Или Александром Риццони — он дружил всю жизнь. С другими — как с Репиным или Крамским — сближался постепенно. С третьими — как с безусловно талантливым, но крайне непростым в быту Верещагиным — держал дистанцию. Трения, размолвки были в его деле неизбежны. Впрочем, Третьяков редко полагался исключительно на свой вкус и почти никогда не руководствовался личными симпатиями. Он неоднократно покупал работы, которые лично ему не нравились .

Что касается его репутации, она сделалась непререкаемой. С некоторых пор искушенная публика не сомневалась: если на картине висит табличка« куплена П. М. Третьяковым», можно не беспокоиться — картина в чистых и надежных руках.

Павел Третьяков жил размеренной и спокойной жизнью. Он был человеком традиции или, если хотите, привычки. Вставал ровно в шесть. Пил кофе. Каждое утро, прежде чем отправиться в контору, заходил в галерею — хотя бы полчаса побыть среди картин. Ровно в 12 завтракал. Ровно в шесть ужинал. Всю свою жизнь он носил двубортный сюртук с белым галстуком-бантом(делая исключения для фрака по особо торжественным случаям). Складывалось ощущение, что всю жизнь он проходил в одном и том же драповом пальто и одной фетровой шляпе. Даже домашние не представляли, сколько таких пальто и шляп пришлось заказать портным. К роскоши Павел Михайлович был равнодушен. По меркам людей его достатка, это был едва ли спартанский образ жизни.

Верно, отчасти Третьяков начал собирать картины русских художников, потому что не был уверен в своих силах. Однако была и другая, куда более веская причина. Практически с позднего младенчества он исповедовал принцип: «наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы также обществу» . Однажды, когда Павел Михайлович был заграницей, жена(Третьяков был женат на Вере Мамонтовой — двоюродной сестре небезызвестного Саввы Мамонтова) отпустила дочь Любовь погостить к тетке в Париж. Раздосадованный Третьяков писал: «Что за блажь! Переписываться со мной нечего было, потому что… я не согласился бы… как только попадут в Париж, то непременно делаются покупки, которые меня постоянно раздражают. Говорят, что лучше и дешевле, а я говорю — платите за худшую вещь дороже да дома» . Другой дочери — Александре — он как-то писал: «Мне, например, ужасно не понравилось у вас желание иметь американский инструмент, хотя я не жалел расходов на вашу обмеблировку и не буду жалеть, если у вас что-нибудь недоделано; можно желать иностранную вещь совсем у нас не производимую, но когда сотни тысяч богатых людей ездят в русских экипажах, и когда даже такие виртуозы как Рубинштейн играют на русских инструментах, то одинаково неразумно иметь, как парижские кареты, так и американские инструменты» .

Павел Третьяков был несгибаемым патриотом. Кроме того, он искренне верил, что русское изобразительное искусство, как минимум, способно на равных конкурировать с западноевропейским. И заражал этой верой других.

Третьяков Павел Михайлович

Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось бы обществу в каких-либо полезных учреждениях.

П. М. Третьяков

Искусство играет важную роль в жизни человека. Живопись и скульптура, музыка и архитектура, театр и кино окружают нас, неся «разумное, доброе, вечное», делая нашу жизнь духовной и нравственной.

Живопись – одна из ярчайших граней искусства. Миллионы полотен находятся в стенах музеев и выставочных залов, являются украшением частных коллекций. Веками формировались художественные фонды, по крупицам собиралось все то, что сегодня принадлежит всему человечеству.

Но кто создавал художественные галереи? Кто коллекционировал полотна? На чьи средства приобретались шедевры живописи? История сохранила для нас имена тысяч людей, которым не чужды были такие понятия, как меценатство, благотворительность, бескорыстие. Одним из них был россиянин Павел Михайлович Третьяков.

Третьяков Павел Михайлович – предприниматель, меценат, коллекционер, благотворитель. Потомственный почетный гражданин (1856), коммерции советник (1880), почетный гражданин г. Москвы (1897). Член московского отделения Совета торговли и мануфактур (1868–1889). Действительный член петербургской Академии художеств (1893). Член Русского музыкального общества (1860–1898), член совета Московского художественного общества (1872–1894).

Третьяковы происходили из старого, но небогатого купеческого рода, ведущего свою историю с 1646 года. Прадед Павла Михайловича Третьякова и его брата Сергея Михайловича – Елисей Мартынович – прибыл в Москву из города Малый Ярославец в 1774 году семидесятилетним стариком с женой и двумя сыновьями – Захаром и Осипом. Дед – Захар Елисеевич – был московским купцом 3-й гильдии. В 1828 году он открыл в Москве заведение по окраске и крахмалению холста и парусины. Отцу П. М. Третьякова – Михаилу Захаровичу (1801–1850), московскому купцу 2-й гильдии, удалось расширить семейное дело. Ему принадлежало пять лавок в Старых рядах на Красной площади, в которых велась торговля полотном, а в 1846 году он купил и в 1847-м перестроил «торговые, всенародные, дворянские и семейные мужские и женские бани» в Якиманской части Москвы. Но по-настоящему большого размаха дело Третьяковых достигло при следующем поколении. Павел Михайлович Третьяков унаследовал дело отца в первой половине 1850-х годов. Торговый дом «П. и С. братья Третьяковы и В. Коншин» появился в Москве в 1860 году. Наследники Третьякова продолжали торговое и промышленное дело. Им принадлежала льноткацкая и льнопрядильная фабрика в Костроме.

Михаил Захарович, отец собирателя, проявил в торговле большую энергию и способности. В 1831 году он женился на Александре Даниловне Борисовой, дочери крупного коммерсанта по экспорту сала в Англию. Поначалу отец считал брак дочери неравным, но время показало, что зять Данилы Борисова оказался весьма деловым и удачливым. В 1832-м у молодых родился первенец – Павел Михайлович Третьяков, а в 1834 году – Сергей Михайлович.

