общественности на основании всех этих фактов и просят международных участников о пересмотре дела писателей. Запад живо отзывается, обращение читает ВВС, и в СССР разворачивается новая кампания арестов и преследования. А инакомыслящие останавливаются на обязательной практике сообщать на Запад все, что им удается вскрыть. На международной арене эти сведения используют для разных давлений на СССР и даже санкций. (Так, например, появляется поправка Джексона - Вэника).

Еще одной «ловушкой» для советского правительства становится подписания в Хельсинки следующего акта о свободе, который был принят русскими диссидентами как основное руководство. Сразу же после в республиках создаются так называемые «Хельсинские» группы, отслеживающие нарушения в указанных сферах и обязательно сообщавших об этом на Запад.

Борьба с инакомыслием в СССР

У этого движения не было своей организации и прямых руководителей, что осложняло борьбу для властных структур с любыми проявлениями его идейного несогласия и инакодействия. Но в то же время отсутствие такой организованной структуры у диссидентского движения делало его почти «беззубым» и неспособным к активным революционным действиям. Поэтому власть не ощущала никаких прямых угроз для себя, но испытывала от него неприятности разных уровней – от международных до внутрисоюзных.

Прямые посадки оборачивались скандалами и ущемлениями, поэтому в качестве методов борьбы против диссиденcтва широко применяли:

• Профбеседы – общение в КГБ с «проштрафившимся» несогласным
• Увольнение или отчисления – с работы, учебы
• Прослушка либо слежка
• Принудительная госпитализация – психбольницы

Меж тем угрозами и возможностями попасть в заключения власть не только умело манипулировала, запугивая «оступившихся», но и реально пользовалась, отправляя несогласных в лагеря. Правда, по убийственной для человека и общества статье измена Родине прецедентов после Сталина не было.

Наша презентация

Значение инакомыслия и движения диссидентов в СССР

Поскольку данное явление было многонаправленным, то само инакомыслие можно условно разделить на:

• Политическое — акцентировались проблемы несоответствия властных действий букве закона
• Религиозное – проявлялось в «игнорировании» советского атеизма и отстаивании прав верующего
• Культурное – соответственно в различных сферах творчества как несогласие с идеями и средствами их воплощения в литературе, кино и т.д.

Отсюда следует, что и значение движения диссидентов проявилось в итоге больше всего в этих сферах:

• Как политическое – в разработке Конституции уже новой России участвовали люди, прошедшие «школу» несогласия; в сфере наказания – созданы наблюдательные общественные комиссии; созданы правозащитные традиции
• Как культурное – формирование альтернативного советскому миропонимания, подготовка интеллектуального обоснования нового устройства страны
• Как религиозное – открытые возможности для разнообразных верований

С началом перестроечного этапа в СССР диссидентская активность сходит с актуальных позиций ввиду открывшихся возможностей гласного выражения своего несогласия в разных сферах.

Время поэтов

Культурная революция времен «оттепели» стартовала 28 июля 1957 г., когда начался Всемирный фестиваль демократической молодежи и студентов. Москву заполонили молодые и настроенные на общение иностранцы, открылись выставки искусства, через которые в СССР ворвался авангард, на параде мод можно было приобщиться к яркой одежде чуть ли не всех стран мира. Советской культуре было чем ответить. Москва поражала гостей грандиозным балетным шоу на стадионе в Лужниках, красочными шествиями по улицам Москвы, архитектурным и пропагандистским фасадом советской системы. Импульс Фестиваля привел к необратимым последствиям для лириков. Гости разъехались, а атмосфера осталась - пение под гитару, вышедшая из под контроля мода «стиляг», художественный андеграунд, попиравший нормы «социалистического реализма», поэтические вечера.

Новое поколение обычно утверждается в противоборстве с прежним. Политика «оттепели», строившаяся на критике предыдущего правления, очень этому способствовала. Новые литературные герои - скептики или правдоискатели, но в любом случае недоверчивые к старшему поколению, преклонившему колена перед Сталиным, - вызывали восторг у юных читателей и опасения и непонимание большинства «старших товарищей».

