1. Максим Горький вступил в литературу в период духовного кризиса, который поразил российское общество на рубеже веков. Мечты о гармонии между человеком и обществом, которые вдохновляли писателей XIX века, остались нереализованными; до предела обостряются социальные и межгосударственные противоречия, грозящие разрешиться мировой войной и революционным взрывом. Безверие, уныние, апатия для одних стали нормой, для других - толчком к поиску выхода. Горький отмечал, что писать он начал «по силе давления... томительно бедной жизни», которой он стремился противопоставить свое представление о человеке, свой идеал.

Раннее творчество М. Горького (90-е годы ХIХ века - первая половина 1900-х годов) идет под знаком «собирания» истинно человеческого: «Я очень рано узнал людей и еще в молодости начал выдумывать Человека, чтобы насытить мою жажду красоты. Мудрые люди... убедили меня, что я плохо выдумал утешение себе. Тогда я снова пошел к людям и - это так понятно! - снова от них возвращаюсь к Человеку», - писал в это время Горький. Рассказы Горького 90-х годов можно разделить на две группы. Одни из них основаны на вымысле: автор использует легенды или сам сочиняет их. Другие - рисуют характеры и сцены из реальной жизни босяков («Челкаш», «Емельян Пиляй», «Однажды осенью», «Двадцать шесть и одна» и др.). Героям всех этих рассказов присуще романтическое мироощущение.

• 2. Герой уже первого горьковского рассказа «Макар Чудра» упрекает людей за их рабскую психологию. Людям-рабам противопоставлены в этом романтическом повествовании вольнолюбивые натуры Лойко Зобара и красавицы Рады. Жажда личной свободы для них так сильна, что даже на любовь они смотрят как на цепь, сковывающую их независимость. Лойко и Рада своей духовной красотой и силой страсти превосходят всех окружающих, что и приводит к напряженному конфликту, заканчивающемуся гибелью героев. В рассказе «Макар Чудра» утверждается идеал личной свободы.
• 3. Рассказ «Старуха Изергиль» относится к шедеврам раннего творчества М. Горького. Писателя здесь интересует не проявление индивидуального характера героя, а обобщенное понятие человеческого в личности. а) В рассказе противопоставлены два легендарных сюжета и герои с диаметрально противоположными жизненными позициями. Герой первой легенды - Ларра, сын женщины и орла. Он лишь внешне похож на человека, являясь при этом сеятелем смерти и противопоставляя себя жизни. Бездумное следование инстинкту, стремление к достижению цели любой ценой, существование, лишенное прошлого и будущего, - все это обесценивает и гордость, и красоту, изначально было присущие Ларре. Ларра - воплощенная бездуховность: только себя он мнит совершенным и губит неугодных ему: «Я убил ее потому, мне кажется, - что она меня оттолкнула... А мне было нужно ее <...>
• в) В обеих легендах люди племени воплощают ту самую «томительно бедную жизнь, лишенную благородных порывов, духовных взлетов». Им противопоставлены герои сильные и свободные, но эти герои противопоставлены и друг другу. Ларра использует свою силу во зло людям, и потому, даже обретая бессмертие, он страдает. Данко отдает свою жизнь во имя людей и, умирая, испытывает истинную радость. «Голубые искры в степи» и «бесплотное облачко» - эти явления наблюдают автор и старуха, и они явились поводом к рассказу двух легенд о славе Данко и бесславии Ларры.
• г) Между двумя легендами в рассказе показана история жизни Изергили. Она тоже романтическая героиня, идеал ее - свобода. Она гордый человек, живет так, как ей хочется. Ради любимого человека она способна на подвиги самопожертвование. В этом она близка Данко. Вся жизнь ее - поиск любви, а по сути попытка найти в жизни личность яркую, способную на смелый поступок. Но реальный мир небогат такими людьми, и поиск оказался бесплодным. Слабость, бесцветность окружающих людей иссушили эту некогда красивую женщину, но не убили ее мечту о гордом человеке.
• 4. «В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам», - делится Изергиль с рассказчиком своей сокровенной мыслью. Да и сам автор верит в это, изображая великолепные картины природы, окружающей героев, и гордые, красивые фигуры молдаван: «Они шли, пели и смеялись; мужчины - бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч... женщины и девушки - веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые».

М. Горький входит в русскую литературу 90-х годов ХIХ века. Вхождение его было очень ярким, он сразу вызвал большой интерес у читателей. Современники с изумлением писали, что народ России, не знавший Достоевского, мало знающий Пушкина и Гоголя, не знающий Лермонтова, больше других, но только кусочками знающий Толстого, знает Максима Горького. Правда, в этом интересе был и некоторый налет сенсационности. Людей из низов привлекала сама мысль, что в литературу пришел писатель из их среды, не понаслышке знавший жизнь с самых мрачных и страшных ее сторон. Литераторов и читателей, принадлежавших к элитарному кругу, личность видел такие глубины «дна жизни», которые до него никто из писателей не знал изнутри, на личном опыте. Этот богатый личный опыт дал М. Горькому обильный материал ранних произведений. В эти же ранние годы вырабатываются магистральные идеи и темы, которые позднее сопровождали писателя на протяжении всего творчества. Это, прежде всего, идея активной личности. М. Горький вырабатывает новый тип взаимоотношений человека с окружающей средой. Вместо формулы «среда заела», которая была во многом определяющей для литературы предшествующих лет, у писателя звучит мысль о том, что человека создает сопротивление окружающей среде. С самого начала произведения М. Горького распадаются на два типа: ранние романтические тексты и реалистические рассказы. Идеи же, высказываемые автором в них, во многом близки.

Ранние романтические произведения М. Горького многообразны по жанру: это рассказы, легенды, сказки, поэмы. Наиболее известны его ранние рассказы — «Макар Чудра», «Старуха Изергиль». В первом из них писатель по всем законам романтического направления рисует образы красивых, смелых и . Опираясь на традицию русской литературы, М. Горький обращается к образам цыган, ставших символом воли и безудержных страстей. В рассказе «Макар Чудра» очевидна авторская установка на разрушение традиционных представлений о миропорядке, добре и зле. Созданная в начале рассказа вполне реалистическая картина постепенно трансформируется в антиподовые реальности. Макар Чудра из «старого цыгана» превращается в некое подобие языческого бога, которому известны иные истины. Форма вставленного рассказа о Лойко и Раде не случайно напоминает притчу — самый популярный жанр в Библии. Важную роль в раскрытии авторской позиции играет образ рассказчика: под впечатлением услышанного от Макара Чудры он воспринимает мир по-иному, слышит рокот с моря — гимн сильным и красивым людям, способным жить свободно, не повинуясь ничьей воле. В произведении возникает романтический конфликт между чувством любви и стремлением к воле.

Разрешается он гибелью героев, но эта гибель не воспринимается как трагедия, а скорее — как торжество жизни и воли. В рассказе «Старуха Изергиль» повествование также строится по романтическим канонам. Уже в самом начале возникает характерный для романтизма мотив двоемирия: герой-повествователь — носитель общественного сознания. Ему говорится: «…стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны». Ему противостоит мир романтических героев — красивых, сильных, : «Они шли, пели и смеялись». В рассказе ставится проблема этической направленности романтической личности. Взаимоотношения романтического героя и окружающих его людей. Иначе говоря, ставится традиционный вопрос: человек и среда.

Как и положено романтическим героям, горьковские персонажи противостоят среде. Это, очевидно, проявилось в образе сильного, красивого, свободного Ларры, который открыто нарушил закон человеческой жизни, противопоставил себя людям и наказан был вечным одиночеством. Ему противопоставлен герой Данко. Рассказ о нем построен как аллегория: путь людей к лучшей, справедливой жизни — из мрака к свету. В Данко М. Горький воплотил образ вождя народных масс. И образ этот написан по канонам романтической традиции. Данко так же, как и Ларра, противостоит среде, враждебен ей. Столкнувшись с трудностями пути, люди ропщут на ведущего их, обвиняют его в своих бедах, при этом масса, как и положено в произведении романтическом, наделена отрицательными характеристиками. «Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства».

Данко — герой-одиночка, он убеждает людей силой своего личного самопожертвования. М. Горький реализует, делает буквальной распространенную в языке метафору: огонь сердца. Подвиг героя перерождает людей, увлекает их за собой. Но от этого сам он не перестает быть одиночкой, у людей, им же увлеченных вперед, остается к нему не только чувство равнодушия, но и враждебности: «Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видели, что еще почти пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой». Горьковская легенда о Данко была активно использована как материал для революционной пропаганды, образ героя приводился как пример для подражания, позднее широко использовался официальной идеологией, усиленно внедрялся в сознание молодого поколения (были даже конфеты с названием «Данко» и с изображением на обертке горящего сердца).

Однако у Горького все не так просто и однозначно, как пытались это представить подневольные комментаторы. Молодой писатель сумел ощутить в образе героя-одиночки драматическую ноту непонятности и враждебности ему среды, массы. В рассказе «Старуха Изергиль» явственно ощущается присущий М. Горькому пафос учительства. Еще явственнее он в особом жанре — песнях («Песня о Соколе»; «Песня о Буревестнике»).

Сегодня они воспринимаются скорее как забавная страница истории литературы и не раз давали материал для пародийного осмысления (так, в период эмиграции М. Горького появилась статья с названием «Бывший Главсокол, ныне Центроуж»).

Но на одну важную для писателя в ранний период его творчества проблему, сформулированную в «Песне о Соколе», мне бы хотелось обратить внимание: проблема столкновения героической личности с миром обыденности, обывательским сознанием. Эта проблема развита М. Горьким и в его реалистических рассказах раннего периода.

