Разделы сайта
Выбор редакции:
- Гадание в новый год для привлечения денег Как правильно гадать на новый год
- К чему снится клещ впившийся в ногу
- Гадание на воске: значение фигур и толкование
- Тату мотыль. Татуировка мотылек. Общее значение татуировки
- Что подарить ребёнку на Новый год
- Как празднуют день святого Патрика: традиции и атрибуты День святого патрика что
- Как научиться мыслить лучше Я не умею быстро соображать
- Эти признаки помогут распознать маньяка Существует три способа достижения абсолютной власти
- Как спастись от жары в городской квартире
- Слова благодарности для учителей: что написать в открытке любимому педагогу?
Реклама
Рождественская звезда. Все яблоки, все золотые шары Бунин стояла зима дул ветер из степи |
Стояла зима. Его согревало дыханье вола. Доху отряхнув от постельной трухи Вдали было поле в снегу и погост, А рядом, неведомая перед тем, Она пламенела, как стог, в стороне Она возвышалась горящей скирдой Растущее зарево рдело над ней За ними везли на верблюдах дары. Весь трепет затепленных свечек, все цепи, Часть пруда скрывали верхушки ольхи, От шарканья по снегу сделалось жарко. Морозная ночь походила на сказку, По той же дороге, чрез эту же местность У камня толпилась орава народу. Светало. Рассвет, как пылинки золы, Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба, Стояли в тени, словно в сумраке хлева, Анализ стихотворения «Рождественская звезда» ПастернакаСтихотворение «Рождественская звезда» написано Пастернаком в 1947 году и входит в цикл «Стихотворения Юрия Живаго». Это произведение описывает событие из библейской истории Нового Завета – рождение Младенца Иисуса. Идея стихотворенияВажной в стихотворении является тема смерти. Она воплощена образом кладбища («Вдали было поле в снегу и погост»). Усиливает ощущение отсутствия живого дыхания изображение зимы («оглобля в сугробе», «навьюженной снежной гряды»). Однако поэт рисует «небо над кладбищем» и возвышающуюся над этой мертвенной картиной Звезду Рождества, которая воплощает победу Жизни над Смертью. Ведь именно эта мысль проповедуется в Евангелиях, где говорится, что Спаситель своей смертью искупил грехи человечества и даровал нам жизнь вечную. Образ звезды меняется на протяжении стихотворения от строфы к строфе. Сначала мы наблюдаем, что она «застенчивей плошки в оконце сторожки». Свет, излучаемый Звездой, описан глаголом «мерцала». И уже в следующей строфе про нее же говорится, что она «пламенела, как стог», «как хутор в огне и пожар на гумне». Все говорит о том, что прежний мир погибнет в очищающем огне для рождения нового мира и новой жизни в нем. А исходная точка нового мира – пещера с Младенцем и Звезда над ним. В стихотворении постоянно проступает контраст между возвышенным (Звезда, младенец) и приземленным: «Топтались погонщики и овцеводы, Ругались со всадниками пешеходы, У выдолбленной водопойной колоды Ревели верблюды, лягались ослы». Такое соседство торжественности зрелища от пламенеющей Звезды и толпы паломников дается автором намеренно. Пастернак убеждает нас, что чудо происходит среди обыденности. И оно случается каждый день и в наше время, потому что Христос постоянно находится среди людей, как ангелы, которые незримо входят в толпу. Хронотоп произведенияПоэт смешивает в стихотворении разные времена и локации. В местности, где родился Спаситель, не бывает зим с лютыми морозами и снегом, какую описывает автор. Смешение реальностей наблюдается в видении:
Здесь аксессуары будущих рождественских праздников соседствуют с упоминанием о будущем искусстве, которое будет вдохновляться образом Христа. И при этом в описание настойчиво врывается фраза, возвращающая нас к началу стихотворения («Все злей и свирепей дул ветер из степи…») и не дающая забывать о том, что события 20-го века оборвут все эти лубочные картины счастливого Рождественского праздника, как когда-то радости от рождения Спасителя пришло на смену известие о его Распятии. Такой прием помогает показать вневременное и внепространственное бытие главных образов произведения – Младенца и Звезды. Таким образом, время стихотворения – это время Вечности. Границы мира тоже расширяются. Весь мир предстает в образе Храма, алтарь которого – пещера с Младенцем. ЗаключениеТаким образом, Звезда выступает знаком новой эры христианства, рождения среди холода и снегов Спасителя, который смоет грехи человечества своей кровью. От редакции Характер настоящего издания предполагает, что его иллюстративные возможности очень ограничены. И все-таки редакция сочла возможным поместить в журнале две заметки о живописном творчестве Е.В. Мазур-Матусевич, отсылая читателя к сайту Института, где можно ознакомиться с репродукциями ее картин. Одна из этих заметок - реакция на живописные произведения, тогда как в другой художница предъявляет себя читателю сама. Нам представляется, что помещенные в журнале материалы не просто расширяют его тематику, но и вполне уместны там, где речь идет о существенном и насущном, выражено ли оно богословским, философским или художественным языком. Елена Мазур-Матусевич Несмотря на мое достаточно давнее знакомство с Еленой Мазур-Матусевич, до последнего времени я полагал, что она является специалистом в области медиевистики. Ее книга «Золотой век французской мистики» была прочитана мною с интересом и увлечением, а тут вдруг изобразительное искусство, которому я не совсем чужд, правда, исключительно в качестве зрителя. Зритель я сравнительно искушенный, во всяком случае, с потребностью оформить свои впечатления в связный текст, когда увиденное меня задевает. Поскольку такая задетость имела место и на этот раз, позволю себе несколько реплик по поводу картин Елены. Надо признать, что они, несмотря на свою тематическую разнородность, внутренне едины, одна и та же авторская рука, один и тот же взгляд в них легко узнается. Первое, что хочется сказать о картинах - это то, что в них много цвета и цветов, они ярки и праздничны, словом, декоративны, их хочется повесить у себя в комнате с тем, чтобы, так сказать, «возвеселить душу». Что, однако, стоит за этой такой привлекательной и радующей глаз декоративностью? Вот, скажем, «Вечная Пасха». Понятно, к какой великой вещи отсылает нас название картины. Характерно, между тем, как она увидена. Перед нами воплощенное становление, переход, взаимопревращение. Это «всяческое во всем». В этом переходе нет собственно Воскресения. Скорее, перед нами мир обновившийся и вернувшийся к своей первозданности. В нем цветы, цветы, цветы… А если не прямо и не совсем, то все равно тон задает стихия цветочности. Даже купола храма на заднем плане - это скорее луковицы-бутоны цветов, чем нечто архитектурное. Цветы все вобрали в себя, все сделали собой, в них последняя истина Пасхи. «Сова» - это уже сказка. Но что значит в очередной раз изобразить сказочный мир? Чтобы состояться, он должен быть не просто волшебным и чудесным. В нем должны обнаружиться какие-то свои глубокие основания, укорененные не в одной только сказке, но и далее - в мифе. На миф «Совы» указывает, в частности, ее «космичность». Она выражена, скажем, через отсвет луны в совиных глазах. Более того, они прямо «луны», а не только «лунные». То же самое - совиное оперение. Оно перекликается с елями, одноприродно им. А это значит, что за совиной «лунностью» и «елистостью» проступает некий единый в своем существе мир. Он собран и сконцентрирован в сове. Сова есть его «божество». Перед нами такой вот, совиный, космос, космос по-совиному. «Невинность, Грация, Мудрость» создана в том же ключе. На это раз, правда, в мире-космосе три точки отсчета: девочка, конь и та же сова. Все три существа в двойном измерении - темно-синего неба в звездах и зеленой земли в цветах. Три существа два эти измерения соединяют и делают единым миром. Но