В сентябре 1956 г. в «Юности» вышла «Хроника времен Виктора Подгурского», которая положила начало откровенной «исповедальной» молодежной прозе. Если сначала ее авторы исследовали психологию молодежи, то вскоре они перешли к «правде-матке» в стиле критического реализма. Бдительных цензоров шокировало, например, описание улицы Горького в повести А. Гладилина «Дым в глаза». Центр Москвы - это «Бродвей», «выставка тщеславия», «скопище хорошо одетых „пижонов“ и „чувих“». Цензор понимал, что в этом есть доля правды, но Гладилин не обличает негативные явления и тем как бы легализует их. Его герой, как и принято в исповедальной прозе, откровенно плюет на коммунистические идеалы: «Это страшная вещь, когда ты среди миллионов… Страшная вещь - наша жизнь. Чтобы как-то пробиться, быть чуть-чуть заметным, надо 20–30 лет работать, как черт, с потом и кровью. И только тогда добьешься известности». Сейчас такое мнение о советском обществе звучит, как комплимент. Это общество справедливо. Но молодому человеку хочется быстрых путей, и он начинает не любить общество, где нужно много трудиться, чтобы чего-то добиться. Несмотря на все эти откровения, Гладилин не пал жертвой преследований, и его повесть вышла в «Юности» в конце 1959 г. - просто указанные цензурой места пришлось убрать. Но «душок» остался.

Одна часть молодежи, подобно доктору Живаго, требовала от власти одного - «отстань от меня». А другая, напротив, хваталась (подобно герою В. Розова из «В поисках радости») за отцовскую шашку, чтобы напомнить обмещанившимся предкам об идеалах революции. И неизвестно, что было страшнее для власти.

Глава Главлита П. Романов с возмущением писал в ЦК 22 января 1960 г. о поэме Е. Евтушенко «Считайте меня коммунистом». Перечисляя недостатки советского общества, молодой поэт утверждает, что они несут угрозу наследию Октябрьской революции. Советские чиновники хорошо помнили, как троцкисты говорили о перерождении революции.

Но больше всего П. Романова возмутило другое. Поэма Евтушенко вышла в свет в № 2 за 1960 г., причем, в отличие от случая с Гладилиным, «после замечаний цензуры редакция, вместо того, чтобы предложить автору коренным образом переработать поэму, внесла лишь частичные исправления, которые не меняют ее идейной направленности». Новый градус «оттепели» - стало возможным обойти цензуру.

Передовые рубежи борьбы с новой напастью удерживала охранительная критика. Е. Евтушенко был награжден критиками званием духовного вождя стиляг, В. Аксенов - циников, а авторы фильма «Застава Ильича» - тунеядцев. Все это молодежное течение, как утверждали охранители, «вбивало клин» между отцами и детьми.

В 1959–1960 гг. литературная молодежь на некоторое время стала главной проблемой цензуры. Глава Главлита с ужасом пишет о том портрете молодежи, который Вознесенский рисует в стихотворении «Последняя электричка». В ней едут «мальчики с финками, девочки с фиксами», «кругом гудят как в таборе гитары и воры». Это - «оскорбительный выпад против всей нашей молодежи». Но Вознесенский не просто отдает дань блатной лирике как одному из проявлений советского критического реализма, он ведь выход предлагает - свои стихи, которые уврачуют социальные язвы, оказавшиеся не по зубам государству. Вот опустившаяся падшая девушка:

Стоит - черты испитые.

На блузке видит взгляд

Всю дактилоскопию

Малаховских ребят.

Молодые «нигилисты», формировавшие поколение «шестидесятников», время от времени получали поддержку старших прогрессистов. Когда Евтушенко оказался под огнем критики, руку поддержки ему протянул опальный прежде Шостакович, положив на свою музыку фрагменты «опальной» поэмы «Бабий Яр».

