Остроту литературной интуиции Лукина (намного превышающую его скромные творческие возможности) подчеркивает то обстоятельство, что в качестве источника для своих «преложений» он в большинстве случаев выбирает такие тексты, где говорливый, болтливый или проповедующий персонаж занимает центральное место. Это повышенное внимание к самостоятельным драматургическим возможностям акта говорения в его сюжетных, бытописательных или идеологических функциях – безусловное свидетельство того, что Лукину было свойственно ощущение специфики «наших нравов»: русские просветители все поголовно придавали слову как таковому судьбоносное значение.

Весьма симптоматична практическая исчерпанность большинства персонажей в «Моте, любовью исправленном» и «Щепетильнике» чистым актом идеологического или бытового говорения, не сопровождаемого на сцене никаким другим действием . Произнесенное вслух на сцене слово абсолютно совпадает со своим носителем; его амплуа подчиняется общей семантике его слова. Таким образом, слово как бы воплощается в человеческой фигуре героев лукинских комедий. Причем в оппозициях порока и добродетели говорливость свойственна не только персонажам-протагонистам, но и персонажам-антагонистам. То есть сам акт говорения предстает у Лукина вариативным в своих нравственных характеристиках, и говорливость может быть свойством и добродетели, и порока.

Это колебание общего свойства, то унижающего, то возвышающего своих носителей, особенно заметно в комедии «Мот, любовью исправленный», где пара драматургических антагонистов – Добросердов и Злорадов – поровну делит между собой крупные, обращенные в зал монологи. И основаны эти риторические декларации на одних и тех же опорных мотивах преступления против нравственной нормы, раскаяния и угрызении совести, но с диаметрально противоположным нравственным смыслом:

Добросердов. ‹…› Все, что несчастный человек чувствовать может, все то я чувствую, но более его мучусь. Он одно только гонение судьбины переносить должен, а я раскаяние и грызение совести… С того времени, как я с родителем расстался, беспрестанно жил в пороках. Обманывал, лукавил, притворялся ‹…›, и теперь за то достойно страдаю. ‹…› Но весьма я счастлив, что спознал Клеопатру. Ее наставлениями обратился я к добродетели (30).

Злорадов. Пойду, расскажу ей [княгине] все его [Добросердова] умыслы, приведу на него в крайнее огорчение, и тут же не теряя времени откроюсь, будто я сам давно в нее влюбился. Она, взбесившись, его презрит, а меня предпочтет. Это всеконечно сбудется. ‹…› Раскаяние и угрызения совести совсем мне неизвестны, и я не из числа тех простаков, которых будущая жизнь и адские муки ужасают (40).

Прямолинейность, с которой персонажи заявляют о своем нравственном облике с первого появления на сцене, заставляет увидеть в Лукине усердного ученика не только Детуша, но и «отца русской трагедии» Сумарокова. В сочетании с полным отсутствием в «Моте» смехового начала такая прямолинейность побуждает увидеть в произведении Лукина не столько «слезную комедию», сколько «мещанскую трагедию». Ведь именно на трагедийную поэтику ориентированы психологические и понятийные словесные лейтмотивы пьесы.

Эмоциональный рисунок действия так называемой «комедии» определен совершенно трагедийным рядом понятий: одни персонажи комедии терзаются отчаянием и тоской, сетуют, каются и мятутся; их терзает и грызет совесть, свое злополучие они почитают расплатой за вину; их перманентное состояние – слезы и плач. Другие испытывают к ним жалость и сострадание, служащие побудительными мотивами их действий. Для образа главного героя Добросердова весьма актуальны такие безусловно трагедийные словесные мотивы, как мотивы смерти и судьбы:

Степанида. Так поэтому Добросердов совсем человек погибший? (24);Добросердов. ‹…› гонение судьбины переносить должен ‹…› (30); Говори, жить или умереть я должен? (31); О, судьба! Награди меня таким счастьем ‹…› (33); О, немилосердная судьба! (34); О, судьба! Я должен тебя благодарить и жаловаться на твою суровость (44); Сердце мое трепещет и, конечно, новый удар предвещает. О, судьба! Не щади меня и сражай скорее! (45); Довольно разгневанная судьба меня гонит. О, гневная судьбина! (67); ‹…› всего лучше, забывши обиду и мщение, сделать конец неистовой моей жизни. (68); О, судьба! Ты и то к горести моей прибавила, чтобы он позора моего был свидетель (74).

И вполне в традициях русской трагедии, как этот жанр оформляется в 1750-1760-х гг. под пером Сумарокова, роковые тучи, сгустившиеся над головой добродетельного персонажа, обрушиваются справедливой карой на порочного:

Злорадов. О, превратная судьба! (78); Добросердов-меньшой. Пусть он за свое злодейство получит достойное возмездие (80).

Такая концентрация трагедийных мотивов в тексте, имеющем жанровое определение «комедия», отражается и на сценическом поведении персонажей, лишенных всякого физического действия за исключением традиционных падений на колени и попыток обнажить шпагу (62-63, 66). Но если Добросердову, как главному положительному герою трагедии, хотя бы и мещанской, по самому его амплуа положена пассивность, искупаемая в драматическом действии говорением, родственным трагедийной декламации , то Злорадов – активное лицо, ведущее интригу против центрального героя. Тем заметнее становится на фоне традиционных представлений об амплуа то, что Лукин предпочитает наделить своего отрицательного персонажа не столько действием, сколько информативным говорением, которое может упреждать, описывать и подытоживать действие, но самому действию не равнозначно.

Предпочтение слову перед действием – это не просто огрех драматургической техники Лукина; это еще и отражение иерархии реальности в просветительском сознании XVIII в., и ориентация на уже существующую в русской литературе художественную традицию. Публицистическая по своему изначальному посылу и взыскующая искоренения порока и насаждения добродетели комедиография Лукина своим подчеркнутым этико-социальным пафосом воскрешает на новом витке литературного развития традиции русской синкретической проповеди-слова. Художественное слово, поставленное на службу посторонним для него намерениям, вряд ли случайно приобрело в комедиографии и теории Лукина оттенок риторики и ораторства – это совершенно очевидно в его прямой обращенности к читателю и зрителю.

Не случайно среди достоинств идеального комедиографа наряду с «изящными качествами», «пространным воображением» и «важным изучением» Лукин в предисловии к «Моту» называет и «дар красноречия», а стилистика отдельных фрагментов этого предисловия совершенно явно ориентирована на законы ораторской речи. Особенно это заметно на примерах постоянных обращений к читателю, в перечислениях и повторах, в многочисленных риторических вопросах и восклицаниях, и, наконец, в имитации письменного текста предисловия под устное слово, звучащую речь:

Вообрази, читатель. ‹…› вообрази толпу людей, нередко больше ста человек составляющую. ‹…› Иные из них сидят за столом, иные ходят по комнате, но все сооружают наказания достойные разные вымыслы к обыгранию своих соперников. ‹…› Вот причины их собрания! И ты, любезный читатель, вообразив сие, скажи беспристрастно, есть ли тут хотя искра благонравия, совести и человечества? Всеконечно, нет! Но то ли еще услышишь! (8).

Однако же самое любопытное – то, что весь арсенал выразительных средств ораторской речи Лукин привлекает в наиболее ярком нравоописательном фрагменте предисловия, в котором дает своеобразную жанровую картинку из жизни игроков в карты: «Вот живое описание сего сообщества и в нем бываемых упражнений» (10). И вряд ли случайно в этом причудливом на первый взгляд альянсе высокой риторической и низкой бытописательной стилевых традиций вновь возникает излюбленная Лукиным национальная идея:

Иные подобны бледностью лица мертвецам ‹…›; иные кровавыми очами – ужасным фуриям; иные унылостию духа – преступникам, на казнь влекущимся; иные необычайным румянцем – ягоде клюкве ‹…› но нет! Лучше и русское сравнение оставить! (9).

К «ягоде клюкве», действительно смотрящейся неким стилевым диссонансом рядом с мертвецами, фуриями и преступниками, Лукин делает следующее примечание: «Странно покажется некоторым читателям сие уподобление, но не всем. Надлежит в русском быть чему ни на есть русскому, и тут, кажется, перо мое не погрешило ‹…›» (9).

Так опять теоретический антагонист Сумарокова Лукин на деле сближается со своим литературным противником в практических попытках выразить национальную идею в диалоге старших русских эстетических традиций и установок сатирического бытописания и ораторского говорения. И если Сумароков в «Опекуне» (1764-1765) впервые попытался стилистически дифференцировать мир вещей и мир идей и столкнуть их в конфликте, то Лукин, параллельно ему и одновременно с ним, начинает выяснять, насколько эстетический арсенал одного литературного ряда пригоден для воссоздания реалий другого. Ораторское говорение с целью воссоздать материальный мирообраз и бытописание, преследующее высокие цели нравоучения и назидания, – таков результат подобного скрещения традиций. И если в «Моте» Лукин в основном пользуется ораторской речью для того, чтобы создать достоверный бытовой колорит действия, то в «Щепетильнике» мы видим обратную комбинацию: бытописательная пластика используется в риторических целях.