несравненно более других мир неба-земли единит, разумеется, конь. Его размеры, алость и золотистость, усеянные то ли звездами, то ли цветами, сосредоточивают нас на коне как центре картины. Он тоже «божество» мира. На этот раз обрамленного «свитой» двух других существ. Они прямо не поклоняются коню и все же представляют собой устремленность к полноте ночного неба (сова) и земли с ее травой и цветами (девочка). В коне все разрешается и делает единый мир ликующим и радостным. Изображения цветов более всего представлены в живописи Елены. Им посвящено около половины из известных мне картин. Но и в других картинах совсем без цветов дело чаще всего не обходится. И тут я задаюсь вопросом: что стоит за тяготением к цветочным натюрмортам у нашей художницы? То, что, вот, видите ли, они красивы и художник искренне и беззаботно любуется ими - конечно, так, но этого недостаточно. Такое может быть достаточным для нас, зрителей, автор же, хочет он этого или нет, думает ли об этом, в свои цветы нечто вкладывает. Но тогда что именно? У Елены цветы изображены двояко. Иногда они тянутся вверх, становясь растениями как таковыми и, далее, жизнью в ее устремленности к небу, взыскании какого-то разрешения своей красоты в еще что-то более существенное. Отчасти она разрешается в соотнесенности цветов, их взаимной дополнительности и гармонии. Но этого им, цветам, мало. Отсюда настроение ожидания, иногда какой-то незавершенности, растерянности, почти тревоги. Это мне ближе всего в изображении цветов. Здесь мне чудятся ожидания и надежды, душевная устремленность, что-то от тоски автора по «мирам иным». Но есть и другие натюрморты. В них цветы замкнуты на себя, друг друга поддерживают, друг в друга смотрятся, друг в друге раскрываются, обнаруживая этим некоторую жизненную полноту. Она же возможна при отсутствии дали и выси, как в предыдущих натюрмортах, только если в цветах есть глубина. Скажем, у нас возникает желание заглянуть в чашечку цветка в подозрении присутствия в ней тайны. Такое происходит, например, в «Red and green». А вот великолепные «Пионы». Густая листва как будто прикрывает собой уже окончательно чистое, свежее и радостное. Не пускает нас в него сразу, чтобы не ослепить. В нем явно на переднем плане сказочность, фольклорность, наконец, детскость. Но это не детская душа с запоздалым простодушием предъявляет себя миру. Это опыт детства, а значит, чистоты, ясности, способности увидеть мир в его первозданности того, у кого тени «раздумий и сомнений на челе». Поэтому в мир художницы погружаешься еще и как в собственную память. Когда-то и мне было также хорошо. Да вот не способен я возобновить в себе детство так, чтобы оно запечатлелось зримо и устойчиво не только для меня. Ну, что же, я всего лишь благодарный зритель, чего и всем желаю, если ваше внимание привлекут работы Елены, выложенные на ее сайте, лучше, конечно, их видеть въяве, а еще лучше, повторю это, хотя бы одну из них на стене собственной комнаты. Журнал «Начало» №18, 2008 г. Обычай делать январские номера журналов «подарочными» сложился давным-давно. Еще Некрасов год за годом торопил Островского, дабы новая его пьеса поспела к первой журнальной книжке. (Поверить трудно, но в позапрошлом веке драматические сочинения не просто печатались в журналах, чего последние лет тридцать почти не случается, но и успешно выполняли миссию «паровоза».) Понять, почему именно в начале года надлежит устраивать хит-парад звездных авторов и вынимать из загашника лучшие материалы, я лично никогда не мог (подписчиков рациональнее завлекать как раз осенью), но традиция есть традиция. Другое дело, что соблюсти ее (то есть по-настоящему потрафить хотя бы преданным симпатизантам издания) довольно трудно. Во-первых, все мы нынче весьма переборчивы. Во-вторых же, довольно часто установка на харизматичность, мягко говоря, не слишком сочетается с установкой на читабельность