53. Одним из художественных открытий писателя стала тема человека «дна», опустившегося, нередко спившегося бродяги — в те годы их принято было называть босяками. М. Горький хорошо знал эту среду, проявлял к ней большой интерес и широко отразил ее в своих произведениях, заслужив определение «певец босячества». В самой этой теме не было полной новизны, к ней обращались многие писатели ХIХ века. Новизна была в авторской позиции. Если раньше такие герои вызывали прежде всего сострадание как жертвы жизни, то у М. Горького все иначе. Его босяки — это не столько несчастные жертвы жизни, сколько бунтари, которые сами эту жизнь не принимают. Они не столько отверженные, сколько отвергающие.

Пример этого можно видеть в рассказе «Коновалов». Уже в самом начале произведения писатель подчеркивает, что у его героя была профессия, он «прекрасный пекарь, умелец», им дорожит хозяин пекарни. Коновалов представляет собой одаренную живым умом натуру. Это человек, который задумывается о жизни и не принимает в ней обыденного существования: «Тоска оно, канитель: не живешь, а гниешь!» Коновалов мечтает о героической ситуации, в которой могла бы проявиться его богатая натура. Он говорит о себе: «Не нашел я себе места!» Его увлекают образы Стеньки Разина, Тараса Бульбы. В обыденной жизни Коновалов чувствует себя ненужным и уходит от нее в конце концов, трагически погибая. Сродни ему и другой герой Горького из рассказа «Супруги Орловы «. Григорий Орлов — один из самых ярких и противоречивых характеров в раннем творчестве М. Горького. Это человек сильных страстей, горячий и порывистый. Он напряженно ищет смысл жизни. Временами ему кажется, что он его нашел — например, когда он работает санитаром в холерном бараке. Но затем Григорий видит иллюзорность этого смысла и возвращается к своему естественному состоянию бунта, противостояния среде. Он способен многое сделать для людей, даже жизнью своей для них пожертвовать, но жертва эта должна быть мгновенной и яркой, героической, вроде подвига Данко. Недаром он говорит о себе: «А горит сердце большим огнем».

М. Горький относится к таким людям, как Коновалов, Орлов и им подобные, с пониманием. Однако, если вдуматься, можно увидеть, уже на раннем этапе подметил явление, которое стало одной из проблем российской жизни ХХ века: стремление человека к героическому деянию, к подвигу, самопожертвованию, порыву и неспособность к повседневному труду, к обыденной жизни, к ее будням, лишенным героического ореола. Люди такого типа, предугадал писатель, могут оказаться великими в экстремальных ситуациях, в дни бедствий, войн, революций, но они чаще всего нежизнеспособны в нормальном течении человеческой жизни.

Сегодня проблемы, поставленные писателем М. Горьким в его раннем творчестве, воспринимаются как актуальные и насущные для решения вопросов нашего времени.

Великий русский писатель Максим Горький (Пешков Алексей Максимович) родился 16 марта 1868 года в Нижнем Новгороде - скончался 18 июня 1936 года в Горках. В раннем возрасте "пошел в люди", по его собственному выражению. Жил трудно, ночевал в трущобах среди всякого сброда, странствовал, перебивался случайным куском хлеба. Прошел огромные территории, побывал на Дону, в Украине, в Поволжье, в Южной Бессарабии, на Кавказе и в Крыму.

Начало

Активно занимался общественно-политической деятельностью, за что не раз подвергался аресту. В 1906-м уехал за границу, где стал успешно писать свои произведения. К 1910 году Горький приобрел известность, его творчество вызывало огромный интерес. Ранее, в 1904 году стали выходить критические статьи, а затем и книги "О Горьком". Произведения Горького заинтересовали политиков и общественных деятелей. Некоторые из них считали, что писатель слишком вольно трактует события, происходящие в стране. Все то, что писал Максим Горький, произведения для театра или публицистические очерки, короткие рассказы или многостраничные повести, вызывало резонанс и нередко сопровождалось антиправительственными выступлениями. В годы 1-й мировой войны писатель занял откровенно антимилитаристскую позицию. года встретил восторженно, а свою квартиру в Петрограде превратил в явку для политических деятелей. Нередко Максим Горький, произведения которого становились все более злободневными, выступал с рецензиями на собственное творчество, дабы избежать неправильного толкования.

Заграница

В 1921 году писатель отправляется за границу для прохождения курса лечения. В течение трех лет Максим Горький жил в Хельсинки, Праге и Берлине, затем переехал в Италию и поселился в городе Сорренто. Там он занялся публикациями своих воспоминаний о Ленине. В 1925-м написал роман "Дело Артамоновых". Все произведения Горького того времени были политизированы.

Возвращение в Россию

Год 1928 стал для Горького переломным. По приглашению Сталина он возвращается в Россию и на протяжении месяца переезжает из города в город, встречается с людьми, знакомится с достижениями в промышленности, наблюдает, как развивается социалистическое строительство. Затем Максим Горький уезжает в Италию. Однако в следующем (1929) году писатель вновь приезжает в Россию и на этот раз посещает Соловецкие лагеря особого назначения. Отзывы при этом оставляет самые положительные. Об этой поездке Горького упомянул Александр Солженицын в своем романе

Окончательное возвращение писателя в Советский Союз произошло в октябре 1932 года. С этого времени Горький проживает в бывшем на Спиридоновке, на даче в Горках, а на отдых ездит в Крым.

Первый съезд писателей

Спустя некоторое время литератор получает политический заказ от Сталина, который поручает ему подготовку 1-го съезда советских писателей. В свете этого поручения Максим Горький создает несколько новых газет и журналов, выпускает книжные серии на тему истории советских заводов и фабрик, гражданской войны и некоторых других событий советского времени. Тогда же им были написаны пьесы: "Егор Булычев и другие", "Достигаев и другие". Некоторые произведения Горького, написанные ранее, также использовались им при подготовке первого съезда писателей, который состоялся в августе 1934 года. На съезде в основном решались организационные вопросы, выбиралось руководство будущего Союза писателей СССР, создавались писательские разделы по жанрам. Произведения Горького также обошли вниманием на 1-м съезде писателей, однако он был избран председателем правления. В целом мероприятие было признано удачным, и Сталин лично поблагодарил Максима Горького за его плодотворный труд.

Популярность

М. Горький, произведения которого на протяжении многих лет вызывали ожесточенные споры в среде интеллигенции, старался принимать участие в обсуждении своих книг и особенно театральных пьес. Время от времени писатель посещал театры, где мог воочию убедиться в том, что люди неравнодушны к его творчеству. И действительно для многих писатель М. Горький, произведения которого были понятны простому человеку, стал проводником новой жизни. Театральные зрители ходили на спектакль по нескольку раз, читали и перечитывали книги.

Ранние романтические произведения Горького

Творчество писателя можно условно разделить на несколько категорий. Ранние произведения Горького романтичны и даже сентиментальны. В них еще не чувствуется жесткости политических настроений, которой пропитаны более поздние рассказы и повести писателя.

Первый рассказ писателя "Макар Чудра" - о цыганской мимолетной любви. Не потому мимолетной, что "пришла любовь и ушла", а потому что продолжалась всего одну ночь, без единого прикосновения. Жила любовь в душе, не касаясь тела. А потом смерть девушки от руки любимого, ушла из жизни гордая цыганка Рада, а за ней и сам Лойко Зобар - поплыли вместе по небу, рука об руку.

Потрясающий сюжет, невероятной силы повествование. Рассказ "Макар Чудра" стал на долгие годы визитной карточкой Максима Горького, прочно заняв первое место в списке "ранние произведения Горького".

Писатель много и плодотворно работал в молодости. Ранние романтические произведения Горького - это цикл рассказов, героями которых стали Данко, Сокол, Челкаш и другие.

Короткая повесть о духовном превосходстве заставляет задуматься. "Челкаш" - рассказ о простом человеке, несущем в себе высокие эстетические чувства. Бегство из родного дома, бродяжничество, Встреча двоих - один занимается привычным делом, другого приводит случай. Зависть, недоверие, готовность к покорной услужливости, страх и подобострастие Гаврилы противопоставляются смелости, уверенности в себе, свободолюбию Челкаша. Однако Челкаш обществу не нужен, в отличие от Гаврилы. Романтический пафос переплетается с трагическим. Описание природы в рассказе также окутано флером романтики.

В рассказах "Макар Чудра", "Старуха Изергиль" и, наконец, в "Песне о Соколе" прослеживается мотивация "безумства храбрых". Писатель помещает героев в непростые условия и затем, вне всякой логики, ведет их к финалу. Тем и интересно творчество великого писателя, что повествование непредсказуемо.

Произведение Горького "Старуха Изергиль" состоит из нескольких частей. Персонаж ее первого рассказа - сын орла и женщины, остроглазый Ларра, представлен эгоистом, неспособным на высокие чувства. Когда он услышал сентенцию о том, что неизбежно приходится платить за то, что взял, то выразил недоверие, заявив о том, что "хотелось бы остаться невредимым". Люди его отвергли, осудив на одиночество. Гордыня Ларры оказалась губительной для него самого.

Данко не менее горд, но он относится к людям с любовью. Поэтому добывает свободу, необходимую для поверивших ему соплеменников. Несмотря на угрозы сомневающихся в том, что он способен вывести племя из молодой вожак продолжает путь, увлекая людей за собой. А когда силы у всех были на исходе, а лес все не кончался, Данко разорвал себе грудь, вынул горящее сердце и его пламенем осветил путь, который вывел их на поляну. Неблагодарные соплеменники, вырвавшись на свободу, даже не взглянули в сторону Данко, когда он упал и умер. Люди побежали прочь, на бегу растоптали пылающее сердце и оно рассыпалось голубыми искрами.