Ремарки в текстах комедий Лукина отмечают, как правило, адресацию речи («брату», «княгине», «работнику», «Щепетильнику», «племяннику», «в сторону» и пр.), ее эмоциональную насыщенность («сердяся», «с досадою», «с унижением», «плачучи») и передвижения действующих лиц по сцене с регистрацией жеста («указывая на Злорадова», «целует ее руки», «упавши на колени», «разные делает телодвижения и изъявляет крайнее свое смятение и расстройку»).

Как заметила О. М. Фрейденберг, человек в трагедии пассивен; если он деятелен, то его деятельность - вина и ошибка, ведущая его к катастрофе; в комедии он должен быть активен, и, если он все же пассивен, за него старается другой (слуга - его двойник). - Фрейденберг О. М. Происхождение литературной интриги // Труды по знаковым системам VI. Тарту, 1973. (308) С.510-511.
Ср. у Ролана Барта: сфера языка - «единственная сфера, которой принадлежит трагедия: в трагедии никогда не умирают, ибо все время говорят. И наоборот - уход со сцены для героя так или иначе равнозначен смерти. <...> Ибо в том чисто языковом мире, каким является трагедия, действование предстает крайним воплощением нечистоты». - Барт Ролан. Расиновский человек. // Барт Ролан. Избранные работы. М., 1989. С.149,151.

Поэтика комедии «Мот, любовью исправленный»: амплуа говорящего персонажа

Остроту литературной интуиции Лукина (намного превышающую его скромные творческие возможности) подчеркивает то обстоятельство, что в качестве источника для своих “преложений” он в большинстве случаев выбирает такие тексты, где говорливый, болтливый или проповедующий персонаж занимает центральное место. Это повышенное внимание к самостоятельным драматургическим возможностям акта говорения в его сюжетных, бытописательных или идеологических функциях — безусловное свидетельство того, что Лукину было свойственно ощущение специфики “наших нравов”: русские просветители все поголовно придавали слову как таковому судьбоносное значение.
Весьма симптоматична практическая исчерпанность большинства персонажей в “Моте, любовью исправленном” и “Щепетильнике” чистым актом идеологического или бытового говорения, не сопровождаемого на сцене никаким другим действием . Произнесенное вслух на сцене слово абсолютно совпадает со своим носителем; его амплуа подчиняется общей семантике его слова. Таким образом, слово как бы воплощается в человеческой фигуре героев лукинских комедий. Причем в оппозициях порока и добродетели говорливость свойственна не только персонажам-протагонистам, но и персонажам-антагонистам. То есть сам акт говорения предстает у Лукина вариативным в своих нравственных характеристиках, и говорливость может быть свойством и добродетели, и порока.
Это колебание общего свойства, то унижающего, то возвышающего своих носителей, особенно заметно в комедии “Мот, любовью исправленный”, где пара драматургических антагонистов — Добросердов и Злорадов — поровну делит между собой крупные, обращенные в зал монологи. И основаны эти риторические декларации на одних и тех же опорных мотивах преступления против нравственной нормы, раскаяния и угрызении совести, но с диаметрально противоположным нравственным смыслом:
Добросердов. <...> Все, что несчастный человек чувствовать может, все то я чувствую, но более его мучусь. Он одно только гонение судьбины переносить должен, а я раскаяние и грызение совести... С того времени, как я с родителем расстался, беспрестанно жил в пороках. Обманывал, лукавил, притворялся <...>, и теперь за то достойно страдаю. <...> Но весьма я счастлив, что спознал Клеопатру. Ее наставлениями обратился я к добродетели (30).
Злорадов. Пойду, расскажу ей [княгине] все его [Добросердова] умыслы, приведу на него в крайнее огорчение, и тут же не теряя времени откроюсь, будто я сам давно в нее влюбился. Она, взбесившись, его презрит, а меня предпочтет. Это всеконечно сбудется. <...> Раскаяние и угрызения совести совсем мне неизвестны, и я не из числа тех простаков, которых будущая жизнь и адские муки ужасают (40).
Прямолинейность, с которой персонажи заявляют о своем нравственном облике с первого появления на сцене, заставляет увидеть в Лукине усердного ученика не только Детуша, но и “отца русской трагедии” Сумарокова. В сочетании с полным отсутствием в “Моте” смехового начала такая прямолинейность побуждает увидеть в произведении Лукина не столько “слезную комедию”, сколько “мещанскую трагедию”. Ведь именно на трагедийную поэтику ориентированы психологические и понятийные словесные лейтмотивы пьесы.
Эмоциональный рисунок действия так называемой “комедии” определен совершенно трагедийным рядом понятий: одни персонажи комедии терзаются отчаянием и тоской, сетуют, каются и мятутся; их терзает и грызет совесть, свое злополучие они почитают расплатой за вину; их перманентное состояние — слезы и плач. Другие испытывают к ним жалость и сострадание, служащие побудительными мотивами их действий. Для образа главного героя Добросердова весьма актуальны такие безусловно трагедийные словесные мотивы, как мотивы смерти и судьбы:
Степанида. Так поэтому Добросердов совсем человек погибший? (24); Добросердов. <...> гонение судьбины переносить должен <...> (30); Говори, жить или умереть я должен? (31); О, судьба! Награди меня таким счастьем <...> (33); О, немилосердная судьба! (34); О, судьба! Я должен тебя благодарить и жаловаться на твою суровость (44); Сердце мое трепещет и, конечно, новый удар предвещает. О, судьба! Не щади меня и сражай скорее! (45); Довольно разгневанная судьба меня гонит. О, гневная судьбина! (67); <...> всего лучше, забывши обиду и мщение, сделать конец неистовой моей жизни. (68); О, судьба! Ты и то к горести моей прибавила, чтобы он позора моего был свидетель (74).
И вполне в традициях русской трагедии, как этот жанр оформляется в 1750—1760-х гг. под пером Сумарокова, роковые тучи, сгустившиеся над головой добродетельного персонажа, обрушиваются справедливой карой на порочного:
Злорадов. О, превратная судьба! (78); Добросердов-меньшой. Пусть он за свое злодейство получит достойное возмездие (80).
Такая концентрация трагедийных мотивов в тексте, имеющем жанровое определение “комедия”, отражается и на сценическом поведении персонажей, лишенных всякого физического действия за исключением традиционных падений на колени и попыток обнажить шпагу (62—63, 66). Но если Добросердову, как главному положительному герою трагедии, хотя бы и мещанской, по самому его амплуа положена пассивность, искупаемая в драматическом действии говорением, родственным трагедийной декламации , то Злорадов — активное лицо, ведущее интригу против центрального героя. Тем заметнее становится на фоне традиционных представлений об амплуа то, что Лукин предпочитает наделить своего отрицательного персонажа не столько действием, сколько информативным говорением, которое может упреждать, описывать и подытоживать действие, но самому действию не равнозначно.
Предпочтение слову перед действием — это не просто огрех драматургической техники Лукина; это еще и отражение иерархии реальности в просветительском сознании XVIII в., и ориентация на уже существующую в русской литературе художественную традицию. Публицистическая по своему изначальному посылу и взыскующая искоренения порока и насаждения добродетели комедиография Лукина своим подчеркнутым этико-социальным пафосом воскрешает на новом витке литературного развития традиции русской синкретической проповеди-слова. Художественное слово, поставленное на службу посторонним для него намерениям, вряд ли случайно приобрело в комедиографии и теории Лукина оттенок риторики и ораторства — это совершенно очевидно в его прямой обращенности к читателю и зрителю.
Не случайно среди достоинств идеального комедиографа наряду с “изящными качествами”, “пространным воображением” и “важным изучением” Лукин в предисловии к “Моту” называет и “дар красноречия”, а стилистика отдельных фрагментов этого предисловия совершенно явно ориентирована на законы ораторской речи. Особенно это заметно на примерах постоянных обращений к читателю, в перечислениях и повторах, в многочисленных риторических вопросах и восклицаниях, и, наконец, в имитации письменного текста предисловия под устное слово, звучащую речь:
Вообрази, читатель. <...> вообрази толпу людей, нередко больше ста человек составляющую. <...> Иные из них сидят за столом, иные ходят по комнате, но все сооружают наказания достойные разные вымыслы к обыгранию своих соперников. <...> Вот причины их собрания! И ты, любезный читатель, вообразив сие, скажи беспристрастно, есть ли тут хотя искра благонравия, совести и человечества? Всеконечно, нет! Но то ли еще услышишь! (8).
Однако же самое любопытное — то, что весь арсенал выразительных средств ораторской речи Лукин привлекает в наиболее ярком нравоописательном фрагменте предисловия, в котором дает своеобразную жанровую картинку из жизни игроков в карты: “Вот живое описание сего сообщества и в нем бываемых упражнений” (10). И вряд ли случайно в этом причудливом на первый взгляд альянсе высокой риторической и низкой бытописательной стилевых традиций вновь возникает излюбленная Лукиным национальная идея:
Иные подобны бледностью лица мертвецам <...>; иные кровавыми очами — ужасным фуриям; иные унылостию духа — преступникам, на казнь влекущимся; иные необычайным румянцем — ягоде клюкве <...> но нет! Лучше и русское сравнение оставить! (9).
К “ягоде клюкве”, действительно смотрящейся неким стилевым диссонансом рядом с мертвецами, фуриями и преступниками, Лукин делает следующее примечание: “Странно покажется некоторым читателям сие уподобление, но не всем. Надлежит в русском быть чему ни на есть русскому, и тут, кажется, перо мое не погрешило <...>” (9).
Так опять теоретический антагонист Сумарокова Лукин на деле сближается со своим литературным противником в практических попытках выразить национальную идею в диалоге старших русских эстетических традиций и установок сатирического бытописания и ораторского говорения. И если Сумароков в “Опекуне” (1764—1765) впервые попытался стилистически дифференцировать мир вещей и мир идей и столкнуть их в конфликте, то Лукин, параллельно ему и одновременно с ним, начинает выяснять, насколько эстетический арсенал одного литературного ряда пригоден для воссоздания реалий другого. Ораторское говорение с целью воссоздать материальный мирообраз и бытописание, преследующее высокие цели нравоучения и назидания, — таков результат подобного скрещения традиций. И если в “Моте” Лукин в основном пользуется ораторской речью для того, чтобы создать достоверный бытовой колорит действия, то в “Щепетильнике” мы видим обратную комбинацию: бытописательная пластика используется в риторических целях.