и/или общественную значимость текста. Не знаю пока, как сработали другие журналы (бегло просмотрел только «Октябрь»; там со звонкими именами полный порядок), но январское «Знамя» свою «новогоднюю елочку» (№ 1 тож) украсило пышно и изобретательно. Даже отсутствие романа (что вообще-то дурной сигнал!) не слишком бросается в глаза, оно компенсируется как превосходной малой прозой (о чем ниже), так и двумя весомыми опытами non fiction – «дневником с приложением» художника-фотографа-прозаика-публициста-и-прочих-искусств-мастера Семена Файбисовича «Один год» (там немало «случайных», но редкостно точных, реальных до символичности зарисовок московской обыденной натуры, всегда изящно, а часто и весьма здраво отрефлектированных) и «записками нелегала» Эргали Гера «Белорусское зеркало». Белорусские впечатления экстравагантного и некогда претендовавшего на «модность» прозаика (его «Сказки по телефону», 1999 наделали довольно много шума) пришлись ко времени – к резкому обострению спора славян между собою. Гер, демонстрируя отменную наблюдательность и искреннюю симпатию к народу, культуре, истории Белой Руси, пишет занятно. Местами – язвительно, местами – лирично. Всегда – стремясь доказать читателю, что прочие информаторы о белорусских делах – жулики либо простаки, а на самом деле «все сложнее». Настолько «сложно», что в тексте мирно уживаются тезис о счастливой стране, где власть позволила народу от себя отделиться и просто славно жить (лучше, чем в России и Литве), и не менее подробно развитый тезис о тотальной коррупции, царящей в сопредельном нам государстве. Ну а самых употребительных в сегодняшних разговорах на белорусские темы слов – «нефть» и «газ» – Гер просто не употребляет. Видимо, полагая, что «благоденствие» соседней страны (которая должна, по мысли Гера, соединить Россию с Европой) обеспечено исключительно неторопливой рассудительностью тамошнего народа да могучей батькиной волей. Есть, как говорится, на сей счет и другие мнения, но читать «Белорусское зеркало» все равно стоит. Равно как толковый очерк Валерия Шамратова «Большой секрет, или Как избавиться от одной из российских бед» (понятно от какой – от дураков уж точно никогда не избавимся) и меланхоличные заметки Сергея Боровикова «Руси веселие есть питии, не можем без того бытии» (тут тоже без комментариев понятно, о чем речь). Вершина блока non fiction – подготовленная Е. Ц. Чуковской публикация фрагмента переписки Лидии Корнеевны Чуковской и академика Виктора Максимовича Жирмунского «Приключенческий роман с неожиданными поворотами сюжета». Речь идет о борьбе (увы, приходится употреблять это слово) за архив Ахматовой, оказавшийся в руках И. Н. Пуниной, дочери третьего мужа Ахматовой. Драматизм этой горькой (и гротескной) истории выразительно передает признание Жирмунского после очередного объяснения с Пуниной: «Мне было очень тяжело выступать в такой роли на квартире А. А. Иногда казалось, что покойница лежит в соседней комнате, а мы – гости, пришедшие выразить родственникам (как обычно – чужим покойнику!) свое соболезнование, или еще хуже – понятые на обыске в квартире недавно умершего любимого человека. Я в эти дни пережил больше, чем за все случаи своих “проработок” в прошлом». Другой фрагмент этой интереснейшей переписки был недавно опубликован в «ахматовском сборнике» «Я всем прощение дарую…» (о нем см. в заметках «При кедре» – «Время новостей» от 8 августа 2006; вошли в предыдущий выпуск «Дневника читателя») – там корреспонденты обсуждают подготовку посмертных изданий Ахматовой. Немного жаль, что эпистолярный диалог оказался разбитым на части (некоторые письма Жирмунского, к сожалению, сейчас недоступны) – это ведь не только важный материал по истории филологической науки или советского литературного быта, но и настоящий памятник человеческому благородству, высоте духа, верности поэзии и дружбе. «Звездный» принцип