Образ жизни всех Третьяковых был самый патриархальный, интересы редко простирались дальше лавки, дома и церкви. Детей с детства приучали к труду, воспитывали в строгости, траты на «пустяки» не допускались. Зато чтение книг всячески поощрялось.

С самых юных лет Павел Михайлович служил мальчиком в лавке. Там ему приходилось не только бегать по поручениям, зазывать покупателей и помогать их обслуживать, но и выносить помои, подметать полы. Конечно, с тех пор многое изменилось, и представить себе сына какого-нибудь известного предпринимателя за такими занятиями уже совершенно невозможно. Однако сам принцип приучения к труду с малолетства вряд ли устарел. Во всяком случае, уже в зрелые годы П. М. Третьяков не раз говорил: «Работаю потому, что не могу не работать», «Праздность – мать пороков, труд человека кормит, а лень портит».

В 13 лет Третьяков перешел из лавки в контору отца, где учился вести торговые книги и работать с оптовыми покупателями. Следует заметить, что Михаил Захарович настаивал на том, чтобы к его сыновьям и в лавке, и в конторе относились так же, как к простым служащим. Такое воспитание не только позволило Павлу Михайловичу подробно ознакомиться со всеми ступенями того дела, которое ему предстояло унаследовать, но и привило уважение ко всем людям, честно зарабатывавшим свой хлеб. Наставляя своих детей, он говорил: «Каждая профессия должна давать средства к жизни. Каждая профессия почетна, если ведется честно. Честный сапожник, трудолюбивый и искусный в своем деле, лучше нечестного или же неталантливого ученого». Это полное отсутствие снобизма было одним из важнейших правил ведения дел в том круге, к которому принадлежал П. М. Третьяков.

Отец Павла Михайловича был человеком слабого здоровья и умер в 1850 году в возрасте сорока девяти лет. Согласно завещанию жене Александре Даниловне следовало распоряжаться всеми делами до достижения 25-летия младшего из сыновей – Сергея, сыновей Павла и Сергея воспитывать до совершеннолетия, не отстранять от торговли и от своего сословия и дать им приличное образование.

Братья, унаследовавшие дело отца, стали развивать операции по закупке льна, его переработке и продаже текстильных изделий. В 1864 году они основали известнейшую Новую Костромскую мануфактуру льняных изделий, построили в Костроме несколько фабрик по переработке льна, через два года учредили знаменитое Товарищество Большой Костромской льняной мануфактуры с капиталом 270 тысяч рублей золотом.

Лен в России всегда считался коренным русским товаром. Экономисты из числа славянофилов всегда восхваляли лен и противопоставляли его «иноземному» американскому хлопку. Мануфактура братьев Третьяковых имела сначала всего одну паровую машину и 22 ткацких станка. Но к концу столетия она производила больше пряжи, чем льнопрядильни Швеции, Голландии и Дании вместе взятые. Ткани Костромской мануфактуры получили Гран-при на всемирных выставках в Париже в 1900 году и Турине в 1911-м, отечественные же награды исчислялись десятками. Это производственное предприятие существует в Костроме и в настоящее время. Оно производит известные не только в России, но и далеко за ее пределами высококачественные жаккардовые, набивные, гладкокрашеные и пестротканные льняные изделия (некоторые даже с ажуром и вышивкой).

Следует отметить, что Павел Михайлович Третьяков потратил на организацию картинной галереи в Москве около полутора миллионов рублей. Свыше трети этой суммы он получил в виде прибыли от Новой Костромской льняной мануфактуры. Таким образом, костромские текстильщики внесли свой вклад в создание национальной сокровищницы – знаменитой Третьяковской галереи. На фабрике «Товарищества Ново-Костромской льняной мануфактуры» были созданы школа, больница, родильный дом, дом престарелых, ясли и потребительское общество. Фабрика Третьякова считалась одной из самых передовых и благоустроенных фабрик России того времени. Павел Михайлович заботился и об улучшении бытовых условий рабочих.

Расширяя дело отца, братья Третьяковы построили также бумагопрядильные фабрики, на которых работало около 5 тысяч человек.

Торговые и промышленные дела Третьяковых шли очень успешно, но все-таки эта семья никогда не считалась одной из самых богатых. В дальнейшем успешное ведение дел позволило братьям тратить немалые средства на благотворительные цели, а также собирание художественных коллекций. При создании своей знаменитой галереи Павел Михайлович тратил огромные, в особенности по тому времени, деньги, может быть, несколько в ущерб благосостоянию своей собственной семьи. А семья у него была немалая.

В 1865 году Павел Михайлович женился на Вере Николаевне, урожденной Мамонтовой, которая была на 13 лет моложе супруга. Она приходилась двоюродной сестрой знаменитому русскому предпринимателю, промышленнику и филантропу, основателю Московской частной оперы Савве Ивановичу Мамонтову и двоюродной тетушкой Вере Мамонтовой, ставшей моделью для картины В. А. Серова «Девочка с персиками» (1887). В браке родились шестеро детей – двое мальчиков и четыре девочки. Отношения в семье складывались счастливо, все дети дружили между собой. Старшие Вера и Саша были погодками, потом шли Люба и Миша, позднее, через четыре года после Миши, родилась Маша, а за ней последний – Ванечка, всеобщий любимец. Увы, Миша родился больным и был не дееспособным. Большое горе обрушилось на семью Третьяковых в 1887 году, когда за три дня от скарлатины, осложненной менингитом, умер восьмилетний Ваня. Для Павла Михайловича это было крушением всех надежд: на продолжение рода, продолжение художественной и всякой другой деятельности.

Дочерям родители предпочли дать домашнее образование. Отец был для девочек примером трудолюбия, развивал вкус к хорошей живописи, а Вера Николаевна наградила дочерей музыкальными способностями. В зале стояли два концертных рояля фирмы «Бехштейн». Вера, Саша, Люба и Маша постоянно занимались музыкой, но особенно способной была Вера. Друг семьи, Петр Ильич Чайковский, даже советовал ей поступать в консерваторию, но отец, будучи сторонником строгого воспитания, не позволил сделать этого.