Это колебание общего свойства, то унижающего, то возвышающего своих носителей, особенно заметно в комедии "Мот, любовью исправленный", где пара драматургических антагонистов – Добросердов и Злорадов – поровну делит между собой крупные, обращенные в зал монологи. И основаны эти риторические декларации на одних и тех же опорных мотивах преступления против нравственной нормы, раскаяния и угрызении совести, но с диаметрально противоположным нравственным смыслом:

Добросердов. ‹…› Все, что несчастный человек чувствовать может, все то я чувствую, но более его мучусь. Он одно только гонение судьбины переносить должен, а я раскаяние и грызение совести… С того времени, как я с родителем расстался, беспрестанно жил в пороках. Обманывал, лукавил, притворялся ‹…›, и теперь за то достойно страдаю. ‹…› Но весьма я счастлив, что спознал Клеопатру. Ее наставлениями обратился я к добродетели (30).

Злорадов. Пойду, расскажу ей [княгине] все его [Добросердова] умыслы, приведу на него в крайнее огорчение, и тут же не теряя времени откроюсь, будто я сам давно в нее влюбился. Она, взбесившись, его презрит, а меня предпочтет. Это всеконечно сбудется. ‹…› Раскаяние и угрызения совести совсем мне неизвестны, и я не из числа тех простаков, которых будущая жизнь и адские муки ужасают (40).

Прямолинейность, с которой персонажи заявляют о своем нравственном облике с первого появления на сцене, заставляет увидеть в Лукине усердного ученика не только Детуша, но и "отца русской трагедии" Сумарокова. В сочетании с полным отсутствием в "Моте" смехового начала такая прямолинейность побуждает увидеть в произведении Лукина не столько "слезную комедию", сколько "мещанскую трагедию". Ведь именно на трагедийную поэтику ориентированы психологические и понятийные словесные лейтмотивы пьесы.

Эмоциональный рисунок действия так называемой "комедии" определен совершенно трагедийным рядом понятий: одни персонажи комедии терзаются отчаянием и тоской, сетуют, каются имятутся; их терзает и грызет совесть, свое злополучие они почитают расплатой за вину; их перманентное состояние – слезы иплач. Другие испытывают к ним жалость и сострадание, служащие побудительными мотивами их действий. Для образа главного героя Добросердова весьма актуальны такие безусловно трагедийные словесные мотивы, как мотивы смерти и судьбы:

Степанида. Так поэтому Добросердов совсем человек погибший? (24);Добросердов. ‹…› гонение судьбины переносить должен ‹…› (30); Говори, жить или умереть я должен? (31); О, судьба! Награди меня таким счастьем ‹…› (33); О, немилосердная судьба! (34); О, судьба! Я должен тебя благодарить и жаловаться на твою суровость (44); Сердце мое трепещет и, конечно, новый удар предвещает. О, судьба! Не щади меня и сражай скорее! (45); Довольно разгневанная судьба меня гонит. О, гневная судьбина! (67); ‹…› всего лучше, забывши обиду и мщение, сделать конец неистовой моей жизни. (68); О, судьба! Ты и то к горести моей прибавила, чтобы он позора моего был свидетель (74).

И вполне в традициях русской трагедии, как этот жанр оформляется в 1750-1760-х гг. под пером Сумарокова, роковые тучи, сгустившиеся над головой добродетельного персонажа, обрушиваются справедливой карой на порочного:

Злорадов. О, превратная судьба! (78); Добросердов-меньшой. Пусть он за свое злодейство получит достойное возмездие (80).

Такая концентрация трагедийных мотивов в тексте, имеющем жанровое определение "комедия", отражается и на сценическом поведении персонажей, лишенных всякого физического действия за исключением традиционных падений на колени и попыток обнажить шпагу (62-63, 66). Но если Добросердову, как главному положительному герою трагедии, хотя бы и мещанской, по самому его амплуа положена пассивность, искупаемая в драматическом действии говорением, родственным трагедийной декламации , то Злорадов – активное лицо, ведущее интригу против центрального героя. Тем заметнее становится на фоне традиционных представлений об амплуа то, что Лукин предпочитает наделить своего отрицательного персонажа не столько действием, сколько информативным говорением, которое может упреждать, описывать и подытоживать действие, но самому действию не равнозначно.

Предпочтение слову перед действием – это не просто огрех драматургической техники Лукина; это еще и отражение иерархии реальности в просветительском сознании XVIII в., и ориентация на уже существующую в русской литературе художественную традицию. Публицистическая по своему изначальному посылу и взыскующая искоренения порока и насаждения добродетели комедиография Лукина своим подчеркнутым этико-социальным пафосом воскрешает на новом витке литературного развития традиции русской синкретической проповеди-слова. Художественное слово, поставленное на службу посторонним для него намерениям, вряд ли случайно приобрело в комедиографии и теории Лукина оттенок риторики и ораторства – это совершенно очевидно в его прямой обращенности к читателю и зрителю.

Не случайно среди достоинств идеального комедиографа наряду с "изящными качествами", "пространным воображением" и "важным изучением" Лукин в предисловии к "Моту" называет и "дар красноречия", а стилистика отдельных фрагментов этого предисловия совершенно явно ориентирована на законы ораторской речи. Особенно это заметно на примерах постоянных обращений к читателю, в перечислениях и повторах, в многочисленных риторических вопросах и восклицаниях, и, наконец, в имитации письменного текста предисловия под устное слово, звучащую речь:

Вообрази, читатель. ‹…› вообрази толпу людей, нередко больше ста человек составляющую. ‹…› Иные из них сидят за столом, иные ходят по комнате, но все сооружают наказания достойные разные вымыслы к обыгранию своих соперников. ‹…› Вот причины их собрания! И ты, любезный читатель, вообразив сие, скажи беспристрастно, есть ли тут хотя искра благонравия, совести и человечества? Всеконечно, нет! Но то ли еще услышишь! (8).

Однако же самое любопытное – то, что весь арсенал выразительных средств ораторской речи Лукин привлекает в наиболее ярком нравоописательном фрагменте предисловия, в котором дает своеобразную жанровую картинку из жизни игроков в карты: "Вот живое описание сего сообщества и в нем бываемых упражнений" (10). И вряд ли случайно в этом причудливом на первый взгляд альянсе высокой риторической и низкой бытописательной стилевых традиций вновь возникает излюбленная Лукиным национальная идея:

Иные подобны бледностью лица мертвецам ‹…›; иные кровавыми очами – ужасным фуриям; иные унылостию духа – преступникам, на казнь влекущимся; иные необычайным румянцем – ягоде клюкве ‹…› но нет! Лучше и русское сравнение оставить! (9).

К "ягоде клюкве", действительно смотрящейся неким стилевым диссонансом рядом с мертвецами, фуриями и преступниками, Лукин делает следующее примечание: "Странно покажется некоторым читателям сие уподобление, но не всем. Надлежит в русском быть чему ни на есть русскому, и тут, кажется, перо мое не погрешило ‹…›" (9).

Так опять теоретический антагонист Сумарокова Лукин на деле сближается со своим литературным противником в практических попытках выразить национальную идею в диалоге старших русских эстетических традиций и установок сатирического бытописания и ораторского говорения. И если Сумароков в "Опекуне" (1764-1765) впервые попытался стилистически дифференцировать мир вещей и мир идей и столкнуть их в конфликте, то Лукин, параллельно ему и одновременно с ним, начинает выяснять, насколько эстетический арсенал одного литературного ряда пригоден для воссоздания реалий другого. Ораторское говорение с целью воссоздать материальный мирообраз и бытописание, преследующее высокие цели нравоучения и назидания, – таков результат подобного скрещения традиций. И если в "Моте" Лукин в основном пользуется ораторской речью для того, чтобы создать достоверный бытовой колорит действия, то в "Щепетильнике" мы видим обратную комбинацию: бытописательная пластика используется в риторических целях.