последовательно соблюден в стихотворческом разделе. Сергей Гандлевский (целых четыре текста, в прошлом январе было только два), Лев Лосев, Бахыт Кенжеев, Алексей Цветков – все равны как на подбор. Лучшей мне кажется лосевская подборка, лучшим в нем стихотворением – «Депрессия-Россия» с посвящением Е. Р. Вся Россия, от среднего пояса с бездорожьем туды и сюды и до Арктики, аж до полюса, где подтачивать начали льды, финский дождик, без устали сеющий, жаркий луч на Таврическом льве уместились в седой и лысеющей черноглазой твоей голове. Эту хворь тебе наулюлюкали Блок да Хлебников, с них и ответ. В ней московский, с истерикой, с глюками, в январе эйфорический бред и унынье в июне, депрессия, в стенку взгляд в петербургской норе, и чудесный момент равновесия на тригорском холме в сентябре. Мэтров в прозаической рубрике представляет Евгений Попов, чей рассказ «Крестовоздвиженский. Выбранные места из переписки Гдова и Хабарова » не слишком отличается от других «выбранных мест из переписки» этих персонажей, каждый из которых (впрочем, как и сочинитель, фамилия которого стала названием сперва для рассказа Гдова, а потом – для рассказа Попова) приятно напоминает писателя, родившегося в городе К., стоящем на великой сибирской реке Е. Словом – типичный Попов, со всеми его мелкими минусами и крупными плюсами. Рассказ Ольги Славниковой «Басилевс» (кличка кота, но не в коте тут суть) вполне оправдывает свое царственное название. Великолепная и загадочная, очень славниковская, проза – набухающие на глазах, пугающе ощутимые миражи, тихо истлевающая реальность, изощренные психологические загадки без отгадок, пульсация узнаваемой сиюминутности, мерцание вчерашнего дня и обжигающе холодный ветерок вечности. При славниковском умении разворачивать материал вполне мог бы получиться роман, не меньший, чем ее блестящая дебютная работа или букероносный «2017», но автор решил на сей раз оставить стрекозу – стрекозой, не увеличивая ее до размеров собаки. Истории «Про Берту», которую Маргарита Хемлин поведала читателям на 24 журнальных страницах, вполне хватило бы на несколько объемных томов. Не надо особо острого ума или специальных исторических знаний, чтобы представить себе, сколько сюжетов вместилось в жизнь немецкой еврейки, приехавшей в СССР в 1936 году и еще здравствовавшей в 1980-м. Том развеселом году, когда вместо ранее объявленного коммунизма состоялась Олимпиада, которую пробойкотировали страны свободного мира. Из-за этого Берте не удалось встретиться с отъехавшим в дальние края племянником, который был для нее и сыном и отцом. Как так? А вот так. Читайте – узнаете. Про смех и грех. Про доброту. Про безумие ХХ века. Про душевную чистоту, которую кто-то сберегал и в сталинском аду. Про иронию судьбы. Про подлость и пошлость, что могут подчинить себе того, о ком никто бы так никогда не подумал. Про тихое мужество и беспрерывный стрекот швейной машинки. Про Берту. А заодно про то, что рядом с нами существует редкостно живой, тонкий, не боящийся баек про «банальность», артистичный и щедрый художник – я в это поверил в октябре 2005 года, когда «Знамя» опубликовало цикл рассказов Хемлин «Прощание еврейки». …P. S. В ноябре «Знамя» напечатало еще одну повесть Хемлин – «Про Иосифа», убедительно свидетельствующую о том, что успех автора совсем не случаен. Подробнее см. в рецензии «Про людей» и разделе «Итоги». Б.Пастернак Рождественская звезда Стояла зима.
Его согревало дыханье вола.
Доху отряхнув от постельной трухи
Вдали было поле в снегу и погост,
А рядом, неведомая перед тем,
Она пламенела, как стог, в стороне
Она возвышалась горящей скирдой
Растущее зарево рдело над ней
За ними везли на верблюдах дары.
И странным виденьем грядущей поры
Часть пруда скрывали верхушки ольхи,
От шарканья по снегу сделалось жарко.
Морозная ночь походила на сказку,
По той же дороге, чрез эту же местность
У камня толпилась орава народу.