Романтические произведения Горького оставляют в душе неизгладимый след. Читатели сопереживают героям, непредсказуемость сюжета держит в напряжении, а финал зачастую бывает неожиданным. Кроме того романтические произведения Горького отличаются глубокой моралью, которая ненавязчива, но заставляет задуматься.

Тема свободы личности доминирует в раннем творчестве писателя. Герои произведений Горького свободолюбивы и готовы даже жизнь отдать за право выбора своей собственной судьбы.

Поэма "Девушка и смерть" - яркий пример самопожертвования во имя любви. Молодая, полная жизни девушка идет на сделку со смертью, ради одной ночи любви. Она готова утром умереть без сожаления, лишь бы еще раз встретиться с любимым.

Царь, который считает себя всесильным, обрекает девушку на гибель только потому, что, возвращаясь с войны, пребывал в плохом расположении духа и ему не понравился ее счастливый смех. Смерть пощадила Любовь, девушка осталась жива и "костлявая с косой" уже была над ней не властна.

Романтичность присутствует и в "Песне о буревестнике". Гордая птица вольна, она черной молнии подобна, мечется между седой равниной моря и тучами, нависшими над волнами. Пусть буря сильнее грянет, смелая птица готова сразиться. А пингвину важно спрятать тело жирное в утесах, у него другое отношение к буре - как бы ни замочить перья.

Человек в произведениях Горького

Особый, утонченный психологизм Максима Горького присутствует во всех его рассказах, при этом личности всегда отведена главная роль. Даже бездомные бродяги, персонажи ночлежки, и те преподносятся писателем как уважаемые граждане, несмотря на их бедственное положение. Человек в произведениях Горького ставится во главу угла, все остальное вторично - описываемые события, политическая обстановка, даже действия государственных органов находятся на втором плане.

Повесть Горького "Детство"

Писатель рассказывает историю жизни мальчишки Алеши Пешкова, словно бы от своего имени. История невеселая, начинается со смерти отца и кончается смертью матери. Оставшись сиротой, мальчик услышал от деда, на следующий день после похорон матери: "Ты не медаль, на шее моей висеть тебе не пристало… Иди-ка ты в люди…". И выгнал.

Так оканчивается произведение Горького "Детство". А в середине было несколько лет жизни в доме деда, поджарого маленького старичка, который имел обыкновение по субботам пороть розгами всех, кто был слабее его. А уступали деду в силе только его внуки, живущие в доме, их он и бил наотмашь, положив на скамью.

Алексей рос, поддерживаемый матерью, а в доме висел густой туман вражды всех со всеми. Дядья дрались между собой, грозили деду, что и его прибьют, двоюродные братья пьянствовали, а жены их не успевали рожать. Алеша пытался сдружиться с соседскими мальчишками, однако их родители и прочие родственники находились в таких запутанных отношениях с его дедом, бабушкой и матерью, что общаться дети могли только через дыру в заборе.

"На дне"

В 1902 году Горький обратился к философской теме. Им была создана пьеса о людях, волею судьбы опустившихся на самое дно российского общества. Нескольких персонажей, обитателей ночлежки, писатель обрисовал с пугающей достоверностью. В центре повествования бездомные люди, находящиеся на грани отчаяния. Кто-то подумывает о самоубийстве, кто-то еще надеется на лучшее. Произведение М. Горького "На дне" - это яркая картина социальной-бытовой неустроенности в обществе, зачастую оборачивающаяся трагедией.

Хозяин ночлежного дома Михаил Иванович Костылев живет и не знает, что жизнь его постоянно находится под угрозой. Жена его Василиса подговаривает одного из постояльцев - Ваську Пепела - убить мужа. Этим и кончается: вор Васька убивает Костылева и садится в тюрьму. Остальные обитатели ночлежки продолжают жить в атмосфере пьяного разгула и кровавых драк.

Через какое-то время появляется некто Лука, прожектер и пустомеля. Он "заливает", почем зря, ведет пространные разговоры, обещает всем без разбора счастливое будущее и полное благоденствие. Затем Лука исчезает, а несчастные люди, которых он обнадежил, пребывают в растерянности. Наступило жестокое разочарование. Сорокалетний бездомный, по прозвищу Актер кончает жизнь самоубийством. Остальные тоже недалеки от этого.

Ночлежка, как символ тупика российского общества конца XIX века, неприкрытая язва социального устройства.

Творчество Максима Горького

• "Макар Чудра" - 1892 год. Рассказ о любви и трагедии.
• "Дед Архип и Ленька" - 1893 год. Нищий больной старик и при нем внук Ленька, подросток. Сначала дед не выдерживает невзгод и умирает, затем погибает внук. Добрые люди похоронили несчастных у дороги.
• "Старуха Изергиль" - 1895 год. Несколько рассказов старой женщины об эгоизме и самоотверженности.
• "Челкаш" - 1895 год. Рассказ о "заядлом пьянице и ловком, смелом воре".
• "Супруги Орловы" - 1897 год. Рассказ о бездетной супружеской паре, решившей помочь больным людям.
• "Коновалов" - 1898 год. Повествование о том, как в тюремной камере повесился Александр Иванович Коновалов, арестованный за бродяжничество.
• "Фома Гордеев" - 1899 год. Повесть о событиях конца XIX века, происходивших в приволжском городе. О мальчике по имени Фома, который считал своего отца сказочным разбойником.
• "Мещане" - 1901 год. Повесть о мещанских корнях и новом веянии времени.
• "На дне" - 1902 год. Острая злободневная пьеса о бездомных людях, утративших всякую надежду.
• "Мать" - 1906 год. Роман на тему революционных настроений в обществе, о событиях, происходящих в пределах мануфактурной фабрики, с участием членов одной семьи.
• "Васса Железнова" - 1910 год. Пьеса о моложавой 42-летней женщине, владелице пароходной компании, сильной и властной.
• "Детство" - 1913 год. Повесть о простом мальчишке и его далеко не простой жизни.
• "Сказки об Италии" - 1913 год. Цикл коротких рассказов на тему жизни в итальянских городах.
• "Страсти-мордасти" - 1913 год. Короткий рассказ о глубоко несчастной семье.
• "В людях" - 1914 год. Рассказ о мальчике на побегушках в модном обувном магазине.
• "Мои университеты" - 1923 год. Повесть о Казанском университете и студенчестве.
• "Голубая жизнь" - 1924 год. Рассказ о мечтах и фантазиях.
• "Дело Артамоновых" - 1925 год. Повесть о событиях, происходящих на фабрике тканного полотна.
• "Жизнь Клима Самгина" - 1936 год. События начала XX века - Петербург, Москва, баррикады.

Каждый прочитанный рассказ, повесть или роман, оставляет впечатление высокого литературного мастерства. Персонажи несут в себе целый ряд уникальных признаков и особенностей. Анализ произведений Горькогопредполагает всесторонние характеристики героев с последующим резюме. Глубина повествования органично сочетается с непростыми, но понятными литературными приемами. Все произведения великого русского писателя Максима Горького вошли в Золотой фонд российской культуры.

Сочинение

По яркому и точному слову Л. Леонова, рубеж XIX и ХХ в. пересекла «тройка» великих русских писателей: Л. Н. Толстой, А. П. Чехов и А. М. Горький. В этой тройке «коренником» был Л. Толстой, но именно Горькому, самому молодому из них, суждено было перекинуть, как мост, идею литературного служения из XIX в ХХ век. Он стал живущим в современности классиком и для тех, кто почтительно признавал это, и для тех, кто рьяно это отрицал.

Ново, ярко и смело прозвучало слово молодого Горького. Пессимизму, социальному цинизму, усталости от жизни он противопоставил идею свободы, подвига: «Нужны подвиги, подвиги! Нужны такие слова, которые бы звучали, как колокол набата, тревожили все и, сотрясая, толкали вперед».

«Настало время нужды в героическом» — так определил писатель общественную потребность, на которую ответил созданием романтических образов сильных, гордых и страстных героев, противопоставленных «скучным людям» (рассказы «Макар Чудра», «Старуха Изергиль»).

Создавая образы таких героев, Горький не боялся «приукрашивать» жизнь, используя художественные приемы, найденные романтиками-предшественниками. Это и описание исключительной личности в исключительных обстоятельствах, экзотический пейзаж и портрет, подчеркивающие эту исключительность, антитеза как основа композиции произведения, близость прозаического слова к стихотворному, ритмичность, насыщенность тропами, символика.

Начиная с самых первых произведений, в творчестве Горького звучит вопрос «как жить?» Он становится одним из основных в рассказе «Старуха Изергиль» (1895). Каждый герой произведения — Ларра, Данко, Изергиль — личность яркая, возвышающаяся над обыденностью. Но оказывается, что наличия качеств сильной личности еще недостаточно для положительного отношения к ней. Гораздо более важно то, на достижение каких целей направлена эта сила.

В противопоставлении и сопоставлении героев произведения утверждается идея подвига во имя общего счастья. Герой одной из легенд — Ларра, сын женщины и орла — наказан за свою гордыню страшной карой: он обречен на вечную жизнь в одиночестве. От имени древнего народа его судят старейшины, олицетворяющие мудрость извечных законов единения, уважения, человечности.

В самоотверженном служении людям — смысл жизни Данко, подтверждающего вывод Изергиль о том, что «в жизни всегда есть место подвигам». Тяготы пути, ропот и непонимание людей, их страх и ужас — все довелось преодолеть Данко, освещавшему путь своим горящим сердцем. Любовь к людям и жалость к ним дают силы герою.