В то же время известно, что между Твардовским и молодыми литераторами существовал некоторый холодок, вызванный сначала эстетическими причинами. Твардовский считал, например, что Евтушенко талантлив, но небрежен и «самоупоен». Позднее к эстетическим претензиям Твардовского добавились и политические: «Для добрых людей такое явление, как Солженицын, это манифест. Но для таких, как наши молодые, это - что с гуся вода…» У них были свои манифесты.

Гражданская лирика была популярна как никогда с 20-х годов, воскрешая романтические революционные мифы. Поэты Е. Евтушенко, А. Вознесенский и Р. Рождественский были вершителями юношеских дум. Детская страсть к писанию стихов превратились в фактор общественной жизни. Юные непризнанные поэты искали свою публику и нашли ее на площади.

29 июля 1958 г. в Москве открыли памятник Маяковскому на площади его имени. На церемонии поэты читали стихи. Но когда официальная часть закончилась, к микрофону шагнул неизвестный герой из публики, и стал читать Маяковского. Собравшимся это понравилось, и к микрофону выстроилась очередь. В итоге договорились собираться и читать стихи - уже не только Маяковского. В это время поэтические вечера вообще были в моде, но впервые они происходили без контроля официальных структур на открытом воздухе. Но советские люди не видели в этом ничего крамольного. Причем не только молодежь, собиравшаяся у памятника, но и «старшие товарищи». «Московский комсомолец» 13 августа похвалил начинание. Между тем молодежь на «Маяке» перешла к чтению собственных стихов, вспыхивала полемика - как бы о стихах, но и об их общественном содержании.

Осенью инициатива заглохла, 1959 год прошел тихо, а вот в 1960 году чтения на «Маяковке» (или коротко - «Маяк») возобновились по выходным. Содержание стихов некоторых поэтов стало гораздо более радикальным - все же прошло еще два года «оттепели». Собиралось до 15 тысяч человек. В кулуарах спорили уже и о политике. Хрущев комментировал эту ситуацию: «Говорят: там были и хорошие. Хорошие были, а аудитория была на стороне тех, кто против нас выступает». Соответственно, отношение властей стало иным.

Начались задержания радикальных чтецов. Но сотрудники «органов» плохо себе представляли, какие стихи дозволенные, а какие нет. Тогда было решено закрыть «рассадник». А он не закрывался.

Чтобы борьба с молодыми поэтами не выглядела новыми репрессиями, полицейской операцией, к ней привлекли комсомольские оперотряды, в том числе молодых рабочих. Им объяснили, что предстоит борьба с бездельниками и антисоветчиками, и заводские парни действовали жестко. Но оперотрядовцы столкнулись с сопротивлением.

Теперь за спиной поэтов стояли молодые организаторы, обеспечивающие защиту мероприятия от дружинников. Костяк группы составляли участники подпольных политических и литературных объединений, многие из которых позднее примут участие в диссидентском движении (А. Иванов («Рахметов»), А. Иванов («Новогодний»), В. Осипов, Э. Кузнецов, В. Хаустов, Ю. Галансков, В. Буковский, И. Бокштейн и др.). «Эти люди постоянно приходили к памятнику, приглашали и приводили своих знакомых, ограждали поэтов и чтецов от бухих работяг и комсомольских оперотрядовцев. Словом, „держали“ место.

Довольно быстро в этой пестрой компании стало заметно деление на две группы - „политиков“ и „поэтов“. Политики хотели оформить людей с „площади Маяковского“ в некое оппозиционное движение, „поэты“ предпочитали заниматься чистым искусством.