В доме Третьяковых бывали И. С. Тургенев, композиторы Н. Г. Рубинштейн и П. И. Чайковский, художники И. Е. Репин, В. И. Суриков, В. Д. Поленов, В. М. Васнецов, В. Г. Перов, И. Н. Крамской. С некоторыми из них семья была в родстве: брат П. И. Чайковского Анатолий был женат на племяннице Павла Михайловича; жена художника В. Д. Поленова, Н. В. Якунчикова, приходилась племянницей Вере Николаевне.

Павел Михайлович, сам купец в четвертом поколении, желал, чтобы его дочери вышли замуж только за купцов. Но так случилось, что старшая из дочерей Вера полюбила талантливого пианиста Александра Зилоти, двоюродного брата композитора С. В. Рахманинова. Зная, что отец может не дать благословения на брак с музыкантом, Вера очень нервничала, даже заболела. Когда Павел Михайлович увидел страдания дочери, все его теории в отношении партии для своих дочерей полетели в тартарары. Родители пришли к Вере и сказали: «Мы дадим его тебе, только не хворай». Брак Веры Третьяковой и Александра Зилоти состоялся в феврале 1887 года. Мужем Александры стал врач и коллекционер Сергей Боткин. Его брат Александр, доктор, затем гидрограф, исследователь Севера, женился на Маше. В мае 1894 года Люба вышла замуж за художника Николая Гриценко. Овдовев в 1900 году, Любовь Павловна второй раз вышла замуж за знаменитого Льва Бакста, живописца и графика, создателя костюмов и декораций к дягилевским спектаклям в Париже. Павлу Михайловичу достало широты взглядов, чтобы оценить по достоинству всех этих молодых людей.

Об особенностях воспитания Павлом Третьяковым своих дочерей может свидетельствовать вот какой факт. В 1893 году Павел Михайлович написал очень большое серьезное письмо дочери Александре, в котором объяснял свое представление о родительском долге: «Нехорошая вещь деньги, вызывающая ненормальные отношения. Для родителей обязательно дать детям воспитание и образование и вовсе не обязательно обеспечение». В том же письме были и такие слова: «Моя идея была с самых юных лет наживать для того, чтобы нажитое от общества вернулось также обществу (народу) в каких-либо полезных учреждениях; мысль эта не покидала меня всю жизнь».

Вот как описывала облик Третьякова его дочь, Александра Павловна Боткина:

«Сухой, тонкокостный, высокий Павел Михайлович делался сразу небольшим, когда садился, – так длинны были его ноги. Глаза под густыми торчащими бровями, хотя и не черные, а карие, казались угольками.

Говорили, что когда Павел Михайлович сердился, он "пылил", глаза метали искры, брови становились дыбом, лицо краснело. Рассказывали, что он тряс, держа за шиворот, десятника, когда два плохо вмазанных в потолке Галереи стекла посыпались и могли поцарапать картины.

Руки Павла Михайловича, с длинными пальцами, были красивы. Волосы его были темно-каштановые, но на усах и бороде светлее, чем на голове.

Одет он был всегда в двубортный сюртук, рубашку с отложным воротником и белым батистовым галстуком бантиком. Сапоги были неизменно с квадратными носками и мягкими голенищами, которые скрывались брюками. Только в жару летом он облачался в белый парусиновый или чесучевый костюм.

Осеннее драповое пальто было всегда одного и того же фасона. Сколько лет он носил то же пальто и как часто заказывал новое, нам никогда не приходило в голову. Казалось, что он всю жизнь проходил в одном и том же пальто, в одной и той же фетровой шляпе с широкими полями. Другой я на нем не видала. Летом ходил он в панаме всегда одного фасона. Он был неотделим от своей одежды».

Павел Третьяков с юных лет очень любил театр, музыку, библиотеки. Первые покупки художественных произведений, сделанные им, относятся к середине 1850-х годов. Поездка в 1852 году в Петербург на всю жизнь оставила в нем неизгладимое впечатление. Он впервые побывал в Эрмитаже и просто влюбился в живопись. Увлеченный искусством Третьяков в 1854 году начал собирать художественную коллекцию национальной русской живописи. Первые его приобретения – около десяти графических листов старых голландских мастеров – куплены на «развалах» у Сухаревой башни. Эти рисунки до самой смерти Третьякова украшали его жилые комнаты.

Несколько слов о знаменитых «развалах на Сухаревке». Возникли они после войны 1812 года. Возвратившись в родной город, москвичи начали разыскивать свое разграбленное во время войны имущество. В это время появился приказ генерал-губернатора Растопчина, в котором объявлялось, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет», и что «всякий владелец может их продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только месте, а именно: на площади против Сухаревской башни».

Там можно было найти абсолютно все: от ворованной одежды до редких книг и подлинных произведений искусства. Вот что пишет Владимир Гиляровский в своей книге «Москва и москвичи»: «Я садился обыкновенно направо от входа, у окна, за хозяйский столик вместе с Григорьевым и беседовал с ним часами. То и дело подбегал к столу его сын, гимназист-первоклассник, с восторгом показывал купленную им на площади книгу (он увлекался "путешествиями"), брал деньги и быстро исчезал, чтобы явиться с новой книгой. У этого самого Григорьева (хозяина тамошнего трактира) была большая прекрасная библиотека, составленная им исключительно на Сухаревке».

«Был интересный случай. К палатке одного антиквара подходит дама, долго смотрит картины и останавливается на одной с надписью: "И. Репин"; на ней ярлык: десять рублей.

– Вот вам десять рублей. Я беру картину. Но если она не настоящая, то принесу обратно. Я буду у знакомых, где сегодня Репин обедает, и покажу ему.