Поэтика комедии "Щепетильник": синтез одо-сатирических жанровых формант

Комедию "Щепетильник" Лукин "склонил на русские нравы" с английского подлинника, нравоописательной комедии Додели "The Toy-shop", которая уже во времена Лукина была переведена и на французский язык под названием "Boutique de Bijoutier" ("Галантерейная лавка"). Весьма примечателен тот факт, что сам Лукин в "Письме г-ну Ельчанинову" упорно именует и свой подлинник, и его "склоненный на русские нравы" вариант "сатирами":

‹…› Начал самым делом приготовляться к переделанью в комическое сочинение сей аглинской сатиры ‹…›. (184). ‹…› Я приметил, что сия сатира для нашего театра довольно хорошо переделана (186). Он [текст Додели], претворившись в комическое сочинение, как по содержанию, так и по колкой сатире может назваться довольно хорошим ‹…› (186). ‹…› Получил я случай доставить на русский язык сие сатирическое сочинение (188).

РОССІЙСКІЙ ѲЕАТРЪ
или
Полное собраніе всѣхъ
Россійскихъ Ѳеатральныхъ сочиненій.

Часть XIX.

ВЪ САНКТПЕТЕРБУРГѢ,
при Императорской Академіи Наукъ,
1788 года.

МОТЪ
ЛЮБОВІЮ ИСПРАВЛЕННОЙ.
КОМЕДIЯ
ВЪ
пяти дѣйствіяxъ.

ВЛАДИМИРА ЛУКИНА.

Въ первый разъ представлена на Придворномъ Россійскомъ театрѣ, Генваря 19 дня, 1765 года.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

ДОБРОСЕРДОВЪ большой, ДОБРОСЕРДОВЪ меньшей, родные братья. КНЯГИНЯ, вдова влюбленная въ большаго Добросердова. КЛЕОПАТРА, племянница Княгинина, любовница большаго Добросердова. ЗЛОРАДОВЪ. СТЕПАНИДА, служанка Княгинина. ВАСИЛІЙ, дядька большаго Добросердова. ПАНфИЛЪ, слуга меньшаго Добросердова. ПРОЛАЗИНЪ, стряпчей. ПРАВДОЛЮБОВЪ. ДОКУКИНЪ. БЕЗОТВЯЗНОЙ. ВДОВА КАРЕТНИЦА. Дочь Каретницына безъ рѣчей. СЛУГА, большаго Добросердова. МАГИСТРАТСКОЙ КАНЦЕЛЯРИСТЪ. РОЗСЫЛЫНИКИ, безъ рѣчей. НѢСКОЛЬКО КУПЦОВЪ и ИЗВОЩИКЪ, заимодавцы большаго Добросердова безъ рѣчей.

Дѣйствіе въ Москвѣ въ Княгининомъ домѣ.

МОТЪ
ЛЮБОВІЮ И СПРАВЛЕННОЙ.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ЯВЛЕНІЕ 1.

ЯВЛЕНІЕ 2.

ВАСИЛЕЙ и ДОКУКИНЪ.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Дьяволъ тебя принесъ!

ДОКУКИНЪ.

Желаю-сте здравствовать Василей Матвѣевичъ! Не прогнѣвайся пожалуй что я такъ рано забрелъ къ вамъ. Мнѣ стани, дорогѣ итти лучилося.

ВАСИЛЕЙ. [въ сторону.]

По неволѣ обманывать приходитъ. [Докукину] За что мнѣ гнѣваться? я радъ, что ты къ стати нашелъ къ намъ; у меня есть для тебя пріятныя вѣсти.

ДОКУКИНЪ [въ сторону.]

Никакъ онъ меня опять провесть думаетъ. [Василію.] Скажи еще пожалуй! за добренькія вѣсти, и мы добренькимъ отплатимъ.

ВАСИЛЕЙ [улыбаясь].

Я думаю что тебѣ въ деньгахъ не безъ нужды?

ДОКУКИНЪ.

Такая въ нихъ нужда, что еще и промолвить стыдно. Тѣ самые Нѣмцы, у которыхъ я для васъ забиралъ товары, хотятъ меня въ Магистратъ спровадить.

ВАСИЛЕЙ.

Не льзя этому статься. Будто у тебя денегъ не стало!

ДОКУКИНЪ.

Намъ бѣднымъ всегда не вѣрятъ Ей! ей! ста у меня ни копейки въ домѣ нѣту; а всѣ въ долгахъ по знатнымъ боярамъ, изъ которыхъ иные и на дворъ не пускаютъ; а вить ихъ въ Магистратъ не возмешь. А по истиннѣ до такой бѣды дошелъ, что и съ моими должниками поступлю также, какъ хотятъ со мною.

Но я думаю, что мы у тебя не въ числѣ тѣхъ должниковъ, съ которыми ты Магистратскою помощію раздѣлаться хочешь; да при томъ бояринъ мой въ состояніи очень скоро расплатиться съ тобою.

ДОКУКИНЪ [въ сторону].

Смѣкаю его басни. [Василію.] Я ста-ни тому сердешно радъ, что безъ всякихъ хлопотъ получу деньги; а то бы въ бѣдѣ неминучей должно мнѣ было завесть съ вами ссору.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону].

Какъ бы его поскоряе выжить. Повѣрь господинъ Докукинъ, что мой бояринъ до того не допуститъ; и онъ дней чрезъ пять шесть получитъ тысячъ побольше десятка.

ДОКУКИНЪ.

Дай ему богъ хотя сотню; мы его милости и напредки пригодился. Послушай-ка Василей Матвѣевичъ! когда я получу деньги, такъ побью челомъ вашей милости двумя стами; да сукна на пару платья какова поволишь.

До подарковъ я не охотникъ, и прошу объ нихъ рѣчь оставить. Я думаю, что ты теперь обрадованъ моими вѣстями, что и мнѣ очень пріятно. Поди же съ богомъ домой; а чрезъ недѣлю приходи къ намъ съ мѣшками.

ДОКУКИНЪ.

Хорошо-сте: однако, мнѣ кажется непристойно уйти, не отдавши, твоему боярину поклона. Пожалуй-ка доложи ему обо мнѣ. Я хочу за добрую уплату отдать ему униженной поклонъ, и поблагодарить за его милость.

Оставь пожалуй излишнюю учтивость! Мой бояринъ право на тебя не осердится; а увидѣть его скоро не можно, для яйцо, что, онъ очень поздо спать легъ.

ДОКУКИНЪ.

Инъ я-ста подожду; а безъ поклону уйти больно не учтиво. Да не худо бы было, коли бы онъ и слова твои повторить соизволилъ.

Не ужъ ли ты мнѣ не вѣришь? Кажется я тебя никогда не обманывалъ. Не безпокойся напрасно; а поди куда надобно за своими дѣлами; и мнѣ не мѣшай мои исправить. Вишь тебѣ одному, ежели я уйду, здѣсь ожидать скушно будетъ?

ДОКУКИНЪ.

Отнюдь-ста не скушно, коли ждешь получишь почти пропавшія десять тысячъ манетцовъ, которыя въ потѣ лица нажиты. [Василей идетъ, а Докукинъ останавливаетъ] Да куда же ты итти изволишь? Я отъ тебя не отстану, и пойду до самыя спальни.

Пожалуй не ходи за мною. Я посмотрю не проснулся ли баринъ; а ежели проснулся, такъ и о тебѣ доложу.

ДОКУКИНЪ.

Спасибо на твои доклады; я и безъ нихъ пойду за тобою. Мнѣ очень памятно, какъ у меня забирали, такъ тогда прямо въ спальню впускивали и за столъ часто саживали; а теперь и изъ передней выживаете. Воля-ста твоей милости. Я сумнѣваюсь въ твоихъ словахъ, и вижу, что по добру - - -

И! какъ тебѣ нестыдно! Ты вить всегда понапрасну скучать любишь. Божусь, что скоро получишь деньги. Прощай. [Идетъ къ дверямъ.]

ДОКУКИНЪ [бросается въ слѣдъ за Васильемъ , которой увидѣвъ его останавливается.]

Я всюды готовъ за тобою, и хотя до завтрея радъ здѣсь дожидаться. Ты всегда мягко стелишь, да жоско спать; и говоря матку правду, ты уже меня не однажды обманывалъ, и я чрезъ твои проводы больше полугода не могу господина Добросердова увидѣть.

Да не кричи же пожалуй во все горло. Я сказываю, что бояринъ мой очень поздо опочивать легъ, а при томъ онъ и не здоровъ. Ты можешь его разбудить и обезпокоить.

ДОКУКИНЪ.

Слушаю-ста, и уже больше ста разъ эти балясы слыхивалъ! Только теперь не ублажишь меня ими. Я нарочно буду кричать, чтобы его разбудить, и тебя изъ рукъ не выпущу. Куда ты, туда и я. [подошедъ къ столику выкладываетъ на него разныя бумаги и говоритъ.] А вотъ сколько вы мнѣ должны. Отсохлая та ваша.