Атмосферу испытаний усиливает пейзаж, детали которого символичны. Смрадное болото, непроходимый лес, гроза олицетворяют то «страшное, темное и холодное», что есть в жизни и в самом сознании человека, а ширь степи, сияние солнца — «свободную землю», свет души, к которым всегда стремится человек. Таким образом, пейзаж в рассказе не только создает атмосферу «сказочности», необычности, но и служит способом выражения обобщенно-философского смысла произведения.

Та же проблема — проблема смысла жизни — находится в центре «Песни о Соколе» (1895). В этих двух произведениях много общего. В основе их композиции лежит антитеза: Ларра — Данко, Уж — Сокол. Противопоставлены два миропонимания, два разных отношения к жизни. Естественно поэтому контрастен и пейзаж, сопровождающий героев, и отношение к ним. В обоих произведениях использована форма сказок, легенд, и все изображаемое наполнено глубоким философским подтекстом.

Воплощением памяти и мудрости народной становятся рассказчики — старуха Изергиль, пастух Рагим. Немало общего в стиле произведений. Изображение героев, по словам Горького, «повышено в тонах и красках», что достигается обильным использованием эпитетов, сравнений, разнообразных повторов («…под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу», «они шли, пели и смеялись», «высоко в горы вполз Уж… высоко в небе сияло солнце», «дрожали скалы от их ударов, дрожало небо от грозной песни»).

Особую эмоциональность повествованию придает явно выраженная ритмизация прозаической речи: «Безумству храбрых поем мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!» (ямб). Чеканность фразы, ее афористичность — еще одна отличительная особенность произведений М. Горького.

Романтически окрашенное, преувеличенно восторженное воспевание «героя подвига» лишь усиливало в писателе тягу к изображению реальной жизни реального человека". В ней он видел «комариную жизнь обыкновенных людей», которую ненавидел, и «великое дело незаметно маленьких людей». Горький нашел в среде «маленьких людей» героев необыкновенных, с особым благородным строем души, с чувством внутренней свободы. Ими оказались босяки, выброшенные на обочину жизни, на самое ее дно, но, вопреки обстоятельствам, сохранившие «жемчужины нравственных качеств».

Один из первых примеров такого героя дан в раннем рассказе «Челкаш» (1895). Реалистически нарисована открывающая произведение картина порта. И в то же время перед нами возникает обобщенный образ мира, враждебного человеку, поработившего и обезличившего людей.

В портрете главного героя, именем которого назван рассказ, черты романтические (подчеркнуто сходство с диким и сильным хищником) соединены с реалистической детализацией: «в… буром усе у него торчала соломина, другая соломина запуталась в щетине левой бритой щеки…» Жизненную основу имеет конфликт двух героев, но решен он романтическими приемами.

Сквозная мысль всего творчества Горького — о «пестроте» человеческих характеров, о том, что одни — «скучные люди», «родятся стариками», неспособными понять истинную красоту жизни, а другие, свободные и мужественные, эту красоту олицетворяют или, во всяком случае, вносят в жизнь «бродильное начало», звучит в этом произведении.

Темы и образы ранних произведений М. Горького отвечали на запросы массового демократического сознания читателя, появившегося в России в конце XIX в. и ждавшего от искусства отражения всех своих чаяний. Герои раннего Горького не только отвечали этим требованиям, но и решали идею преодоления векового гнета, были воплощением личностной свободы.

Еще о г. Максиме Горьком и его героях

Рассказы г. Максима Горького обратили на себя общее внимание. О них говорят, пишут и, кажется, все более или менее признают за автором и дарование, и оригинальность тем. Однако «более или менее», и если одни, например, восторгаясь писаниями г. Горького вообще, подчеркивают господствующий будто бы в них художественный такт, то другие – и, надо признаться, с гораздо большим правом – утверждают, что именно художественного такта ему и не хватает.

Интересен отзыв литературного обозревателя «Русских ведомостей» г. И – т. От почтенного критика не укрылась часто впадающая в фальшь идеализация г. Горьким его излюбленных персонажей. Но мне кажется, что представленная критиком общая схема этой идеализации не совсем верна. Лермонтовская царица Тамара была «прекрасна, как ангел небесный, как демон – коварна и зла». Такой же контраст между внешностью и внутренним содержанием представляют собою, по мнению критика, и персонажи г. Горького, «только с обратным математическим знаком». Там, где у Тамары стоит плюс, у босяков г. Горького – минус, и обратно. Внешний облик и, так сказать, внешняя сторона поведения босяков – безобразны: они грязны, пьяны, грубы, неряшливы, но зато коварство и злоба Тамары заменены у чандалов г. Горького «стремлением к добру, к истинной нравственности, к большей справедливости, к заботе об уничтожении зла». В этом-то контрасте а l? Тамара навыворот и заключается главный интерес действующих лиц рассказов г. Горького. Чтобы вполне понять мысль критика, надо обратить внимание на его сопоставление босяков г. Горького с героем драмы Жана Ришпена «Le chemineau». Герой этот есть «прежде всего рыцарь свободы». Оковы общества, семьи, каких бы то ни было привязанностей к месту, домашнему очагу, одним и тем же впечатлениям, одной и той же страсти – ненавистны ему. Из всех сильных чувств у него постоянно живет только одно – любовь к передвижениям, к воле, «к простору полей, больших дорог, беспредельных пространств и постоянных изменений». Не сила обстоятельств создала из него блуждающего оборванца, сегодня отдающегося одному занятию, завтра остающегося без дела, полуголодного и бесприютного; но собственной волей он «взял свою судьбу» и сделал из себя бродягу по принципу («Русские ведомости», № 170). Эту черту мы знаем и в чандалах г. Горького; и им, как мы видели в прошлый раз, не «силою обстоятельств» – по крайней мере эти обстоятельства остаются в тумане, – а каким-то внутренним голосом предписано, как Агасферу: ходи, ходи, ходи! Но, судя по изложению г. И – т, герой драмы Ришпена (мне она, к сожалению, неизвестна) совершенно чужд другой стороне их быта и психологии – той стороне, которая ставит их в тесное соприкосновение с «тюрьмами, кабаками и домами терпимости». По словам критика, le chemineau – не загнанный бродяга, к которому подозрительно относятся лица, вступающие с ним в сношение, не нищий, получающий подаяние и злобою отвечающий на презрение других. Как истинный рыцарь, он благороден, смел и откровенен; двери каждого дома открыты для него, потому что его ум, таланты, выдающиеся достоинства делают из него превосходного работника, общего благодетеля, устранителя зол и надежного покровителя слабых. Не таковы, как мы видели, пьяные, циничные, всеми презираемые герои г. Горького. В связи с этим находится и другое различие: le chemineau гуляет по белому свету бодрый и жизнерадостный, а в босяках г. Горького это настроение «заменяется постоянным беспокойством, затаенной тоской, скрытой заботой, находящей исход в пьянстве». В конце концов г. И – т, возвращаясь к контрасту между безобразной внешностью и красивым внутренним миром, говорит, что в отношении этого внутреннего мира герои г. Горького распадаются на три разновидности: в одних преобладает искание истины и невозможность найти ее, в других – деятельное стремление к водворению справедливости на земле, в третьих – разъедающий скептицизм. Все это, вместе взятое, лишает их жизненности и правдивости, хотя и не в такой мере, в какой лишен этих качеств chemineau Ришпена. Таков окончательный вывод г. И – т.

При всем остроумии и соблазнительной законченности этой критики я не могу с ней вполне согласиться. Герои г. Горького много философствуют, слишком много, и в этих их философствованиях, часто превращающих их из живых, от себя говорящих людей в какие-то фонографы, механически воспроизводящие то, что в них вложено, – в этих философствованиях можно действительно иногда усмотреть намеки на указанные три категории. Но большинство их, да и общий их характер никак в эти категории не затиснешь. Да и самая противоположность между внешностью и внутренним миром едва ли может быть в данном случае установлена с такою ясностью и определенностью, как в лермонтовской Тамаре. Там дело действительно ясно и просто: прекрасна телом, коварна и зла душой, и отсюда вытекает все остальное, со включением эстетического эффекта. В данном случае свет и тени, располагающиеся, по мнению критика, просто в обратном порядке, на самом деле гораздо сложнее. Прежде всего речь здесь не о теле идет и вообще не о наружности в буквальном смысле слова. Герои г. Горького не Квазимодо какие-нибудь. Если, например, Сережка довольно-таки безобразен, то Коновалов чуть не красавец, и, читая описание его наружности, я невольно вспомнил фразу из какого-то французского романа: «он обнажил свою руку, мускулистую, как рука кузнеца, и белую, как рука герцогини». Или Кузька Косяк: «он стоял в свободно сильной позе; из-под расстегнутой красной рубахи видна была широкая, смуглая грудь, дышавшая глубоко и ровно, рыжие усы насмешливо пошевеливались, белые частые зубы сверкали из-под усов, синие, большие глаза хитро прищурились» (I, 90). Это, конечно, не пара Тамаре, не «ангел небесный», но в своем роде очень все-таки красиво. Старуха Изергиль и сама когда-то была красавицей, и очень ценит красоту. Она уверена даже, что «только красавцы могут хорошо петь» (II, 306) и что «красивые всегда смелы» (317). Безобразна внешняя обстановка босяков, но и то не совсем верно, потому что г. Горький часто помещает их на море и в степи и вместе с ними восторгается красотою открывающихся при этом горизонтов. А кабаки, публичные дома, ночлежки, конечно, безобразны, равно как и лохмотья, в которые облечены босяки вместо «парчи и жемчуга» царицы Тамары, но ведь иначе они и не были бы босяками. А во всем остальном слишком трудно провести пограничную линию между внешностью и внутренним миром. Кабаки, тюрьмы, дома терпимости – бесспорно, внешность, но почему внешность то, что к ним приводит и в них совершается? Почему внешность – пьянство, цинизм, злоба, драки? Правда, из-за всего этого у г. Горького часто выглядывает нечто иное, что приподнимает босяков; но с какой точки зрения можно отнести ну хоть, например, ограбление и убийство «студентом» прохожего столяра («В степи») – к «исканию истины», или к «стремлению водворить справедливость на земле», или к «разъедающему скептицизму»? Дело в том, что взгляды босяков г. Горького на нравственность и справедливость не имеют ничего общего со взглядами, исповедуемыми огромным большинством современников. Недаром Аристид Кувалда говорит, что он должен «смарать в себе все чувства и мысли», воспитанные прежнею жизнью, и что «нам нужно что-то другое, другие воззрения нa жизнь, другие чувства, нужно что-то такое новое». Эти люди стоят на точке «переоценки всех ценностей» и jenseits von gut und b?se, как сказал бы Ницше.