Идеологической базой „политики“ выбрали „анархо-синдикализм“. Во все той же Исторической библиотеке Иванов и Осипов нашли свободно выдававшиеся книги Ашера Делеона „Рабочие советы в Югославии“, французского анархо-синдикалиста Жоржа Сореля „Размышления о насилии“, Бакунина „Государственность и анархия“, Каутского „Против советской России“». Этот идеологический багаж Иванов («Новогодний») и Осипов пропагандировали на «квартирниках» маяковцев. 28 июня 1961 г. Осипов представил товарищам платформу подпольной организации (см. Главу VIII).

В годовщину смерти Маяковского 14 апреля 1961 г. произошло побоище. Площадь запрудил народ, гулявший в честь полета Гагарина. Было много нетрезвых. А дружинники попытались устроить очередной разгон. Молодые защитники «Маяка» стали отбиваться, и развернулась драка с участием случайных прохожих.

Нажим на радикальных поэтов усилился. Площадь оцепляли, на квартирах организаторов «Маяка» проводили обыски, одного из них, забияку В. Буковского оперотрядовцы подкараулили и избили.

При этом Буковский контактировал со структурами ВЛКСМ, обсуждал возможности его преобразования (позднее тезисы Буковского по этому вопросу были представлены как антисоветский документ), организовывал с помощью комсомольских каналов альтернативную художественную выставку. Эта деятельность напоминала работу политических неформалов середины 80-х гг., но в 60-е гг. власти в итоге пресекли это движение. По мере приближения съезда партии они действовали все более жестко. Если сначала присуждали «сутки», то в октябре арестовали несколько участников, которые вели антисоветские разговоры (в том числе и такие, которые сочли террористическими - см. Главу VIII).

«9 октября Маяк дал последний бой - вечером мы провели чтения по всей Москве», - вспоминает В. Буковский.

Трое активных организаторов чтений - И. Бокштейн, который «агитировал против советской власти любого, кто соглашался его слушать - даже бойцов комсомольских оперотрядов», будущий «самолетчик» Э. Кузнецов и будущий издатель национал-христианского журнала «Вече», а ныне анархо-синдикалист В. Осипов, обвиненные в антисоветской пропаганде, подучили 5–7 лет лагерей.

Позднее был арестовано еще несколько организаторов «Маяка», в том числе и Буковский, его предпочли квалифицировать как параноика и отправить в спецбольницу.

Сначала Буковского и других инакомыслящих даже радовало, что вместо лагеря им предстоит «дурка», но оказалось, что психлечебница - жестокое испытание не лучше тюрьмы. Несмотря на это, как мы увидим, некоторые противники режима и в дальнейшем предпочитали оказаться там, а не в лагере.

«Маяковка» придала новый импульс еще и самиздату. Политические тексты и литературные произведения перепечатывались и распространялись отдельно, а организаторы «Маяковки» стали делать сборники - по образцу популярных в это время толстых литературных журналов. Молодой журналист А. Гинзбург, участник чтений у памятника, собрал стихи непризнанных поэтов и опубликовал их в альманахе «Синтаксис». Сборник был иллюстрирован видным альтернативным художником из «Лианозовской группы» Е. Крапивницким. В 1959–1960 гг. вышло три номера со стихами Б. Окуджавы, И. Бродского, Н. Горбаневской. Тираж достигал 300 экземпляров, что много для машинописного издания, которое распространяется из единого центра (в середине 60-х гг. образуется сеть перепечатки самиздата, которая будет подхватывать и множить тексты годами).

В июле 1960 г. Гинзбург был арестован, но политическое дело ему решили не шить, посадили за подделку документов на два года исправительно-трудовых лагерей - «максимальный срок, несмотря на незначительность преступления (подделка справки для сдачи экзамена за товарища) и полное отсутствие корыстных мотивов в его действиях».

Участники «Маяка» выпустили также сборники «Коктейль» и «Бумеранг». Ю. Галансков выпустил в 1961 г. толстый (200 стр.) альманах «Феникс». После разгона «Маяка» его участники выпустили в 1962 г. два номера журнала «Сирена».