ЯВЛЕНІЕ 3.

ДОБРОСЕРДОВЪ [не видя Докукина, которой щеты перебираетъ, говоритъ Василью.]

Мы и такъ уже опоздали, а ты кричишь невѣсть съ кѣмъ, и ко мнѣ - - - [но тутъ увид& #1123;въ Докукина , рѣчь пресѣкаетъ.]

ВАСИЛЕЙ [Добросердову тихо.]

Теперь, сударь, надобно тоъ него какъ нибудь отдѣлаться.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

О Боже! противъ совѣсти лгать должно. [Докукину] Какимъ это вѣтромъ занесло тебя сюда, господинъ Докукинъ ? Я очень часто о тебѣ вспоминалъ.

ДОКУКИНЪ.

Не вѣтръ меня занесъ, ваше высокородіе; а мои деньги, за которыми болѣе полугода всякой день таскаясь, истопталъ обуви не одну пару, а васъ не могъ увидѣть, и - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А! такъ ты за деньгами пришолъ? Радуюсь, что къ стати. Я очень скоро раздѣлаюсь съ тобою.

ДОКУКИНЪ.

Скоряе того не можно, коли теперь пожаловать благоволите. Уже векселю седьмой мѣсяцъ срокъ минулъ, и я его противъ воли въ Магистратъ подалъ; только думаю, что вы на меня за то не прогнѣваетесь.

ДОБРОСЕРДОВЪ

За что сердиться! Всякой имѣетъ право своего добра требовать. Но развѣ ты не слыхалъ, о моей свадьбѣ? Я скоро на хозяйкѣ здѣшняго дому женюся. - - - Только пожалуй до времяни помолчи объ этомъ дѣлѣ.

ДОКУКИНЪ.

Да мнѣ какая прибыль отъ того будетъ?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А, вотъ какая: Княгиня обѣщала въ будущее воскресенье подарить мнѣ на приготовленіе къ свадьбу пятнатцать тысячъ. Потерпи до тѣхъ поръ, и вѣрно надѣйся, что самъ къ тебѣ на дворъ приведу деньги. - - - Но не -ужъ ли Злорадовъ о томъ тебѣ не сказывалъ?

ДОКУКИНЪ.

Ни слова; да полно мнѣ деньги всякихъ вѣстей миляе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты ихъ получишь, и мы останемся вѣчно друзьями: но теперь мнѣ не можно болѣе говорить съ тобою, по меня присылала, и я и такъ уже промѣшкалъ; а эдакихъ пожилыхъ барынь тогда очень ласкать надобно, когда къ свадьбѣ приходитъ. Прощай другъ сердешной и будь надеженъ! [Василію] Я пойду къ Княгинѣ; а ты постарайся выжить его отсюда, и посовѣтуй съ Степанидой, о чемъ мы вчера говорили.

ЯВЛЕНІЕ 4.

ВАСИЛЕЙ и ДОКУКИНЪ.

ВАСИЛЕЙ [Добросердову.]

Слышу сударь! [останавливаетъ Докукина, которой идетъ за Добросердовымъ и говоритъ.] Не ходи за нимъ ради Бога; можетъ быть Княгиня тебя съ нимъ застанетъ.

ДОКУКИНЪ.

Что мнѣ до того нужды?

Ты тѣмъ все дѣло испортишь. Ежели она узнаетъ, что мой бояринъ тебѣ долженъ, такъ съ нимъ вовсе разладитъ. Да мы и такъ съ тобою съ лишкомъ заговорились; и я боюсь, что бы она, или служанка ее, насъ не застали. Ее дѣвка зла какъ дьяволъ, и я не вѣдаю, за что не любитъ моего господина, и старается съ Княгинею поссорить. Да вотъ и она. Поди скоряй отсюда.

ДОКУКИНЪ.

Прости! [идучи говоритъ про себя.]

Только не также скоро проведешь меня. Пойду къ Злорадоеву; онъ принужденъ мнѣ сказать правду. Вить и на него имѣется векселекъ тысячи на двѣ.

ЯВЛЕНІЕ 5.

СТЕПАНИДА, и ВАСИЛЕЙ.

СТЕПАНИДА

Осташковской купецъ Докукинъ. Хотя онъ одѣтъ убого, однако здѣсь и въ Петербургѣ сукнами и парчами торгуетъ, и мой бояринъ ему десять тысячь долженъ.

СТЕПАНИДА.

Да сколькожъ у васъ всѣхъ заимодавцовъ? Они намъ съ стороны наскучили, и я уже отдумываю помогать Мнѣ кажется, что племянница госпожи моей, вышедшй за него, нещастлива будешъ?

Это почти правда. Я отъ тебя не скрываюсь, и я старался любовь твою получить не богатствомъ, а поступками моими. Добросердовъ очень бѣденъ; но я могу тебя увѣрить, что бѣдность ему полезна, и онъ оставитъ мотовство совсемъ уже нынѣ перемѣнился.

СТЕПАНИДА.

Я отъ тебя слышу про него больше добраго нежели въ дѣлѣ вижу, и начинаю подозрѣвать. Не полыгаешь ли ты по немъ? Что о себѣ говоришь правду, это мнѣ мило: за то тебя люблю, и для того и боярину твоему помогаю. Однако мы объ немъ много худаго слышимъ. Говорятъ, что онъ очень постыдно промотался?

Я уже сказалъ тебѣ, что у насъ ничего нѣтъ, и - - -

СТЕПАНИДА.

Да того не сказалъ, какимъ образомъ вы промотались. Мнѣ это очень досадно. Разскажи теперь же, или...

Охотно бы желалъ, но есть много нужнаго переговорить...

СТЕПАНИДА.

Обо всемъ сказать успѣешь! помѣшать нѣкому. Княгиня недавно пробудилась, пьетъ кофе и сѣдые свои волосы подвивать велѣла.

Добро, скажу. Только дивлюсь, что ты отъ Клеолатры не слыхала. Она объ моемъ бояринѣ все знаетъ.

СТЕПАНИДА.

Можетъ быть для того она мнѣ не открылась, чтобы я не отсовѣтовала ей любить мота; однако я и сама, не знаю за что, только очень люблю Добросердова, и усердно ему служить готова. - - - Начинай же скоряе.

Хорошо! О покойномъ моемъ баринѣ много разъ ты отъ меня слыхала, что онъ былъ человѣкъ пречестной; но онъ же самъ притчиною сыновнева нещастія, котораго на четырнатцацомъ году послалъ въ Петербургъ въ службу записаться, и поручилъ своему двоюродному брату, бывшему въ молодыхъ лѣтахъ такимъ же мотомъ. Каковъ здѣлался мой Добросердовъ. Хотя, друзья старичку моему въ томъ отговаривали, и совѣтовали выучить сына при себѣ потребнымъ наукамъ; однако онъ никого не послушалъ.

СТЕПАНИДА.

Старые люди всѣ упрямы. Клеопатринъ отецъ также поступилъ, и въ досаду всѣмъ друзьямъ, дочь свою отдалъ въ присмотръ вертопрашкой моей боярынѣ, а своей сестрицѣ.

Съ сыномъ своимъ послалъ меня дядькою, и велѣлъ за нимъ присматривать, по чему молодой мой бояринъ сперьва меня слушалъ; но увидѣвъ, что его дядя даетъ ему волю, сталъ презирать мои увѣщаніи и спознавшись съ господиномъ, или лучше сказать, съ обманщикомъ Злорадовымъ, вовсе испортился. Я донесъ о томъ дядѣ его, которой при племянникѣ мнѣ говорилъ: "Слушайка братъ Василей! не всякое лыко въ строку. Пусть молодые рабята повеселятся, и мы съ братомъ таковы же были." Я было осмѣлился на то поспорить; но онъ велѣлъ мнѣ молчать, и сказалъ, Что бы я зналъ холопскую должность; а ежели еще скучать стану, такъ хотѣлъ меня высѣчь,

СТЕПАНИДА.

И этотъ дядя, окопаной отецъ Клеоратринъ.

Съ тѣхъ поръ мой бояринъ не только меня не слушалъ, да и бить уже началъ: и какъ скоро дядя его умеръ; то онъ сталъ жить вмѣстѣ съ Злорадовымъ , которой здѣлалъ изъ него совершеннаго мота; и наконецъ послѣ смерти стараго моего боярина, которая чрезъ мѣсяцъ случилась, познакомилъ онъ его съ безсовѣстными купцами, и съ ними до конца раззорилъ и ограбилъ. Мы въ четыре мѣсяца до тритцати тысячь одолжали, хотя сани и на половину не получили, а всѣмъ Злорадоовъ пользовался. Я же за мое усердіе бывалъ битъ неоднократно.

СТЕПАНИДА.

Я этова плута теперь пуще возненавидѣла, за то, что онъ тебя приводилъ въ побои.