Приносит дама к знакомым картину и показывает ее И. Е. Репину. Тот хохочет. Просит перо и чернила и подписывает внизу картины: "Это не Репин. И. Репин". Картина эта опять попала на Сухаревку и была продана благодаря репинскому автографу за сто рублей». Это тоже цитата из В. Гиляровского.

Говорили, что среди хламья на Сухаревке можно было обнаружить даже подлинник Рембрандта. Но, не имея на первых порах опыта и разносторонних знаний в области искусства и руководствуясь глубоким патриотическим чувством, Третьяков решил сосредоточиться на собирании работ современных ему русских художников. Известно, что никакого специального художественного образования Павел Михайлович не имел. Тем не менее он покупал работы своих еще малоизвестных, но талантливых современников. Более того, у того или иного мастера он, как правило, приобретал наиболее значительные работы. Картина В. Г. Худякова «Стычка с финляндскими контрабандистами» (1853) появилась у Третьякова одной из первых в 1856 году. Этот год и считается временем рождения Третьяковской галереи. Затем последовала покупка работ И. П. Трутнева, А. К. Саврасова, К. А. Трутовского, Ф. А. Бруни, Л. Ф. Лагорио и др. Зная о произведениях К. П. Брюллова, находящихся в Италии, Третьяков попросил приобрести у наследников археолога М. Ланчи его портрет. Таким образом в 1860 году в коллекции появилась первая работа «великого Карла» – «Портрет археолога М. Ланчи» (1851). Так Третьяковым была начата многолетняя самоотверженная собирательская работа, скромная, не рассчитанная на рекламу и восхваления. Можно сказать, что уже с самого начала коллекционирования он имел ясное представление о цели своего труда.

За 42 года своего собирательства Павел Михайлович встречался и общался с огромным множеством людей. Первым его другом был брат Сергей Михайлович. Братья-погодки вместе росли и развивались. Характеры у них были совершенно разные, но именно поэтому удачно дополняли друг друга. В торговых делах они безусловно полагались друг на друга, в художественных – тоже нередко действовали сообща. Братья совместно купили Ташкентскую коллекцию Верещагина, были и отдельные случаи, когда Павел Михайлович советовал Сергею Михайловичу приобрести хорошие вещи, которые сам по какой-то причине в тот момент купить не мог. Это были картины: Васильева – «В Крымских горах», Перова – «Птицелов», Куинджи – «Украинская ночь», Бронникова – «Освящение гермы», Гуна – «Попался». Неизвестно, как встретил Павел Михайлович желание брата собирать картины иностранных художников, но со временем он очень заинтересовался этими приобретениями. Собрание Сергея Михайловича получилось исключительным по качеству. Он покупал, менял, улучшал. Когда он умер в 1892 году, осталось 84 произведения 52 художников, работавших в XIX веке, по большей части французских мастеров.

Сохранилось много писем Сергея Михайловича к брату, где он сообщал о покупках и встречах, о делах фабрики (о переходе на восьмичасовой рабочий день, о проведении электричества и т. д.). Писал он и о картинах русских художников. Писем же Павла Михайловича, к сожалению, имеется мало. Вот одно из них.

«Любезный брат! Принять участие в Академической комиссии никак не могу; я так занят, что ты не можешь себе представить, не видя близко постоянную мою жизнь, занят не только делами, но двумя разными общественными обязанностями, которые все-таки не могу исполнять так, как желал бы. Вот, например, нельзя заключить фабричный баланс без того, чтобы я не побывал на фабрике, а я не могу выехать туда ранее конца этого месяца. В Петербурге летом я ни разу не был по неимению времени. Осенью могу быть свободным, тогда я стремлюсь уехать. Ты живешь в Петербурге и пользы в Комиссии принесешь больше меня.

Получены пастели Лермита, из них "Весна" с фигурами, чудесная и совершенно достаточная. Лишние экземпляры только портят впечатление. Другое дело, если бы был еще один экземпляр черный вроде бывших больших на последней выставке. Поздравляю с именинницей. Желаю всего лучшего.

К этому времени коллекционирование в России перестало быть чисто дворянским занятием. Инициатива, как и во многих других областях, здесь перешла к просвещенным кругам купечества и интеллигенции. Самую первую художественную галерею основал некто Свиньин, его галерея, называвшаяся «Русским музеем», существовала с 1819 по 1839 год, а впоследствии была продана на аукционе. Следует упомянуть, что наиболее значительные художественные ценности в дореволюционной России были собраны купеческими кругами, представители которых не жалели средств на приобретение произведений искусства. Однако деятельность большинства купцов на поприще коллекционирования во многом обусловливалась модой. Собранные ими картины служили, как и у дворян, лишь для украшения собственных апартаментов. Коллекции собирали братья Боткины, К. Т. Солдатенков, Ф. И. Прянишников, В. А. Кокорев, Г. И. Хлудов, И. И. Четвериков, М. М. Зайцевский, В. С. Лепешкин, П. Образцов, позднее – братья Щукины, И. А. Морозов, С. И. Мамонтов и другие. Третьяков происходил, как и они, из купеческой среды и до конца своих дней оставался купцом: вместе с братом, Сергеем Михайловичем, он владел мануфактурной фабрикой в Костроме, и это давало ему средства для истинного дела его жизни – собирательства.

Кстати, состояние Павла Михайловича по сравнению с известными богачами того времени было невелико. Поэтому, покупая картины для галереи, он, как правило, торговался. Так, в письме к русскому художнику В. Стасову Третьяков писал: «Я не концессионер, не подрядчик, имею на своем попечении школу глухонемых и обязан продолжить начатое – собирание русских картин, – вот почему я вынужден поставить денежный вопрос на первый план».

Павел Михайлович не преследовал никаких корыстных целей. Им овладела идея создать музей национальной живописи. В завещании, составленном в 1860 году, всего через четыре года после покупки первых картин, он писал: «Для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие».