Столь обаятельная личность, какою Ришпен изобразил своего chemineau, естественно притягивает к себе женские сердца, и он не отказывается от радостей любви. Но, повинуясь инстинкту бродяги, он оставляет одну за другою осчастливленных им женщин, хотя и «с болью в сердце». Под старость, утомленный терниями жизни, он попадает в то место, где двадцать с лишним лет тому назад он любил одну девушку и был любим. Плод этой любви, до сих пор не изжитой, стал уже взрослым парнем, и бродягу манит перспектива отдыха в кругу семьи, у постоянного очага. Но после некоторого колебания он «с рыданиями» уходит куда глаза глядят, и драма оканчивается словами: va, chemineau, chemine! Этим мелодраматическим концом, в сущности просто комическим, подчеркивается присутствие в бродяге того внутреннего, почти мистически властного голоса, который обрекает его на существование Агасфера. Босяки г. Горького хотя и не обладают достоинствами chemineau, но тоже очень счастливы в любви. Правда, по показанию автора, они на эту тему много врут, хвастают, и скверно хвастают, но, например, Коновалову он безусловно верит. А у того «их», то есть женщин, «много было разных». И оставлял он их не потому, чтобы узы любви сами собою обрывались с той или другой стороны, и не потому, чтобы манила новая любовь, а в силу того же мистического внутреннего приказа, какой и chemineau не давал усесться. Разница, однако, в том, что герои г. Горького порывают узы любви без колебаний и без sanglots. Самый чувствительный из них, Коновалов, только впадает при расставании в некоторую грусть и меланхолию, но и то потому, что ему, при его чувствительности, жалко покидаемую, жалко ее горя и слез, а сам он нимало не колеблется в выборе между домашним очагом и бродяжничеством. Был у Коновалова роман с богатой купчихой Верой Михайловной, прекраснейшей женщиной; все шло прекрасно, шло бы и дальше так же хорошо, «кабы не планета моя», говорит Коновалов, «все-таки ушел от нее – потому тоска! тянет меня куда-то». В другой раз Коновалов, по той же чувствительности своего сердца, помог одной проститутке выбраться из публичного дома. Но когда девушка поняла это в таком смысле, что он возьмет ее жить с ним «вроде жены», то, при всем своем к ней расположении, Коновалов даже испугался: «я есть бродяга и не могу на одном месте жить». Но Коновалов все-таки хоть грустит при расставании. А вот как утешает свою возлюбленную Кузька Косяк, уходя – без какой-нибудь особенной надобности – на Кубань: «Э, Мотря! Многие меня уже любили, со всеми я распрощался, и ничего себе – повыходили замуж да позакисли в работе! Встретишь иной раз, посмотришь – своим глазам веры нет! Да разве это они – те самые, которых я целовал да миловал? Ну-ну! Одна другой ведьмистей. Нет уж, Мотря, не мне на роду писано жениться, да, дурашка, не мне. Волю мою ни на какую жену, ни на какие хаты не сменяю... На одном месте скучно мне». Случайно подслушавший этот разговор хозяин Кузьмы, мельник Тихон Павлович, о котором у нас еще будет речь, говорит ему, что нехорошо он с девками поступает: «ежели, к примеру, ребенок? бывало ведь, а?» – «Чай, бывало; кто их знает», – отвечает Кузьма и на дальнейшие замечания мельника о «грехе» возражает: «Да ведь ребята-то, поди-ка, одним порядком родятся, что от мужа, что от прохожего». Мельник напоминает о разнице в данном случае между положением мужчины и положением женщины, и Кузьма на это уже не дает прямого ответа, а «серьезно и сухо» говорит: «Коли покрепче подумать, так выходит, что как ни живи, все грешно! И так грешно, и вот этак грешно. Сказал – грешно, промолчал – грешно, сделал – грешно и не сделал – грешно. Рази тут разберешь? В монастырь, что ли, идти? Чай, неохота». – «Легкая, веселая твоя жизнь», – замечает с некоторою смесью зависти и уважения мельник...

Такую же легкую и веселую жизнь ведут и некоторые героини г. Горького. Старуха Изергиль рассказывает, «как она любила». Ей было пятнадцать лет, когда она сошлась с каким-то черноусым «рыбаком с Прута», но он ей скоро надоел и она ушла с рыжим бродягой гуцулом; гуцула повесили (за что Изергиль сожгла хутор доносчика); она полюбила немолодого уже турка и жила у него в гареме, из которого убежала с сыном турка; затем следовали поляк, венгерец, опять поляк, еще поляк, молдаванин... Мальва, героиня рассказа, озаглавленного ее именем, живет с рыбаком Василием, заигрывает и кокетничает с его сыном Яковом и наконец, перессорив отца с сыном, сходится с удалым забулдыгой Сережкой, с которым, судя по некоторым признакам, и раньше была одно время близка...

Мальва – фигура чрезвычайно любопытная, и нам тем более надо на ней остановиться, что едва ли не во всех женщинах г. Горького есть так или иначе немножко Мальвы. Это тот самый женский тип, который мелькал перед Достоевским в течение чуть не всей его жизни: сложный тип, тоже находящийся jenseits von gut und bцse, так как к нему решительно неприменимы обычные понятия о добром и злом – одна из вариаций на сочетание двух знаменитых тезисов Достоевского: «человек деспот от природы и любит быть мучителем», «человек до страсти любит страдание». Мужские вариации на эту тему, как бы ни были они исключительны и болезненны, часто поражают у Достоевского своею яркостью и силой, но женские – в «Игроке», в «Идиоте», в «Братьях Карамазовых» – решительно ему не удавались. Все эти Полины, Грушеньки, Настасьи Филипповны и проч. оставляют вас в каком-то недоумении, хотя Достоевский сводит иногда даже по две представительницы этого загадочного типа (Настасья Филипповна и княжна Аглая в «Идиоте», Грушенька и Катерина Ивановна в «Братьях Карамазовых»). Вы только чувствуете, что у автора был какой-то сложный замысел, с которым, однако, не справился его жестокий талант. И недаром наша критика, много занимавшаяся женскими типами Тургенева, Гончарова, Толстого, Островского, обходила молчанием женщин Достоевского: это в художественном смысле наименее интересный пункт его мрачного творчества. Мальва г. Горького принадлежит к этому же типу, но она яснее, понятнее загадочных женщин Достоевского. Я, конечно, далек от мысли сравнивать изобразительную силу г. Горького с мощью одного из истинно великих художников, и дело здесь не в силе г. Горького, а в той грубой и сравнительно простой среде, в которой выросла и живет его Мальва и благодаря которой ее психология элементарнее, яснее, сохраняя, однако, те же типические черты, которые тщетно старался уловить Достоевский.

Один русский философ разделял женщин на «змеистых» и «коровистых». В этой не лишенной остроумия юмористической классификации Мальве нет места (как, впрочем, и многим другим женским типам). О сходстве с коровой не может быть и речи: для этого Мальва слишком жива, гибка и изворотлива, да и нет на ней той всегдашней печати материнства, которая лежит на корове. Со змеей же мы привыкли соединять представление о чем-то красивом и вместе с тем неизменно злобном. А Мальва вовсе не неизменно злобная женщина, да и вообще в ней нет ничего неизменного. Вся она состоит из переливов одного настроения или чувства в другое, часто противоположное, но быстро переходящее, причем сама она не могла бы не только определить причины этих переливов, но даже указать их границы, моменты перехода одного настроения или чувства в другое. И если нужно искать для нее зоологической параллели, которая бы выпуклее представила ее основные черты, я сказал бы, что она, как и загадочные героини Достоевского, напоминает собой кошку. Та же привлекательность, объясняющаяся сочетанием силы и мягкости (собственно Мальва, циничная и грязная, привлекательна только для героев г. Горького и в людях с более тонкими требованиями вызвала бы, конечно, совсем иные чувства; но я говорю о типе, оставляя пока в стороне специально босяцкие черты); та же лукавая изворотливость и ловкость, та же самостоятельность и всегдашняя готовность к самозащите иногда бегством, но иногда открытым и упорным сопротивлением, переходящим и в наступление; та же игривая ласковость и нежность, незаметно переливающаяся в озлобление, с которым кошка, играючи, придерживает ласкающую ее руку передними лапами, а задними царапает и зубами грызет: ради этой смеси ощущений, она, как и кошка, сама вызывает известную примесь жестокости, и даже до боли, в ласке...

Я вспоминаю, что Гейне поставил в преддверии своей «Книги песен» женского сфинкса – существо с женской головой и грудью и с львиным туловищем и львиными, то есть преувеличенными кошачьими, когтями. И этот сфинкс в одно и то же время счастливит и мучит поэта, ласкает и терзает когтями:

Umschlang sie mich, meinen armen Leib

Mit den L?wentatzen zerfleischend.

Entz?ckende Marter und wonniges Weh,

Der Schmerz wie die Lust unermesslich!