Что обо мнѣ жалѣть? Раззоривши моего боярина въ конецъ, поссорилъ онъ его здѣсь съ роднымъ его дядею, которой провѣдавши о мотовствѣ своего племянника, хотѣлъ было его воздержать; но вмѣсто того увидѣлъ, что увѣщаніе его презираютъ. Этотъ старикъ будучи весьма вспыльчивъ такъ за то разсердился, что уѣхалъ въ деревню, и хотѣлъ меньшому господина моего брату утвердишь все наслѣдство. Короче сказать, мы дошли теперь до такого состоянія, что ежедневно Магистратской тюрмы боимся.

СТЕПАНИДА.

Такъ по этому Добросердовъ совсѣмъ человѣкъ погибшей?

Благодаря бога, есть еще для него надежда, о которой тотчасъ услышишь. Влюбяся въ Клеопатру , сталъ онъ совсѣмъ иной человѣкъ. Не всякой уже день съ Злорадовымъ бываетъ, и до меня добрѣя. Вить тебѣ извѣстно, что онъ показывался притворно въ Княгиню влюбленнымъ, для того сюда и переѣхалъ, что бы съ Клеопатрой чаще видѣться: да лихъ твоя пятидесятилѣтная красавица къ свадьбѣ его понуждаетъ, и мы вчера получивъ отъ меньшаго Добросердова письмо, вздумали избавиться отъ нее и отъ всѣхъ заимодавцевъ; только въ томъ нужна твоя помочь, и ты всю нашу надежду составляешь.

СТЕПАНИДА.

Ежели могу что здѣлашь, конечно не откажуся.

Меньшой мой бояринъ пишетъ, что онъ пользуясь дядиною крайнею болѣзнію, старался его къ намъ умилостивить, въ чемъ и успѣхъ имѣть уповаетъ.

СТЕПАНИДА.

Дай богъ!

А какъ я узналъ, что наши заимодавцы изъ Магистрата требуютъ за Добросердовымъ посылки; то совѣтовалъ ему сего дня изъ города уѣхать; но онъ говорилъ, что уѣхать безъ Клеопатры не согласится: и хотя я всѣми силами его уговаривалъ гораздо ранѣе убраться отсюда, однако онъ отрекся, а положилъ только выѣхать въ первую деревню; мнѣ же велѣлъ здѣсь остаться, и чрезъ тебя уговорить Клеопатру, что бы она ночью съ тобою къ нему уѣхала.

СТЕПАНИДА.

Намѣреніе его не очень разумно.

На противъ, ежели онъ пріѣдетъ къ дядѣ съ этою добродѣтельною дѣвицею; но старикъ къ жалости склонной легко его проститъ. А коли и того не здѣлается, такъ онъ поѣдетъ съ братнину деревню, и тайно женившись, проживетъ до дядиной смерти.

СТЕПАНИДА.

Развѣ онъ дядиною смертію богаче будетъ?

Конечно! Я было и забылъ тебѣ сказать, что меньшой Добросердовъ обѣщался раздѣлить съ братомъ все наслѣдство; а на его. обѣщаніе положиться можно. Вишь и ты знаешь, что онъ очень постояненъ, и тѣмъ степенство свое доказываетъ, что Злорадова ненавидитъ.

СТЕПАНИДА.

Что онъ честенъ, это мы знаемъ; да какъ же ты о томъ не подумалъ, что Клеопатра уѣхать не согласится? А при томъ и Княгиню не такъ легко обмануть можно.

Въ уговореніи Клеолатры я на тебя и, на ее къ моему господину любовь полагался; а провесть Княгиню, по нуждѣ на себя бралъ, хотя съ робячества никого не обманывалъ. Мы съ вечера такъ было заключили; но давишной купецъ помѣшалъ намъ. Однако бояринъ велѣлъ мнѣ съ тобою о томъ посовѣтовать. Но вотъ и онъ - - -

ЯВЛЕНІЕ 6.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ и СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ [идучи скоро къ Степанидѣ.]

Сказывалъ ли онъ тебѣ о нашемъ предпріятіи? и намѣрена ли ты помочь мнѣ?

СТЕПАНИДА.

Я все уже слышала только - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Когда ты все слышала, такъ уже и то вѣдаешь, что я безъ твоей помощи на вѣки лишуся Клеопатры. употреби всю возможность, и склони ее уѣхать со мною; а я зная о вашей любви, какъ скоро буду щастливъ, такъ и васъ не оставлю.

СТЕПАНИДА.

Ежели возьмусь помогать; то не столько для себя, сколько изъ жалости къ вамъ и къ бѣдной вашей любовницѣ. Она не веселую жизнь ведетъ у своей тетушки, которая ее богатствомъ живетъ великолѣпно, и сколько мнѣ извѣстно, такъ уже болѣе 30000 рублей промотала; а такъ содержитъ, что и смотрѣть жалко. Я бы очень рада была ее изъ рукъ моей щеголихи избавишь, только не эдакимъ образомъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ежели ты меня оставишь, то пресѣчешь послѣднюю къ щастію моему дорогу. Изобрази Клеолатрѣ , въ какой я крайности, и увѣрь ее, что естьли она со мною уѣдетъ; то поможетъ мнѣ подучить прощеніе отъ дяди. Я бы самъ къ ней пошелъ; но ты знаешь, что мнѣ до тѣхъ поръ, покуда княгиня дома, увидѣться съ нею не можно. Уговаривай ее, и ежели она согласится; то можемъ мы въ нынѣшнюю же ночь уѣхать.

СТЕПАНИДА.

Хорошо, сударь! я все это здѣлаю, только сумнѣваюсь, что бы согласилась. Она дѣвица разумная и добродѣтельная, и до тому не скоро въ эдакое дѣло опустится: и какъ много васъ ни любитъ, однако не захочетъ здѣлать повода къ своему поношенію.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Но я отъ любви ея того надѣюсь. Она вѣдаетъ, какъ я ей вѣренъ. Поди, и не теряя времени помогай мнѣ; а я услугъ твоихъ вѣчно не забуду.

СТЕПАНИДА.

Божусь, что приложу къ тому всѣ мои силы, и не умедля васъ увѣдомлю.

ЯВЛЕНІЕ 7.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Она конечно согласна будетъ, и мы севодни же уѣдемъ. Ни что меня не удержитъ.

Развѣ заимодавцы.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Оставь эту опасность. Не ужъ ли они севодни же меня взять вздумаютъ? Хотя и тайно уѣду я отсюда; однако не обману ихъ нимало, потому что какъ скоро получу наслѣдство, или отъ брата по его обѣщанію половину; то со всѣми раздѣлаюсь.

Это изрядно; но есть ли у васъ теперь столько денегъ, съ чемъ бы отсюда выѣхать? Увезти честную дѣвицу, честнымъ образомъ вести и содержать ее надобно. А, какъ скоро съ дядюшкой помиритесь, это богъ вѣдаетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Въ этомъ случаѣ другъ мой меня не оставитъ.

Напрасно на него надѣетесь! Онъ хочетъ отъ Васъ корыстоваться, а не вамъ помогать. Да вотъ и Княгиня. Остаться ли мнѣ здѣсь?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ!

ЯВЛЕНІЕ 8.

КНЯГИНЯ, и ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что это сударь вдѣлалось съ вами? Вчера я васъ цѣлый день не видала, и теперь, звавши къ себѣ, не могу дождаться. Не знаю, что мнѣ изъ этого поступка заключишь должно? Чѣмъ ближе мы къ нашему щастію, тѣмъ холоднѣе вы становитесь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Напрасно, сударыня, меня вините. Я за вашу благосклонность столько васъ люблю, что вашему присудствію ничего не предпочту на свѣтѣ. Я теперь лишь одѣлся и хотѣлъ къ вамъ итти. [въ сторону] Пришедши въ раскаяніе, тяжко людей обманывать!

Что ты про себя говоришь, и отъ чего такъ печаленъ? Взглянитка на меня. О лукавецъ! ты всегда ласково говорить умѣешь. Я вижу, что ты льстишь; однако тебѣ вѣрю: мнѣ и лесть твоя. пріятна. - - - Да что это? - - - Ты уже и разсердился? Перестань пожалуй; я же это, душа моя, въ шутку сказала.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Могу ли я на васъ сердиться?

Сердишься или нѣтъ, только я примѣчаю, что всегда стараешься отъ меня удаляться; а это мнѣ очень прискорбно. Да полно я знаю, чѣмъ тебя за зло наказать. Ты поѣдешь со мною къ моей невѣсткѣ; мы у нее отобѣдаемъ, отужинаемъ, и до, полуночи повеселимся. - - - Ага! я вижу, что тебѣ это наказаніе не очень сурово кажется, и ты на него безъ отговорокъ соглашаешься.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ежелибъ я сударыня. - - -

Ты уже совсѣмъ одѣтъ; и такъ теперь не за тобою, а за мною дѣло стало: но и я не замѣшкаю, и въ полчаса одѣнусь. Пойдемъ мой свѣтъ со мною! ты постоишь у моего туалета {Слово чужестранное говоритъ кокетка, что для нее и прилично; а ежели бы ее она говорила, то конечно бы Руское было написано.}, и скажешь, какой уборъ лучше ко мнѣ пристанетъ. Я все надѣну, что тебѣ понравится; да мнѣ же при тебѣ и одѣваться пріятнѣе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Отъ всего бы сердца желалъ, сударыня, но не могу не только съ вами ѣхать, ниже итти въ вашу уборную. Вчера получилъ я отъ брата пренужныя письма, и онъ столь иного поручилъ мнѣ дѣла, что я севодни съ трудомъ могу окончить.