Средь серой, как пепел, предутренней мглы
Светало. Рассвет, как пылинки золы,
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Дзмітрый Быкаў у сваёй лекцыі назваў гэты верш лепшым не толькі ў Пастарнака, але і ва ўсёй рускай паэзіі. Для мяне, канешне, гэты верш мнагаслоўны і поўны залішняй фантазіі. Пра сакральнае можна пісаць толькі сцісла і толькі блізка на першакрыніцы, інакш будзеш заўсёды нашмат прайграваць Евангеллю. Але гэты верш каштоўны, на маю думку, страфой, якую я вылучыў тлустым - усё, чым мы цяпер жывём, што ёсць у нас высокага і каштоўнага, зараджалася ў гэты міг. Гэтая найважнейшая думка Пастарнака, думаю, ключавая для разумення яго асобы. Свет добры і прыгожы толькі тады, калі ён прасякнуты, высветлены знутры духам высокай паэзіі і музыкі, то бок свет, напоўнены Хрыстом, свет, які рацыянальна не спасцігаецца і не тлумачыцца. Ва ўсіх астатніх выпадках гэта паяданне і пажыранне матэрыі матэрыяй. Цікавую думку выказаў Быкаў і пра тое, што ўвесь раман Пастарнака “Доктар Жывага” разглядае сэнс гістарычных падзей толькі ў тым, каб сышліся ўрэшце рэшт два галоўныя героі - Юрый і Лара. А я б сказаў інакш - увесь гэты грувасткі і малазразумелы сімвалісцкі раман напісаны для таго, каб з’явіліся ў ім геніяльныя вершы нібыта Юрыя Жывага, а насамрэч Барыса Пастарнака, вяршыня яго творчасці і развіцця асобы. Для мяне адзін з лепшых вершаў паэта - гэта “Свечка гарэла”. Таксама - “Нікога не будзе ў доме” (верш 30-х гадоў) і “Сустрэча” (“Засыплет снег дороги…”). Максімальна сцісла і заўсёды пра любоў паміж мужчынам і жанчынай, пазбаўленую як бы плоці, або з плоццю, але такой тонкай, як абалонка празрыстая, пад якой бачыцца трапятлівая душа. И тени их качались на пороге, Гэтыя вершы пра тое, што рацыянальна, розумам не спасцігаецца, чаго дасягае толькі, бадай, Леў Талстой цэлым раманам у вобразе Наташы Растовай, асабліва ў сцэне яе вяртання да жыцця з прастрацыі пасля смерці князя Андрэя, там гэты эпізод неверагодна пранізлівы - смерць брата Пеці і следам адчай маці вярнулі Наташы сэнс, асноўную яе сутнасць - любоў, яна кінулася ратаваць маці ад роспачы сваёй любоўю і тут жа паправілася. Ну дык для гэтага трэба было напісаць цэлы чатырохтомнік. Пастарнак жа дасягае такога глыбіннага эфекту ў некалькіх кароткіх вершах. Але і тут не ўсё проста - спатрэбілася для азарэння цэлае жыццё і куча пробных паэтычных зборнікаў, каб выйсці да глыбіннай сутнасці, да шэдэўраў. Вершы, якія сваёй сілай і прыгажосцю пабіваюць любую філасофію і саму смерць. …Яшчэ што мне прыемна ў лекцыях Быкава - гэта твары вучняў, юнакоў, якія яго слухаюць. Рэдка ўбачыш такія добрыя і прасветленыя, не папсаваныя яшчэ рэчаіснасцю твары. Яны ўсяляюць надзею, што паэты жывуць недарма. |
Читайте: |
---|
Популярное:
Новое
- К чему снится клещ впившийся в ногу
- Гадание на воске: значение фигур и толкование
- Тату мотыль. Татуировка мотылек. Общее значение татуировки
- Что подарить ребёнку на Новый год
- Как празднуют день святого Патрика: традиции и атрибуты День святого патрика что
- Как научиться мыслить лучше Я не умею быстро соображать
- Эти признаки помогут распознать маньяка Существует три способа достижения абсолютной власти
- Как спастись от жары в городской квартире
- Слова благодарности для учителей: что написать в открытке любимому педагогу?
- Слова благодарности для учителей: что написать в открытке любимому педагогу?