Убежденность Третьякова, его вера в свое дело кажутся удивительными, если вспомнить, что он закладывал основы галереи в то время, когда русская школа живописи как самобытное и значительное явление лишь смутно вырисовывалась в тени, отбрасываемой великой художественной традицией Запада, могучее древнерусское искусство было полузабыто, произведения русских художников рассеяны по частным коллекциям, дома и за границей, когда не было еще ни Репина, ни Сурикова, ни Серова, ни Левитана, тех их картин, без которых невозможно сейчас представить русское искусство. Это было время становления демократического искусства, время зарождения новой школы русской живописи. Принципы, которыми руководствовался Третьяков в своей деятельности, находились в тесной связи с общим подъемом народно-освободительного движения в России, и поэтому галерея сыграла такую выдающуюся организующую роль в развитии русского искусства. Художники и историки искусства давно уже заметили, что, «не появись в свое время П. М. Третьяков, не отдайся он всецело большой идее, не начни собирать воедино Русское Искусство, судьбы его были бы иные: быть может, мы не знали бы ни "Боярыни Морозовой", ни "Крестного хода…", ни всех тех больших и малых картин, кои сейчас украшают знаменитую Государственную Третьяковскую галерею». (М. Нестеров). Или: «…Без его помощи русская живопись никогда не вышла бы на открытый и свободный путь, так как Третьяков был единственный (или почти единственный), кто поддержал все, что было нового, свежего и дельного в русском художестве» (А. Бенуа).

Настоящих любителей, которые принимали бы активное участие в судьбе молодых художников, в старой Москве было мало. Они в основном ограничивались лишь покупкой картин для своих галерей, причем стремились купить картины подешевле. В отличие от них, Павел Михайлович Третьяков был настоящим меценатом. Его визит к художникам всегда считался волнующим событием, и не без душевного трепета все они, маститые и начинающие, ждали от Третьякова его тихого: «Прошу вас картину считать за мной», что было для всех равнозначно общественному признанию. В 1877 году И. Е. Репин писал П. М. Третьякову по поводу своей картины «Протодьякон»: «Признаюсь Вам откровенно, что если уж его продавать, то только в Ваши руки, в Вашу галерею, ибо, говорю без лести, я считаю за большую для себя честь видеть там свои вещи». Нередко художники шли Третьякову на уступки (он никогда не покупал не торгуясь) и снижали для него свои цены, оказывая тем самым посильную поддержку его начинанию. А польза здесь была обоюдной. Павел Михайлович не только покупал картины, но и заказывал их, поддерживая таким образом художников и морально, и материально, что давало им возможность не зависеть от вкусов рынка.

В деятельности Третьякова-коллекционера прослеживается внимание прежде всего к творчеству современных ему художников реалистического направления середины и второй половины XIX века – передвижников, представителей демократического крыла отечественной школы, что определило своеобразие собрания галереи, влияние этого собрания на развитие реалистического искусства, его прогрессивное, революционизирующее общественно-воспитательное воздействие. Но в 1860-е годы, когда Товарищества передвижных художественных выставок еще не было, Третьяков покупал картины официальной академической школы, а с конца 80-х годов – произведения М. В. Нестерова, К. А. Коровина, В. А. Серова и других. Тогда же Третьяков начал собирать графику, в 90-х годах – иконы.

У Третьякова был безошибочный вкус. Он не боялся покупать произведения молодых, еще неизвестных художников. Об особенностях собирательства Павла Михайловича свидетельствует и тот факт, что многие работы для галереи были выполнены по его собственному заказу. И ни тогда, ни сегодня эти работы не разочаровывают самых требовательных ценителей отечественного искусства ни своей проблематикой, ни художественными достоинствами. Он покупал произведения, даже если против выступали очень сильные и уважаемые авторитеты вроде Л. Н. Толстого, не признававшего религиозной живописи В. М. Васнецова. Покупал даже те картины, которые были запрещены царскими властями для публичного обозрения.

Одной из таких картин стал «Сельский крестный ход на Пасхе» В. Г. Перова. На фоне хмурого деревенского пейзажа разворачивается нестройное пьяное шествие с образами и хоругвями после праздничной пасхальной службы. С жестким реализмом Перов передает не столько физическое, сколько духовное убожество этих людей. Картина произвела на современников убийственное впечатление контрастом между смыслом обряда и тем почти животным состоянием, до которого может опуститься человек. «Сельский крестный ход на Пасхе» вызвал протест официальной критики и церкви, картина была снята с выставки Общества поощрения художеств, запрещена к показу и воспроизведению. Купившему ее Павлу Михайловичу Третьякову художник В. Г. Худяков писал: «…слухи носятся, что будто бы Вам от св. Синода скоро сделают запрос, на каком основании Вы покупаете такие безнравственные картины и выставляете публике?»

Павел Михайлович приобретал картины на выставках и непосредственно в мастерских художников, иногда покупал целые собрания: в 1874 году приобрел туркестанскую серию В. В. Верещагина (13 картин, 133 рисунка и 81 этюд), в 1880-м – его же индийскую серию (78 этюдов). В собрание Третьякова входило свыше 80 этюдов А. А. Иванова. В 1885 году Третьяков купил 102 этюда В. Д. Поленова, выполненных художником во время путешествия по Турции, Египту, Сирии и Палестине. У В. М. Васнецова Павел Михайлович приобрел собрание эскизов, сделанных в период работы над росписями в киевском Владимирском соборе. Наиболее полно и лучшими работами оказались представлены в его собрании В. Г. Перов, И. Н. Крамской, И. Е. Репин, В. И. Суриков, И. И. Левитан, В. А. Серов. Попутно шло пополнение галереи произведениями художников XVIII – первой половины XIX столетия и памятниками древнерусской живописи. Этот героический период русского искусства можно понять, прочувствовать и изучить в Москве, в «Третьяковке» так, как нигде больше.