Отложи до завтрѣе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Да это дѣло, сударыня, времени не терпитъ. Я долженъ, написавши письмо, ѣхать во многія мѣста, и прошу васъ на цѣлый день меня уволить, и за то не осердиться. Я братомъ много обязанъ, и долженъ ему благодарностію.

Какъ мнѣ безъ тебя грусно ни будетъ, но ежели ты столь нужныя дѣла имѣешь, то я тебя принуждать не стану; однако ты самъ потужишь, что не поѣдешь со мною, Тамъ бы ты много пріятнаго услышалъ. Вѣрь, душа моя, что я для твоего же благополучія ѣду; да не скажу, въ чемъ оно состоитъ, чтобы хотя тѣмъ наказать тебя за непослушаніе. Прощай моя радость! я пойду одѣваться; а ты между тѣмъ старайся скорѣя дѣла свои окончишь, и не сказавшись мнѣ съ двора не уѣзжай. Прости мое сокровище. - - - [идучи оглядывается и нѣжно говоритъ] Прости! прости радость моя!

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Радъ я, что отъ нее отдѣлался; она мнѣ часъ отъ часу противнѣе становится. Василей !

ЯВЛЕНІЕ 9.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

Чево изволите?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Теперь надобно о деньгахъ стараться; и я какъ скоро другу моему въ томъ откроюсь; то онъ мнѣ конечно услужитъ.

Что, сударь? Вы ему открыться хотите? Ежели это вдѣлаете, такъ вовсе испортите дѣло, и можетъ быть великія хлопоты наживете! Но долго ли будете вы такому обманщику вѣрить, которой обманывая васъ, вмѣсто благодарности вездѣ ругаетъ?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А гдѣ ты объ этомъ слышишь?

Онъ не только на сторонѣ, да и Княгинѣ часто васъ поноситъ; и хотя очень искусно это дѣлаетъ, однако злость ево примѣтила, и мнѣ не однажды о томъ сказывала.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Перестань! Вы съ Степанидою, не знаю за что, Злорадова ненавидите. Поди къ нему и попроси его ко мнѣ; я знаю, что онъ меня не оставитъ.

Развѣ въ пущую бѣду приведетъ. Коли вы сударь его помощи хотите, такъ отъ меня ни какой вѣрности не надѣйтесь.

ДОБРОСЕРДОВЪ

Не досажай же мнѣ больше. Ты напрасно столь худо обѣ немъ думаешь. Это въ тебѣ еще старая злоба. Ступай, и не мѣшкая попроси его сюда, а я въ канторкѣ буду васъ дожидаться.

ЯВЛЕНІЕ 10.

ВАСИЛЕЙ одинъ.
[смотря въ слѣдъ.]

Какъ же мнѣ досадно, что не могу тебя освободиnь отъ этого плута, которой привелъ нfсъ въ бѣдность! Ежели бы мнѣ не жаль тебя было, то бы давно съ тобою разстался. О боже! избавь бѣднаго моего господина отъ этого лукавца, и помоги мнѣ обличить его коварство!

Конецъ перваго дѣйствія.

ДѢЙСТВІЕ II.

ЯВЛЕНІЕ 1.

ДОБРОСЕРДОВЪ одинъ.
[вышедъ изъ канторки идетъ тихими шагами, и жалостнымъ произноситъ голосомъ.]

Уже блиско часа я Степаниду прождалъ, и этотъ часъ несказанно дологъ мнѣ показался. Все, что нещастный человѣкъ чувствовать можетъ, все то я чувствую; но болѣе его мучусь. Онъ одно только гоненіе судьбины преносить долженъ, а я раскаяніе и грызеніе совѣсти. - - - Лишь воображу минувшую жизнь; то санъ себѣ несносенъ становлюся. Съ того времени, какъ я съ родителемъ разстался, безпрестанно жилъ въ порокахъ. Обманывалъ, лукавилъ, притворялся, былъ преслушникомъ почтенія достойнаго дяди, не внималъ совѣтовъ дружескихъ и увѣщанія вѣрнаго служителя, и теперь за то достойно страдаю. Ежечасно сѣтую, грущу, вздыхаю и безпрестанно выговариваю себѣ за прошедшія поступки. - - - Но весьма я щастливъ, что спозналъ Клеопатру. Ея наставленіемъ обратился я къ добродѣтели. О! коль пріятно имѣть честную любовницу! Какое различіе между ею и тѣми вертопрашками, съ которыми я безчинную жизнь велъ; проматывалъ трудами моихъ предковъ нажитое имѣніе; былъ многократно ими обманутъ, презрѣнъ, и наконецъ въ поруганіе вверженъ. Дражайшая Клеолатра! Ты жизнь мнѣ возвратила, [задумавшись садится въ креслы, и часто досматриваетъ на ту дверь, которую къ Княгинѣ ходятъ.] Но чтожъ нейдетъ Степанида. Никакъ Клеопатра ѣхать со мною отреклася? Ежели это услышу; то - - Нѣтъ! она меня не оставитъ: ей пламенная моя любови извѣстна, и - - -

ЯВЛЕНІЕ 2.

ДОБРОСЕРДОВЪ и СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ [бѣжитъ къ ней встрѣчу.]

Что ты мнѣ въ отраду скажешь? Говори: жить, или умереть я долженъ.

СТЕПАНИДА.

Поживши конечно умрете, только не теперь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Оставь пожалуй шутки. Они очень не у мѣста, и не томи меня, а то - -

СТЕПАНИДА.

Не будьте такъ нетерпѣливы. Я не люблю людей малодушныхъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А я тѣхъ, которые не во время шутятъ, и вмѣсто смѣха приводятъ въ досаду. Говори скоряе, что Клеопатра въ отвѣтъ сказала?

СТЕПАНИДА.

Ничего. - - - Однако не отчаявайшесь, сударь, такъ скоро. Она по тому ничего приказать не изволила, что я не имѣла времени съ нею изъясниться.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Какъ? Ты еще и не говорила?

СТЕПАНИДА.

Нѣтъ сударь! Княгиня позвала ее къ себѣ и велѣла до отъѣзду своего въ спальнѣ ея остаться.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты бы какъ ни есть и при Княгинѣ ее увѣдомила.

СТЕПАНИДА.

Да лихъ никакъ не можно было. Не сердитесь же напрасно; я знаю что вы вспыльчивы и страстно любите, и для того тотчасъ начну говорить о дѣлѣ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

СТЕПАНИДА.

Напишите письмо къ только поскоряе. Мнѣ еще долго съ нею переговорить не льзя будетъ; а письмо и при Княгинѣ я искусненько отдать постараюсь. Изъясните ей свое состояніе, а я здѣсь подожду васъ. Меня послала въ кладовую за платьемъ, и я велѣла итти съ нимъ къ ней прямо, а сама нарочно зашла къ вамъ. Ступайте и окончите скоряе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я твоимъ вымысломъ очень доволенъ, и тотчасъ напишу. [идетъ и возвращается] Но скоро ли получу я отвѣтъ?

СТЕПАНИДА.

Объ этомъ написавши поговорить можно, а теперь спѣшите дѣломъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не уйдижъ ты.

ЯВЛЕНІЕ 3.

СТЕПАНИДА одна.

Вотъ каковы влюбленные мущины! Они забываются; одно слово раза по два повторяютъ, въ пустыхъ разговорахъ тратятъ нужное время, и они на сумасшедшихъ очень похожи. Только жаль мнѣ Добросердова и Клеопатры ; я очень бы рада была, ежели бы онъ ее увезъ, и сама бы съ нимижъ. - - - Да мнѣ кажется, будто я не изъ одной жалости имъ помогаю, а больше изъ любьви къ Василію. Онъ хотя не очень пригожъ и гораздо меня старѣя; однако человѣкъ доброй и совсѣмъ по моимъ мыслямъ. Но что же Добросердовъ такъ долго пишетъ? Ну ежели платье принесутъ, и Княгиня меня схватится, такъ уже не миновать брани. Да вотъ и она, какъ бы вывернуться? - - - [думаетъ.]

ЯВЛЕНІЕ 4.

КНЯГИНЯ и СТЕПАНИДА.

КНЯГИНЯ [совсѣмъ одѣта]

Что ты тутъ, красота моя, дѣлать изволишь? Конечно съ кѣмъ нибудь поболтать захотѣла? Ты знаешь, что я не люблю за рабою быть нянькой. Что это? Куда ни пошли дождаться не можно. Я отъ тебя принуждена была другое надѣть платье, а ты знать еще того и не вынула, о которомъ я приказала?

СТЕПАНИДА.