Когда «Маяк» был разгромлен, публичные поэтические чтения продолжались, но уже под крышей. Их символом стали вечера в Политехническом музее, которые были организованы Горьковской киностудией для съемок фильма М. Хуциева «Застава Ильича». Официально организованные чтения с обсуждением были сенсацией, билеты туда распространялись ВЛКСМ, но любители новой поэзии пытались проникнуть с улицы. Евтушенко рассказывал с высокой партийной трибуны, какой конфуз вышел: зал полупустой, а на улице многотысячная толпа жаждущих войти в Политехнический. Бюрократия опять все сделала «как всегда». Ждали прибытия каких-то еще молодых рабочих, которые не доехали. На предложения заполнить зал публикой комсомольские чиновники отвечали: «Неизвестно, что это за люди». «Маяк» научил чиновников бдительности. Так чтения и шли в полупустом зале, но в фильме получилось все как надо. С той же трибуны В. Аксенов рассказал, какое потрясающее впечатление сцена фильма о поэтических чтениях произвела за рубежом, показав напряженную духовную жизнь страны. Апелляция к зарубежным мнениям - опасный аргумент, и Аксенов продолжает с пафосом: «Любые попытки представить нашу литературу, как литературу нивелированную, догматическую должны разбиваться о факты. Любые попытки представить нашу литературу, как литературу ревизионистскую, тоже должны разбиваться о факты… Наше единство в нашей марксистской философии, в нашем историческом оптимизме, в нашей верности идеям XX и XXII съездов. Напрасны попытки некоторых недобросовестных критиков представить нас как нигилистов и стиляг… Я благодарен партии и Никите Сергеевичу Хрущеву за то, что я могу с ним разговаривать, за то, что я могу с ним советоваться. Мы хотим говорить с отцами, и спорить с ними, и соглашаться в разных вопросах, но мы хотим также сказать о том, чтобы отцы не думали, что у нас в карманах камни, а знали, что у нас чистые руки. (Аплодисменты.)».

Кино уехало, маститые молодые поэты тоже, а площадка Политехнического осталась и некоторое время там шли чтения и обсуждения.

Молодые поэты, талант которых был признан официально, пытались заступиться за уличных чтецов.

Защищая «Маяк» перед лицом партийных руководителей, Евтушенко утверждал, что сама аудитория давала там отпор, если кто-то начинал читать «пасквильные стишата» (это - преувеличение, но возможно Евтушенко сознательно пользовался тем, что прогрессисты и наружка КГБ по разному оценивали «пасквильность»). Соответственно, разгон «Маяка» был представлен поэтом как абсурдный и вредный для режима произвол: «Так что сделали товарищи из райкома, товарищи с красными повязками на рукавах? Они несколько вечеров подряд приезжали и очищали аудиторию, вытаскивали читающих стихи. Одну девочку вытащили, которая читала „Люблю“ Маяковского. Они решили, что это она сама написала и что такие стихи нам не нужны. И вообще на площади Маяковского вечера прекратились».

Возмутимся вместе с поэтом - режим боится сборища, где читают стихи Маяковского и других, менее канонических поэтов. Прошли годы, рухнул коммунистический режим. Оковы пали, и свобода… Но не советую поэтам собираться у памятника Маяковского читать стихи без санкции градоначальства. ОМОН может кости намять. И уж теперь не будут разбираться, нужны нам такие стихи или не нужны.

Евтушенко оценивает разгон «Маяка» как капитуляцию перед «подонками», которым можно было дать идейный отпор. Но чиновники-то понимают, что и Евтушенко, и «подонкам» нужно одно и то же - чтобы чтение стихов еще и дискуссией сопровождалось. И на этой дискуссии прогрессисты и радикалы, для порядка покусывая друг друга, вцепятся в бюрократию.

Произвол власти породил законное возмущение общественности. Но абсурдным он не был, так как «Маяк» действительно был центром консолидации и практическим тренингом молодых оппозиционеров, будущих диссидентов.