Все художники, молодые и уже знаменитые, мечтали, чтобы их картина висела в Третьяковской галерее, потому что уже сам факт покупки картины Павлом Михайловичем был актом общественного признания таланта художника. Так один удивительный человек смог повлиять на все русское живописное искусство и стать выразителем общественного мнения России.

Огромная историческая заслуга Третьякова – это его непоколебимая вера в торжество русской национальной школы живописи, вера, возникшая в конце 50-х годов XIX столетия и пронесенная им через всю жизнь, через все трудности и испытания. Можно с уверенностью сказать, что в наступившем в конце XIX века триумфе русской живописи личная заслуга П. М. Третьякова исключительно велика и неоценима.

В письмах Павла Михайловича сохранились свидетельства этой его горячей веры. Вот одно из них. В послании к художнику Риццони от 18 февраля 1865 года он писал: «В прошедшем письме к Вам может показаться непонятным мое выражение: "Вот тогда мы поговорили бы с неверующими" – я поясню Вам его: многие положительно не хотят верить в хорошую будущность русского искусства и уверяют, что если иногда какой художник наш напишет недурную вещь, то как-то случайно, и что он же потом увеличит собой ряд бездарностей. Вы знаете, я иного мнения, иначе я не собирал бы коллекцию русских картин, но иногда не мог не согласиться с приводимыми фактами; и вот всякий успех, каждый шаг вперед мне очень дороги, и очень бы был я счастлив, если бы дождался на нашей улице праздника». И примерно через месяц, возвращаясь к той же мысли, Третьяков писал: «Я как-то невольно верую в свою надежду: наша русская школа не последнею будет – было, действительно, пасмурное время, и довольно долго, но теперь туман проясняется».

Эта вера Третьякова не была слепым предчувствием, она опиралась на вдумчивое наблюдение за развитием русской живописи, на глубокое тонкое понимание формирующихся на демократической основе национальных идеалов.

Так, еще в 1857 году Павел Михайлович писал художнику-пейзажисту А. Г. Горавскому: «Об моем пейзаже, я Вас покорнейше попрошу оставить его, и вместо него написать мне когда-нибудь новый. Мне не нужно ни богатой природы, ни великолепной композиции, ни эффектного освещения, никаких чудес». Вместо этого Третьяков просил изображать простую природу, пусть даже самую невзрачную, «да чтобы в ней правда была, поэзия, а поэзия во всем может быть, это дело художника». В этой записке выражен тот самый эстетический принцип формирования галереи, возникший в результате продумывания путей развития русской национальной живописи. П. М. Третьяков угадал ее прогрессивные тенденции задолго до возникновения саврасовской картины «Грачи прилетели», пейзажей Васильева, Левитана, Серова, Остроухова и Нестерова – художников, сумевших в правдивом изображении природы России передать присущие ей поэзию и очарование.

Мысль о создании национальной, или народной, галереи Павел Михайлович впервые доверил художнику В. Г. Худякову и с предельной точностью изложил ее в завещательном письме, написанном в Варшаве 17(29) мая 1860 года, во время первой поездки за границу.

«Завещательное письмо

По Коммерческому договору фирмы нашей мы должны были каждый положить в кассовый сундук конторы нашей конверт, в котором должно быть означено желание, как поступить в случае смерти оставившего конверт с капиталом его, находящимся в фирме, или другое какое-либо распоряжение.

Я хотел сделать распоряжение на случай моей смерти по заключению баланса к 3-му числу апреля сего 1860 г., но не мог успеть сделать до моего отъезда, почему и пишу теперь в Варшаве.

Так как имею очень мало времени, то и надеюсь ясно высказать желание мое, но как бог даст, только желание мое искренне и непременно.

Из прилагаемой здесь копии баланса видно, что капитал мой в фирме сто девяносто три тысячи двести двадцать семь рублей, а весь капитал с недвижимым имением и кассою, находящиеся в ведении брата Сергея Михайловича двести шестьдесят шесть тысяч сто восемьдесят шесть рублей. Сколько здесь без книг могу помнить, мне осталось после батюшки всего капитала с недвижимым имением на сто восемь тысяч р. серебром; я желаю, чтобы этот капитал был равно разделен между братом и сестрами. Капитал же сто пятьдесят тысяч р. серебром я завещеваю на устройство в Москве художественного музеума или общественной картинной галереи и прошу любезных братьев моих Сергея Михайловича и Владимира Дмитриевича и сестер моих Елизавету, Софию и Надежду непременно исполнить просьбу мою; но как выполнить, надо будет посоветоваться с умными и опытными, т. е. знающими и понимающими искусство и которые поняли бы важность учреждения подобного заведения, сочувствовали бы ей. Между прочим, сообщаю и свой план.

Я полагал бы, во-первых, приобрести (я забыл упомянуть, что желал бы оставить национальную галерею, т. е. состоящую из картин русских художников) галерею Прянишникова Ф. И. как можно выгодным образом; сколько мне известно, он ее уступит для общественной галереи, но употребить все возможные старания приобресть се выгоднейшим образом. Покупка эта должна обойтиться, по моему предположению, около пятидесяти тысяч р. К этой коллекции прибавить мои картины русских художников: Лагорио, Худякова, Лебедева, Штернберга, Шебуева, Соколова, Клодта, Саврасова, Горавского и еще какие будут и которые найдут достойными. Потом передать просьбу мою – всем нашим московским любителям – оказать пособие составлению галереи, пожертвованием от каждого какой-либо картины русского художника, или и иностранного, потому что при галерее русских художников можно устроить и галерею знаменитых иностранных художников.

Для всей этой галереи пока нанять приличное помещение в хорошем и удобном месте Города, отделать комнаты чисто, удобно для картин, но без малейшей роскоши, потому что помещение это должно быть только временное.

При галерее иметь одного надзирателя за жалованье или из любителей без жалованья, т. е. безвозмездно, но во всяком случае добросовестного, и иметь одного или двух сторожей. Отопление должно быть хозяина дома; освещения быть не может; итак, кроме платы сторожам, расходов быть не может.