Die weilen des Mundes Kuss mich begl?ckt,

Verwunden die Tatzen mich gr?sslich...

Читатель, который, может быть, только что возмутился не только вышеприведенным юмористическим разделением женщин на змеистых и коровистых, но и моим уподоблением известного человеческого типа кошке, теперь, пожалуй, подумает: с какой стати подниматься в высоты гейневской поэзии по поводу какой-то отверженной, грубой Мальвы? Не слишком ли это много чести для нее? Может ли она сама ощущать и в других возбуждать те тонкие оттенки сложных душевных движений, которые описаны Гейне? Я думаю, однако, что читатель не сказал бы этого, если бы у нас шла речь о Грушеньке «Братьев Карамазовых» или Настасье Филипповне «Идиота», а между тем фактически ведь это продажные женщины, хотя им и доступны высшие колебания и тяготения. Но всякому своя слеза солона. Да и, наконец, повторяю, не о Мальве собственно в эту минуту и речь. Несмотря на грязь, в которой она купается, в ней живут некоторые черты душевной жизни, которыми занимались люди высокого ума и сильного художественного дарования, но которые доселе мало изучены и недостаточно ясны. Черты эти сводятся главным образом к неопределенности границ между наслаждением и страданием, которые мы привыкли резко противопоставлять одно другому, вследствие чего вкладываем слишком абсолютный смысл в ходячее положение: человек ищет наслаждения и бежит страдания. Мрачный гений Достоевского стремился вывернуть этот афоризм на изнанку, придавая ему в этом вывороченном виде столь же безусловный смысл. Это ему не удалось, конечно, но и многими своими образами и картинами, и своим собственным примером, характером своего творчества он дал блестящие иллюстрации той entzьckende Marter и того wonniges Weh, той смеси страдания и наслаждения, которая несомненно существует. Вопрос этот слишком обширный и сложный, чтобы трактовать его в заметках об очерках и рассказах г. Максима Горького, и мы подойдем теперь прямо к Мальве. В таланте г. Горького нет ни силы, ни жестокости, ни бесстрашия Достоевского, но зато он вводит нас в среду, где не стесняются в словах и жестах, поют откровенные песни, ругаются крепкими словами, походя дерутся и где поэтому известные душевные движения получают осязательное, почти животное выражение.

Мальва живет с рыбаком Василием. Василий – пожилой мужик, покинувший для заработков пять лет тому назад деревню, где у него остались жена и дети. Живет он с Мальвой весело, но внезапно является к ним его сын, Яков, взрослый уже парень, с которым Мальва тотчас же начинает заигрывать. Делает она это, не только не стесняясь присутствием своего любовника, но еще поддразнивая его, и разговор кончается тем, что Василий ее жестоко бьет.

«Она, не ахнув, молчаливая и спокойная, упала на спину, растрепанная, красная и все-таки красивая. Ее зеленые глаза смотрели на него из-под ресниц и горели холодной грозной ненавистью. Но он, отдуваясь от возбуждения и приятно удовлетворенный исходом своей злобы, не видал ее взгляда, а когда с торжеством и презрением взглянул на нее – она тихонько улыбалась. Сначала чуть-чуть дрогнули ее полные губы, потом вспыхнули глаза, на щеках ее явились ямки, и она засмеялась». Затем Мальва ластится к Василию, уверяет его, что она довольна его побоями, а что дразнила его – «так ведь это я нарочно... пытала тебя, – и, успокоительно усмехнувшись, она прижалась к нему плечом. А он покосился в сторону шалаша (где оставался сын) и обнял ее. – Эх ты... пытала! Чего пытать? Вот и допыталась. – Ничего, – уверенно сказала Мальва, щуря глаза. – Я не сержусь... ведь любя побил? А я тебе за это заплачу... – Она в упор посмотрела на него, вздрогнула и, понизив голос, повторила: ах, как заплачу!»

Простодушный Василий видит в этом обещании нечто для себя приятное, но читатель может догадываться, что Мальва затаила злобу и месть. Мальва и действительно делает большую неприятность Василию: ссорит его с сыном и доводит дело до того, что он уходит домой, в деревню. Но план этот она задумывает уже позже, по совету забулдыги Сережки, а перед тем у нее происходит с этим Сережкой такой разговор. Она сообщила Сережке, что ее прибил Василий; Сережка подивился – как это она далась. «Кабы захотела, не далась бы, – возразила она с сердцем. – Так что же ты? – Не захотела. – Крепко, значит, любишь седого кота? – насмешливо сказал Сережка и обдал ее дымом своей папиросы. – Ну дела! а я было думал, что ты не из таких. – Никого я вас не люблю, – снова уже равнодушно говорила она, отмахиваясь рукой от дыма. – Врешь, поди-ка? – Для чего мне врать? – спросила она, и по ее голосу Сережка понял, что врать ей действительно не для чего. – А ежели ты его не любишь, как же ты ему позволяешь бить тебя? – серьезно спросил он. – Да разве я знаю? Чего ты пристаешь?»

Герои г. Горького вообще много дерутся, часто и баб своих бьют. Самые умеренные из них в этом отношении советуют: «никогда не следует бить беременных женщин по животу, по груди, и бокам... бей по шее или возьми веревку и по мягким местам» (II, 219). И бабы не всегда протестуют против этих правил. Жена Орлова говорит мужу: «очень уж ты по животу и по бокам больно бьешь... хотя бы ногами-то не бил» (I, 265). Бывает, однако, и так, что прекрасный пол переходит в наступление. В числе «бывших людей» есть старик Симцов, необыкновенно счастливый на амурные похождения: он «всегда имел двух-трех любовниц из проституток, содержавших его по два и три дня кряду на свои скудные заработки. Они часто били его, но он относился к этому стоически – сильно избить его они почему-то не могли – может быть, жалеючи» (II, 235). Но кто бы кого ни бил у г. Горького – мужчина женщину или женщина мужчину, – а эти физические упражнения и сопровождающие их озлобление, обида, страдание, боль так или иначе оказываются в какой-то связи с лаской, любовью, наслаждением. И, читая описания этих битв, поневоле вспомнишь героя «Записок из подполья» Достоевского и его изречения. «Иная сама, чем больше любит, тем больше ссоры с мужем заваривает: так вот, люблю, дескать, очень и из любви тебя мучаю, а ты чувствуй...» «Знаешь ли, что из любви нарочно человека мучить можно». Или: «Любовь-то и состоит в добровольно дарованном от любимого предмета праве над ним тиранствовать». Оттого-то «Игрок» и Полина, как и многие другие пары Достоевского, никак не могут разобраться – любят они друг друга или ненавидят, как не знает и Мальва, любит она или ненавидит Василия. Но у Достоевского люди «тиранствуют» и «мучат» друг друга утонченно, при помощи разных кусательных слов, мучительного давления на воображение и проч., а здесь, у г. Горького, просто дерутся. Эта грубая форма не только, однако, не мешает проявлениям того же переплета наслаждения со страданием, но даже особенно ярко подчеркивает его. Не одна Мальва додразнивает мужа или любовника до драки, за которою следуют нежные ласки. Вот и Матрена, жена Орлова («Супруги Орловы»): «Побои озлобляли ее, зло же доставляло ей великое наслаждение, возбуждая всю ее душу, и она, вместо того чтобы двумя словами угасить его ревность, еще более подзадоривала его, улыбаясь ему в лицо странными улыбками. Он бесился и бил ее, беспощадно бил». А потом, когда злоба, достаточно насыщенная, утихала в нем и его брало раскаяние, он пробовал заговаривать с женой и допытываться, зачем она его дразнила. «Она молчала, но она знала зачем, знала, что теперь ее, избитую и оскорбленную, ожидают его ласки, страстные и нежные ласки примирения. За это она готова была ежедневно платить болью в избитых боках. И она плакала уже от одной только радости ожидания, прежде чем муж успевал прикоснуться к ней» (I, 267).

Сюда же относятся следующие, например, случаи. Когда Коновалов объявил своей любовнице, Вере Михайловне, что он больше с ней жить не может, потому что его «тянет куда-то», она сначала стала кричать, ругаться, потом примирилась с его решением, а на прощанье – рассказывает Коновалов – «обнажила мне руку по локоть, да как вцепится зубами в мясо! Я чуть не заорал. Так целый кусок и выхватила почти... недели три болела рука. Вот и сейчас знак цел» (II, 13). Старуха Изергиль рассказывает про одного из своих многочисленных любовников: «Был он такой печальный, ласковый иногда, а иногда, как зверь, ревел и дрался. Раз ударил меня в лицо. А я, как кошка, вскочила ему на грудь, да и впилась зубами в щеку... С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я целовала ее» (II, 304).

Старуха Изергиль называет свою жизнь «жадной жизнью» (II, 312). Буквально то же самое говорит в рассказе «На плотах» одно из действующих лиц про Марью: «жадна жить» (I, 63). Так же характеризуется и Мальва и др. Но таковы не только женщины г. Горького. И у Челкаша «натура жадная на впечатления» (I, 19), и Кузька Косяк учит: «жить надо и так, и эдак – вовсю чтобы» (I, 88). И т. д. Этим объясняется многое. Этим прежде всего снимается мистический покров с внутреннего голоса, предписывающего неустанное бродяжество. В условиях жизни героев г. Горького везде «тесно», везде «яма», как они беспрестанно, даже несколько надоедливо-однообразно повторяют. Является желание если не расширить и углубить сферу впечатлений, то менять их в пространстве, и даже до того, что хоть хуже, да иначе. А если и это почему-нибудь невозможно, то оказывается необходимость искусственного возбуждения. Дается оно, конечно, пьянством, но не одним пьянством. Достойна внимания отметка г. Горького о чувствах избиваемой жены Орлова: «побои озлобляли ее, зло же доставляло ей великое наслаждение, возбуждая всю ее душу «. Вся душа Матрены Орловой требует работы, хотя бы и мучительной, лишь бы жить „вовсю“. Эта потребность всесторонней душевной деятельности, покупаемой ценою примеси страдания к наслаждению, интересно иллюстрируется рассказом „Тоска“. Это – „страничка из жизни одного мельника“.

Мельник Тихон Павлович не босяк какой-нибудь. Он богат, пользуется уважением и почетом и наслаждается «ощущением своей сытости и здоровья». Но вдруг он с чего-то загрустил: тоска обуяла, скука, совесть за разные кулацкие успехи начала угнетать. И Тихон Павлович стал вспоминать, с какого это времени на него нашло. Был он в городе и наткнулся на похороны, в которых его поразила смесь бедности с торжественностью: много венков, много провожатых. Оказалось, что хоронят писателя, и на могиле его один из провожавших сказал речь, которая растревожила Тихона Павлыча. Оратор, воздавая хвалу почившему, говорил, что он был не понят при жизни, потому что «засыпали мы наши души хламом повседневных забот и привыкли жить без души» и т. д. Красноречие ли оратора, особенности ли обстановки похорон или еще что-нибудь повлияло, но с этих пор Тихона Павлыча засосала тоска, тяжелое раздумье о своей «засыпанной хламом повседневных забот душе». Затем Тихон Павлыч нечаянно подслушал вышеприведенный разговор своего работника Кузьки Косяка с девушкой Мотрей и сам имел с Кузькой беседу, в которой старался сохранять вид «нравоучительный и чинный», но в душе завидовал «легкой жизни» веселого собеседника. Заговорил было Тихон Павлыч с женой на тему о душе, заваленной хламом; та посоветовала в церковь что-нибудь пожертвовать, сироту в дом взять, за доктором послать, но все это не удовлетворяло мельника. Он решил ехать в соседнее село Ямки к школьному учителю, который еще недавно обличил в газете одну его кулацкую каверзу. Кузька советует ему иное: «вы бы, хозяин, поехали до города, да и кутнули там вовсю; вот вам и помогло бы». Однако мельник даже несколько обижается этим советом и едет к учителю. Но тот, больной и желчный, не может вникнуть в состояние души обличенного им кулака и понять его бессвязные речи. Мельник едет в город, бессознательно исполняя совет босяка Кузьки, и там, в городе, закучивает. Все подробности этой оргии для нас неинтересны, но некоторые из них надо припомнить.

Грязный трактир. Разные пьяные, пропащие люди. Собираются петь, музыка есть – гармоника. И вот как один из компании учит гармониста: «Нужно начинать с грусти, чтобы привести душу в порядок, заставить ее прислушаться... Она чувствительна к грусти... Понимаете? Вот вы ей сейчас и закиньте удочку – „Лучинушкой“, к примеру, или „Заходило солнце красное“ – она и приостановится, замрет. А тут вы ее хватите сразу „Чоботами“ или „Во лузях“, да с дробью, с пламенем, с плясом, чтобы ожгло! Ожгете ее, она и встрепенется! Тогда и пошло все в действие. Тут уж начнется прямо бешенство: чего-то хочется и ничего не надо! Тоска и радость – так все и заиграет радугой...» Запели... Описание собственно этого пения (I, 128-133) принадлежит к числу лучших страниц в обоих томах рассказов г. Горького. Здесь нет и тени той фальши и тех досадных нарушений меры вещей, которые слишком часто оскорбляют и эстетическое чувство читателей, и их требование правды. Из знакомых мне изображений эффекта пения с этими страницами можно поставить рядом «Певцов» Тургенева, и за г. Горького не стыдно будет от этого сравнения. И вы понимаете, что пьяный трактир действительно затих при звуках этой песни и что мельник действительно «давно уже неподвижно сидел на стуле, низко свесив на грудь голову и жадно вслушиваясь в звуки песни. Они снова будили в нем тоску, но теперь к ней примешивалось что-то едко-сладкое, щекочущее сердце... Было что-то жгучее и щиплющее во всех этих ощущениях – оно было в каждом из них и, соединяясь, образовало в душе мельника странную сладкую боль , точно большая, давившая его сердце льдина таяла, распадаясь на куски, и они кололи его там, внутри».

«Сладкая боль»! – ведь это буквально гейневские entzьckende Marter и wonniges Weh («сладкая мука, блаженная боль» в переводе М. Л. Михайлова). Она одновременно счастливит и мучит мельника, и это состояние он старается выразить отрывистыми восклицаниями: «Братцы! Больше не могу! Христа ради, больше не могу!», «Душу мою пронзили! Будет – тоска моя! Тронули вы меня за больное сердце, то есть часу у меня такого не было еще в жизни!», «Тронули вы мне душу и очистили ее. Чувствую я теперь себя – ах, как! В огонь бы полез».

После четырех дней безобразного кутежа Тихон Павлович возвращается домой мрачный, недовольный. Автор в эту именно минуту покидает его, не сообщая ничего о его дальнейшей судьбе, но можно догадываться, что, вернувшись домой, он вернулся и к прежнему образу жизни, лишь изредка вспоминая мгновенья мучительно-сладких ощущений, пережитых им по рецепту босяка Кузьки...

Таковы окольные пути, которыми «жадные жить» герои г. Горького добывают нужные им полноту и разнообразие впечатлений. Пути эти, очевидно, должны быть поставлены отдельно от пьянства, хотя и соприкасаются с ним, – Матрена Орлова не в пьяном виде додразнивает своего мужа до взаимного озлобления, в котором находит, однако, источник некоторой «сладкой боли». Но и самое пьянство этих людей, помимо его скотски-грубых проявлений, может получить то объяснение, которое Тургенев влагает в уста Веретьеву в «Затишье»: «Посмотрите-ка вон на эту ласточку... Видите, как она смело распоряжается своим маленьким телом, куда хочет, туда и бросит! Вон взвилась, вон ударилась книзу, даже взвизгнула от радости, слышите? Так вот я для чего пью, – чтобы испытать те самые ощущения, которые испытывает эта ласточка. Швыряй себя куда хочешь, несись куда вздумается...»

Пойдем дальше. Чтобы «швырять себя куда хочешь и нестись куда вздумается» в пьяном виде, то есть мысленно облетать миры фантазии и действительности, требуется только водка. Но чтобы реально шагать с места на место по всей земле, как этого хотят герои г. Горького, нужна свобода. Не свобода передвижения только, засвидетельствованная законным документом, подлежащими властями выданным, а свобода от всяких постоянных обязанностей, от всяких уз, налагаемых существующими общественными отношениями, происхождением, принадлежностью к известной группе, законами, обычаями, предрассудками, правилами общепринятой морали и т. д. Мы и видим, что герои г. Горького все отличаются свободолюбием в этом широчайшем, безграничном смысле. Макар Чудра объявляет рабом всякого, кто не бродит по земле куда глаза глядят, а усаживается на месте и так или иначе пускает корни: такой человек «раб, как только родился и во всю жизнь раб». Для «жадного на впечатления» Челкаша Гаврила есть «жадный раб», и Челкашу обидно, что этот раб смеет по-своему «любить свободу, которой не знает цены и которая ему не нужна». Значит, есть жадность и жадность. Жадный Гаврила, набрав денег, зароется в свою деревенскую «яму», а жадный Челкаш сейчас же разменяет эти деньги на острые и разнообразные впечатления севера и юга, востока и запада. На всякого рода границы, как географические, так и моральные, реальные и идеальные, эти отверженные или, вернее, как я уже говорил, отвергнувшие смотрят сверху вниз, с высоты своего «жадного жить» я , как на нечто, урезывающее это я до непереносимости. Правда, некоторые из них иногда с грустью и даже с умилением вспоминают о своем прошлом, когда они еще входили в состав того или другого определенного общественного целого и сознательно или бессознательно подчинялись его распорядкам, но это настроение посещает их редко и ненадолго, и вернуться к прошлому они все равно не хотят и не могут. В настоящем их ничто не объединяет в какое-нибудь прочное, постоянное целое. «Народ... он огромный, но я ему чужой и он мне чужой... Вот в чем трагедия моей жизни», – говорит «учитель» в «Бывших людях» (II, 205). Образцы отношений к другим общественным узам мы уже в прошлый раз видели и дальше опять встретим. Для одних из этого проистекает трагедия, для других комедия или даже водевиль, как для Кузьки Косяка, но это дело темперамента, и суть отношений от этого не изменяется.

Иные из героев г. Горького временами как будто «грядущего града взыскуют», но это только разговоры, одна словесность, притом нисколько для них не характерная. Гораздо более свойственные им идеалы и мечты сводятся, как мы видели, к полному отчуждению от людей, полному отсутствию «града», в смысле какого бы то ни было общежития, или к совершенно особому виду отношений, о котором сейчас поговорим подробнее, или же, наконец, к планам всеобщего разрушения. Замечательно однообразие, с которым (как и многое другое) высказывают эти планы люди г. Горького, в других отношениях, казалось бы, очень различные. Так, мы видели, Мальва «избила бы весь народ и потом себя страшною смертью». Так, Орлов мечтает «отличиться на чем-нибудь», хотя бы даже «раздробить всю землю в пыль», «вообще что-нибудь этакое, чтобы встать выше всех людей и плюнуть на них с высоты и потом вниз тормашками – и вдребезги!» А вот еще Аристид Кувалда: «Мне, – говорит он, – было бы приятно, если б земля вдруг вспыхнула и сгорела или разорвалась бы вдребезги. Лишь бы я погиб последний, посмотрев сначала на других» (II, 234). Погибнуть, совершив нечто большое, огромное, грозное, не справляясь с существующей моральной оценкой или даже вопреки ей, – такова мечта.