Вход для публики без различия открыт с платою от 10 до 15 коп. серебром. Копировать дозволить всем безвозмездно.

Из сбора за вход, как бы ни была холодна наша публика к художественным произв., за исключением уплаты за квартиру и сторожам должна непременно оставаться какая-нибудь сумма, которая должна откладываться в запасный капитал галереи и приращаться процентами, сколько можно выгоднее.

Из завещеваемой мною суммы 150 000 р., как мной предполагается, уплатится за галерею Прянишникова, за устройство помещения, за квартиру за первое время; итак, как затем останется еще довольно значительный капитал, то я желал бы, чтобы составилось общество любителей художеств, но частное не от правительства и главное без чиновничества. Общество должно принять остаток капитала, заботиться, чтобы приращение его процентами было сколько возможно выгоднее. Общество же получает сбор на вход и делает необходимые расходы, но не иначе, как по согласию всего общества. Некоторые картины, по единодушному решению общества найденные недостойными находиться в галерее, продаются, и вырученные за них деньги поступают также в кассу общества.

Все решения общества производить баллотировкой.

Члены общества выбираются без платы, т. е. без взноса ими какой бы то ни было суммы потому, что члены должны выбираться действительные любители из всех сословий, но не по капиталу и не значению в обществе, а по знанию и пониманию ими изящных искусств или по истинному сочувствию им. Очень полезно выбирать в члены добросовестных художников.

Из капитала общества должно приобретать все особенно замечательные, редкие произведения русских художников, все равно какого бы времени они ни были. Но стараться приобретать выгодно и опять же с общего согласия всех членов.

Общество должно составить устав, которым бы оно могло руководствоваться и который бы был утвержден правительством, но без всякого вмешательства в дела и распоряжения общества.

Когда галерея московская приобретет довольно истинно замечательных произведений покупкою и, я смею надеяться, по крайней мере предполагаю так, если не уверен вполне, пожертвованиями других истинных любителей, даже, может быть, целые галереи будут переходить из частных домов в предполагаемую нами национальную или народную галерею, потом при начале галереи, может быть, принесут ей в дар некоторые художники что-нибудь из своих замечательных произведений (не замечательные же все должны быть проданы, как выше сказано было), тогда на остающийся капитал приобресть для помещения галереи приличный дом, устроить в нем удобное для вещей помещение с хорошим освещением, но без роскоши, потому что роскошная отделка не принесет пользы, напротив, невыгодна будет для художественных произведений.

Затем, если останется сумма, то ее и другие какие-либо доходы общества употребить на приобретение, как выше сказано, истинно замечательных художественных произведений.

Более всех обращаюсь с просьбой моей к брату Сергею; прошу вникнуть в смысл желания моего, не осмеять его, понять, что для доставляющего ни жены, ни детей и оставляющего мать, брата и сестру, вполне обеспеченных, для меня, истинно и пламенно любящего живопись, не может быть лучшего желания, как положить начало общественного, всем доступного хранилища изящных искусств, принесущего многим пользу, всем удовольствие.

Потом если предположение это состоится, то прошу брата Сергея быть членом общества и позаботиться о выполнении всех моих желаний относительно устройства общества.

Если в случае смерти моей после этого письма представлено будет второе, но в нем что-либо изменится против этого, то прошу поступить согласно последнего.

Из вышеозначенного капитала 266 180 р., выключая наследственный капитал 108 000 р. и на устройство н. галереи 150 000 р., останется его затем 8180 р. Этот капитал и что вновь приобретется торговлей на мой капитал прошу употребить на выдачу в замужество бедных невест, но за добропорядочных людей.

Более я ничего не желаю, прошу всех, перед кем согрешил, кого обидел, простить меня и не осудить моего распоряжения; потому будет довольно осуждающих и кроме вас, то хоть вы-то, дорогие мне, останьтесь на моей стороне.

Завещание это родным исполнить не пришлось. Павел Михайлович сам осуществил свою мечту – создал народную художественную галерею.

Интересные высказывания П. М. Третьякова можно встретить и в переписке с Верещагиным по поводу изображения современной им Русско-турецкой войны 1877–1878 годов за независимость Болгарии от Турции, войны, в которой Россия выступила на стороне Болгарии. Узнав от Стасова, что Верещагин собирается ехать на фронт, чтобы писать серию картин об этой войне, П. М. Третьяков писал Стасову: «Только может быть в далеком будущем будет оценена жертва, принесенная русским народом». Третьяков предлагал Верещагину уплатить вперед большую сумму за его работу: «Как ни странно приобретать коллекцию, не зная содержание ее, но Верещагин такой художник, что в этом случае на него можно положиться, тем более, что помещая в частные руки, он не будет связан выбором сюжетов и, наверное, будет проникнут духом принесенной народной жертвы и блестящих подвигов русских солдат и некоторых отдельных личностей, благодаря которым дело наше выгорело, несмотря на неумелость руководителей и глупость и подлость многих личностей». И, переходя к картине Верещагина «Пленные», Павел Михайлович замечает, что она «одна сама по себе не представляет страницы из болгарской войны, подобные сцены могут быть и в Афганистане, да и во многих местах; я на нее смотрю как на преддверие в коллекцию».

Это письмо вызвало восторг Стасова, который считал его историческим в деле русского искусства.