Но, кроме жития на манер Робинзона (причем и Пятницы не надо, и его можно за ненадобностью убить) и планов всеобщего разрушения, у героев г. Горького есть и еще одна мечта, быть может, самая интересная. Они «жадны жить», для чего им нужна безграничная свобода и никому и ничему они не согласны подчиняться. Но из этого не следует, чтобы каждый из них в отдельности не хотел и других подчинять. Напротив, в подчинении и порабощении других они находят особое наслаждение. Челкаш «наслаждался, чувствуя себя господином другого» – Гаврилы. Он «наслаждался страхом парня и тем, что вот какой он, Челкаш, грозный человек». Он «наслаждался своей силой, которой он поработил этого молодого, свежего парня». Оттого-то и Орлов мечтает «встать выше всех людей» и сделать им всем огромную пакость. Но встать выше людей можно не только пакостью, а и благодеянием. И тот же Орлов одно время был одолеваем «жаждой бескорыстного подвига» – вот по каким мотивам: «Он чувствовал себя человеком особых свойств. И в нем забилось желание сделать что-то такое, что обратило бы на него внимание всех, всех поразило бы и заставило убедиться в его праве на самочувствие» (I, 303). Поневоле опять и опять вспомнишь Достоевского с его Ставрогиным, который не знал разницы между величайшим подвигом самоотвержения и каким-нибудь зверским делом, и с его многочисленными иллюстрациями наслаждения властью, мучительством, тиранством. Жажда благородного подвига сказалась в Орлове, когда он вместе с Матреной поступил на службу в холерную больницу. Но и там ему скоро показалось «тесно», и это место болезни, печали и воздыхания, поманившее его радостью любовного труда, оказалось «ямой». В кратковременный же период увлечения мечтой о подвиге он рассуждал, например, так: «То есть если бы эта холера да преобразилась в человека... в богатыря... хоть в самого Илью Муромца, – сцепился бы я с ней! Иди на смертный бой! Ты сила, и я, Гришка Орлов, сила, – ну, кто кого? И придушил бы я ее и сам бы лег... Крест надо мной в поле и надпись: „Григорий Андреев Орлов. Спас Россию от холеры“. Больше ничего не надо». Но когда ему показалось «тесно», он опять принялся за Матрену, постоянно переходя от страстных ласк к жестокой драке. Однажды, например, он было «поддался» жене – покорно выслушал ее упреки и признал, что нехорошо делает, что дерется. Но на другой же день раскаялся в этом душевном движении и «пришел с определенным намерением победить жену. Вчера, во время столкновения, она была сильнее его, он это чувствовал, и это унижало его в своих глазах. Непременно нужно было, чтобы она опять подчинилась ему: он не понимал почему, но твердо знал – нужно».

Подобные же черты читатель найдет и в других героях и героинях г. Горького. И, как бы проникаясь этим настроением своих созданий, сам автор от себя кладет в одном месте следующую психологическую резолюцию: «Как бы низко ни пал человек, он никогда не откажет себе в наслаждении почувствовать себя сильнее, умнее, хотя бы даже сытее своего ближнего» (II, 211).

Я написал: «как бы проникаясь настроением своих созданий». В действительности может быть совершенно наоборот: не автор, увлеченный самым процессом творчества, проникается настроением своих персонажей, а, напротив, автор творит людей по своему образу и подобию, вкладывая в них нечто свое, задушевное. Во всяком случае, только что приведенная авторская резолюция показывает, что, как бы мы тщательно ни всматривались в босяков г. Горького, мы их не поймем и, в частности, не оценим степени их подлинности, пока не приглядимся к самому г. Горькому.

До сих пор мы видели босяков, может быть и подкрашенных, но, во всяком случае, реальных. Но в собрании очерков и рассказов г. Горького есть и такие, в которых изображаются босяки, так сказать, отвлеченные, очищенные или даже иносказательные, аллегории и символы босячества. Таковы в первом томе «Песня о Соколе» и то, что Макар Чудра рассказывает про Лойка Зобара и Радду, а во втором – рассказ «О чиже, который лгал, и о дятле – любителе истины» и то, что старуха Изергиль рассказывает про Данко. Герои этих рассказов – существа фантастические или полуфантастические – столь же вольнолюбивы и жадны жить, как и заправские босяки в освещении г. Горького, но совершенно чужды другой стороны реальной босяцкой жизни – мира тюрем, кабаков и домов терпимости. Понятно, какой интерес представляют эти отвлеченные, фантастические существа для уразумения точки зрения автора. Та скорбь и то отвращение, которые он часто не может сдержать при описании пьянства, грубости, цинизма, драк реальных босяков, при этом, естественно, отпадают, и мы можем рассчитывать получить в чистом виде то, что поднимает отверженцев над общим уровнем, как в их собственных глазах, так и в глазах автора.

Начнем с рассказа Макара Чудры про Лойка Зобара и Радду. Это рассказывает старый цыган о молодых цыгане и цыганке, и рассказ его блещет роскошью восточных красок, гиперболических сравнений, сказочных подробностей, но я должен признаться, что он производит на меня впечатление неудачной подделки. Дело, впрочем, теперь не в этом. Зобар – красавец писаный, притом смел, умен, силен, вдобавок поэт и играет на скрипке так, что когда в таборе, к которому принадлежала Радда, в первый раз услыхали, еще издали, его музыку, то произошло следующее: «Всем нам, – рассказывает Чудра, – мы чуяли, от той музыки захотелось чего-то такого, после чего и жить уж не нужно было или, коли жить, так царями над всей землей «. Характерно уже это „или – или“: или ничто, небытие, или вершина вершин. Но Макар Чудра может испытывать это настроение во всей полноте только в минуты экстаза, вызванного чудодейственною музыкой. Другое дело Зобар. И Радда ему под пару: она тоже писаная красавица, тоже умна, сильна, смела. Естественное дело, что, когда судьба сталкивает молодого человека и молодую девушку таких исключительных и многоразличных достоинств, между ними возгорается любовь со всем радужным блеском страсти и нежности. Зобар и Радда действительно полюбили друг друга, но, как и у реальных босяков г. Горького, любовь их до боли колюча – даже до смерти. Радда – та же Мальва, только поднятая на некоторую поэтическую высоту. Отношения начинаются с того, что Зобар, привыкший „играть с девушками, как кречет с утками“, получает от Радды жесткий и язвительный отпор. Она зло издевается над ним, но он или провидит под этим издевательством нечто иное, или уж очень в себе уверен, а только, при всем честном народе, обращается к ней с такой речью: „Много я вашей сестры видел, эге много! А ни одна не тронула моего сердца так, как ты. Эх, Радда, полонила ты мою душу! Ну, что же? Чему быть, так то будет, и нет такого коня, на котором от самого себя ускакать можно бы было. Беру тебя в жены перед Богом, своей честью, твоим отцом и всеми этими людьми. Но смотри, воле моей не перечь, я все-таки свободный человек и буду жить так, как я хочу!“ И с этими словами подошел к Радде, „стиснув зубы и сверкая глазами“. Но Радда вместо ответа свалила его наземь, ловко захлестнув ему за ногу ременное кнутовище, а сама смеется. Зобар, пристыженный и огорченный, ушел в степь и там замер в мрачном раздумье. Через несколько времени к нему подошла Радда. Он схватился было за нож, но она пригрозила разбить ему голову пистолетной пулей и затем объяснилась в любви; однако, говорит, „волю-то я, Лойко, люблю больше тебя; а без тебя мне не жить, как не жить и тебе без меня; так вот я хочу, чтоб ты был моим и душой, и телом“. „Все равно, как ты ни вертись, я тебя одолею“, – продолжает она и требует, чтобы он завтра же „покорился“ и выразил эту покорность внешними знаками: публично, перед всем табором поклонился бы ей в ноги и поцеловал ей руку. Зобар на другой день является и держит перед табором речь, в которой объясняет, что Радда любит свою волю больше, чем его, а он, напротив, любит Радду больше, чем волю, и потому согласен на поставленные ею условия, но, говорит, „остается попробовать, такое ли у Радды моей крепкое сердце, каким она мне его показывала“. С этими словами он вонзает нож в сердце Радды, и она умирает, „улыбаясь и говоря громко и внятно: «Прощай, богатырь Лойко Зобар! Я знала, что ты так сделаешь“. Выходит затем отец Радды и убивает Зобара, но убивает, так сказать, почтительно, как уплачивают долг уважаемому кредитору.

Такова любовь в тех фантастических, так сказать, надземных сферах, где герои г. Горького являются очищенными от всего, чем грязнит их мир кабаков, домов терпимости и тюрем. Пролита кровь, но не в какой-нибудь пьяной драке и не из корыстных видов: г. Горький так обставил дело, что кровь Радды проливается с ее согласия и она умирает «улыбаясь» и воздавая хвалу убийце, а ее отец и Зобар просто – один отдает, а другой получает долг. Зобар и Радда жадны жить. Как в короле Лире «каждый вершок – король», так и в них каждый вершок жить хочет. Поэтому они хотят быть совершенно свободными, а любовь, они чувствуют, уже урезывает эту свободу: «смотрел я, – говорит Зобар, – этой ночью в свое сердце и не нашел места в нем старой вольной жизни моей». Если любовь с их точки зрения и не совсем совпадает с определением героя Достоевского («добровольно дарованное от любимого предмета право над ним тиранствовать»), то, во всяком случае, элемент господства, преобладания, власти играет в ней существенную роль. А так как Зобар и Радда равноценны, то задача покорения оказывается невозможною, и они на этой невозможности погибают. Но они не уклоняются от этой погибели и не жалеют о ней.