Иного мнения был Верещагин: «Что касается Вашего письма к В. В. Стасову по поводу виденной Вами моей картины, то очевидно, что мы с Вами расходимся немного в оценке моих работ и очень много в их направлении. Передо мной, как перед художником, – Война, и я ее бью, сколько у меня есть сил; сильны ли, действительны ли мои удары – это вопрос, вопрос моего таланта, но я бью с размаха и без пощады. Вас же, очевидно, занимает не столько вообще мировая идея войны, сколько ее частность, например, в данном случае "жертвы русского народа", блестящие подвиги русских солдат и некоторых отдельных личностей, поэтому и картина моя, Вами виденная, кажется Вам достойной быть только "преддверием будущей коллекции". Я же эту картину считаю одною из самых существенных из всех мною сделанных и имеющих быть сделанными. Признаюсь, я немного удивляюсь, как Вы, Павел Михайлович, как мне казалось, понявший мои туркестанские работы, могли рассчитывать найти во мне и то миросозерцание, и ту податливость, которые, очевидно, Вам так дороги…»

Помимо собирательства, Павел Михайлович Третьяков активно участвовал в благотворительной деятельности.

Он состоял почетным членом Общества любителей художеств и Музыкального общества со дня их основания, вносил солидные суммы, поддерживая все просветительские начинания. Оказывал материальную помощь отдельным художникам и Московскому училищу живописи, ваяния и зодчества, с 1869 года являлся членом совета Московского попечительства о бедных. Был также членом советов Московского коммерческого и Александровского коммерческого училищ. Половину своих средств Павел Михайлович завещал на благотворительные цели: на устройство приюта для вдов, малолетних детей и незамужних дочерей умерших художников (был построен в 1909–1912 годах архитектором Н. С. Курдюковым в Лаврушинском переулке), для раздачи рабочим и служащим своих предприятий, а также на финансирование галереи. Принимал участие во всех пожертвованиях в помощь семьям солдат, погибших во время Крымской и Русско-турецкой (1877–1878 годов) войн. Стипендии П. М. Третьякова были установлены в коммерческих училищах – Московском и Александровском.

Павел Михайлович никогда не отказывал в денежной помощи художникам и прочим просителям, тщательно заботился о денежных делах живописцев, которые без страха вверяли ему свои сбережения. Он многократно ссужал деньги своему доброму советнику и консультанту И. Н. Крамскому, бескорыстно помогал В. Г. Худякову, К. А. Трутовскому, М. К. Клодту и многим другим.

Братьями – Павлом и Сергеем Третьяковыми было основано в Москве Арнольдо-Третьяковское училище для глухонемых. Павел Михайлович очень серьезно относился к своему детищу. История этого огромного среднего и высшего учебного заведения началась, как в сказке. Жил в Петербурге учитель математики по фамилии Арнольд. Был у него сын. Мальчик, когда ему исполнилось два года, упал, ушиб голову, отчего на одно ухо оглох совсем, а другим почти не слышал. Отец сам старательно занимался с ним, чтобы он не потерял речи. Молодой Арнольд получил образование заграницей, вернулся в Россию и поступил на чиновничью службу. Получив после смерти отца небольшое наследство, он решил употребить его на пользу себе подобных – глухих и глухонемых. Он открыл маленькую школу, но в Петербурге уже было казенное училище, куда состоятельные люди отдавали за хорошую плату своих глухонемых детей для образования и воспитания. К Арнольду обращались люди неимущие, и дело его шло плохо. Тогда он решил перебраться в Москву, где в то время такого училища не было. В 1850 году он купил в Химках две дачки и расположился в них со своими двенадцатью учениками. Но вскоре прогорел, и ему пришлось просить помощи у благотворителей. Так дошел он до московского городского головы Александра Алексеевича Щербатова. Тот свел Арнольда с П. М. Третьяковым и Д. П. Боткиным. Эти, в свою очередь, привлекли нескольких коммерсантов. В 1863 году был основан попечительный комитет.

В 1869 году попечительный комитет был утвержден, получил устав, училищу было присвоено название Арнольдовского. Вначале занятия с глухонемыми живой речью были поставлены довольно примитивно, и Павел Михайлович на свои средства отправил директора Д. К. Органова за границу ознакомиться с постановкой дела в аналогичных школах. Помимо общеобразовательных предметов, детям преподавались и ремесла. Училище, или, как его звали в обиходе, заведение глухонемых получило в собственность большой каменный дом с огромным садом, где учились и жили 156 учеников и учениц, а в начале 1890-х годов Павел Михайлович построил на свои средства больницу на 32 кровати.

Попечительство над училищем, начавшееся в 60-е годы, продолжалось в течение всей жизни Павла Михайловича и после его смерти. В своем завещании Павел Михайлович предусмотрел огромные капиталы для училища глухонемых. Мальчики и девочки воспитывались до 16 лет и выходили в жизнь, получив профессию. Третьяков подбирал лучших преподавателей, знакомился с методикой обучения, следил, чтобы воспитанников хорошо кормили и одевали. В каждый приезд в училище он обходил классы и мастерские в часы занятий, всегда присутствовал на экзаменах.

В 1871 году по инициативе Павла и Сергея Третьяковых был проложен проезд между Никольской улицей и Театральным проездом на месте существовавшего ранее, но застроенного в XVIII веке проезда. На участке, приобретенном Третьяковыми специально для устройства проезда, архитектор А. С. Каминский в 1870–1871 годах возвел два здания с проездными арками, обращенными на Никольскую улицу и на Театральный проезд; фасад здания со стороны Театрального проезда был встроен в Китайгородскую стену рядом с башней (1534–1538 годы) и решен в романтическо-средневековом духе. Внутри проезда находились магазины. Подобное градостроительное решение уникально для Москвы. Новая конструкция получила название Третьяковского проезда.

Толковый словарь определяет благотворительность как «безвозмездные действия и поступки, направленные на общественную пользу». Применительно к жизни Павла Михайловича Третьякова хочется добавить: «и которые не забудутся никогда».

Характер Павла Михайловича сохранил некоторые черты, напоминающие о купеческих традициях семьи и личного опыта. К счастью для великого дела – создания галереи, он был совершенно бескорыстен, руководствовался интересами России и русской культуры, обращенными на пользу большого культурного начинания. Третьяков привык уважать данное раз слово и делал все для того, чтобы вести дела с художниками честно и открыто, внушая им веру в солидность и прочность предпринятого им дела – создания галереи русской живописи.