Вынула, сударыня, и велѣла Маврѣ прямо по маленькой лѣсницѣ пронести къ вамъ: но она можетъ быть о томъ вамъ не доложила. Я же сама нарочно пошла чрезъ Добросердовы покои, чтобъ узнать, что онъ дѣлаетъ, и о томъ васъ увѣдомить.

А! это другое дѣло! ежели бы ты мнѣ сказала прежде, то бы я тебя и бранить не стала. Ты очень умно поступила. Дома ли онъ?

СТЕПАНИДА.

Слуга его сказалъ, что онъ пишетъ, и кромѣ васъ ни кому, не велѣлъ сказываться.

КНЯГИНЯ [въ сторону.]

Напрасно я въ немъ сумнѣваюсь! все доказываетъ, что онъ меня любитъ. Какъ мнѣ, на него ни наговариваютъ; однако я никому не повѣрю. Пойду къ нему, и хотя взгляну на него, такъ и тѣмъ буду довольна. А! да вотъ и онъ.

ЯВЛЕНІЕ 5.

КНЯГИНЯ, ДОБРОСЕРДОВЪ и СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ [не видя Княгини идетъ къ Степанидѣ.]

Я совсѣмъ уже,- - - [но увидѣвъ Княгиню нѣсколько смутившись говоритъ къ ней .] А! сударыня - - - какъ скоро услышалъ я вашъ голосъ; то не мотъ утерпѣть ни минуты, и бросивъ дѣло побѣжалъ къ вамъ. Всеконечно вы уже совсѣмъ ѣдете?

Да, душа моя! и сколько мнѣ съ тобою разстаться не хочется, столько ты меня, какъ я примѣчаю, съ двора сжить стараешься.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Никакъ, сударыня! Я бы съ радостію желалъ неразлучно быть съ вами.

И я того же сердечно желаю, но не могу: и такъ уже замѣшкалась. Прости мое сокровище! Можетъ быть севодни болѣе мы не увидимся. Я лишь только на минуту зайду въ комнату и тотчасъ поѣду. Пойдемъ; мнѣ надобно еще нѣчто тебѣ приказать. Прощай мой свѣтъ! только жаль, что ты со мною не будешь; а то услышалъ бы, какъ много я тебя люблю, и какъ о тебѣ стараюсь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я обо всемъ увѣренъ. [беретъ ее руку, цѣлуетъ и провожаетъ; а идучи отдаетъ письмо Степанидј.]

ЯВЛЕНІЕ 6.

ДОБРОСЕРДОВЪ одинъ.

Не ужъ ли Клеопатра , прочитавъ мое письмо, отвергнетъ жалостную мою прозьбу? Я живо описалъ ей мое состояніе, и уповаю, что она тронута имъ будетъ. Отчаяніе и тоска моя побудятъ ее къ состраданію; а любовь принудитъ слѣдовать за иною. О судьба! награди меня такимъ щастіемъ, котораго я теперь недостоинъ: но въ слѣдствіи постараюсь, доказать, что хотя я на нѣсколько времяни отъ добродѣтели удалился и былъ въ ослѣпленіи, однако на вѣки не остался злонравнымъ. - - Но чтожъ и Василія нѣтъ по сіе время? Никакъ онъ Злорадова дома не засталъ?- - Но этова я не понимаю, за что онъ друга моево жестоко ненавидитъ. - - - Не ужъ ли для корысти хочетъ онъ меня съ нимъ поссорить? - - - Нѣтъ! къ такимъ бездѣльствамъ въ этомъ вѣрномъ человѣкѣ нималой склонности не видно. - - - Всеконечно изъ злобы. - - - Такъ и есть! Хотя онъ мужикъ доброй, однако замерзѣлое въ ихъ родѣ мщеніе и злость въ немъ остались. Но кто то идетъ; можетъ быть онъ съ моимъ другомъ.

ЯВЛЕНІЕ 7.

ДОБРОСЕРДОВЪ и СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ужъ ли уѣхала Княгиня ? и отдала ли ты письмо?...

СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что еще за новую напасть я отъ тебя услышу?

СТЕПАНИДА.

Боярыня моя мнѣ открылась, что она у своей невѣстки будетъ севодни подписывать рядную на приданое вашей любовницы.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что? Рядную подписывать?

СТЕПАНИДА.

Да, сударь! Она хочетъ послѣ завтра выдать Клеопатру за богатаго заводчика Сребролюбова , - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что я слышу! О немилосердая судьба! [стоя въ отчаяніи думаетъ, а Степанида изумленно на него смотритъ, но онъ вдругъ прерываетъ молчаніе] Нѣтъ! я не допущу до этого. [бѣжитъ.]

СТЕПАНИДА [останавливая Додросердова]

Куда вы бѣжите? Не горячитесь такъ иного; этимъ вы себѣ не пособите.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Можно ли мнѣ быть хладокровну тогда, когда у меня любезную мою похищаютъ? Никакъ Княгиня ума лишилась, что...

СТЕПАНИДА [улыбнувшись прерываетъ его рѣ ;чь.]

У нее сударь и съ природы не такъ ума много, чтобъ она могла его терять понемношку, и это дѣло для васъ вредно, а для нее очень полезно. Богатой женихъ даетъ ей запись, по которой обязывается, женясь на Клеолатрѣ, въ искъ ея имѣнія никогда не вступаться, и сверьхъ того даритъ десять тысячъ и каменной дворъ; а она на то, по любви къ вамъ, и согласилась.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Пусть ее любитъ кто хочетъ. Я на нее безъ отвращенія взглянуть буду не въ состояніи. Пойду къ Клеопатрѣ , и естьли она - - -

СТЕПАНИДА.

Вамъ къ ней итти не можно. Княгиня приказала мнѣ и Маврѣ присматривать за нею, и она вѣра рѣчамъ Злорадова , которой васъ, будто бы и шуткахъ, называлъ непостояннымъ, начинаетъ подозрѣвать, и думаетъ, что вы влюблены въ Клеопатру. Она сударь для того та хочетъ ее скоряе выдать, и для того та приказала ей не выходить изъ своей спальни.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Вотъ какъ они мнѣ на друга моего клевещутъ! (Степанидѣ) Но чтожъ я въ этой крайности дѣлать долженъ?

СТЕПАНИДА.

Потерпѣть немношко, и на меня надѣяться. А теперь на все для васъ готова. И когда до такой бѣды дошло; то постараюсь всѣми силами уговорить, въ чемъ ваше письмо много мнѣ поможетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я во всемъ на тебя полагаюсь: не оставь! Но я бы самъ ее лучше уговорить могъ.

СТЕПАНИДА.

Не безпокойтесь излишне, а повѣрьте мнѣ, что я освобожу васъ отъ моей боярыни: только ради бога, не увидясь со мною, не ходите къ Клеолатрѣ. Этимъ все дѣло испортите. Прощайте сударь.

ЯВЛЕНІЕ 8.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Прости! (стоитъ задумавшись; но увидѣвъ вшедшаго Василія , говоритъ ему) Скоро ли другъ мой сюда будетъ?

Скоро сударь. Но я желалъ бы вѣкъ его не видать, и думаю, что и вы, услышавши о его усердіи, того же пожелаете.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что у тебя объ немъ еще за новыя вѣсти?

Они вамъ глаза откроютъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Оставь грубости и говори о дѣлѣ.

Теперь мнѣ есть чѣмъ обличить вашего друга. Пришедши къ нему, пробрался я безъ докладу до самой спальни, и не знаю для чего вздуналось мнѣ посмотрѣть сквозь двери, нѣтъ ли кого съ нимъ, и - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я чаю ты невѣть какія тайности свѣдалъ?

Это правда! и слава богу, что узнавъ ихъ, ногу остеречь васъ. Посмотрѣвши, увидѣлъ я, что Злорадовъ сидитъ съ Докукинымъ, по чему тотчасъ приложилъ я ухо къ дверямъ, и хотя подслушивать грѣшно и непристойно, однако противъ обманщика все позволяется.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Да перестань же его бранить! а скажи, будетъ ли онъ сюда?

Скоро, и вы сами пуще меня его почестите. Я услышалъ, сударь, что онъ увѣщевалъ Докукина , не мѣшкая взять васъ подъ караулъ, и сказывалъ, что вы отсюда потихоньку уѣхать намѣрились.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону].

Онъ на Злорадова очень злобенъ. [Василію] Этому быть не можно.

Оставте теперь сумнѣніе: вы отъ него до того дойдете, что и уѣхать васъ не допустятъ. Злорадовъ совѣтовалъ васъ непремѣнно завтрѣ рано взять въ Магистратъ и не допустить отсюда убраться.

ДОБРОСЕРДОВЪ [печально и съ огорченіемъ.]

Могъ ли я этого надѣяться! О измѣнникъ! что я тебѣ здѣлалъ? [подумавъ минуту говоритъ] Нѣтъ! это мнѣ невѣроятно; ты можетъ быть ослышался.

Нѣтъ сударь! я очень внятно слушалъ, и увидѣвъ, что они разговоръ кончили, вышелъ я на крыльцо и далъ уйти Докукину, а по тонъ сказалъ вашему невѣрному другу, что бы - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ежели ты правду сказываешь, какъ онъ не только имени дружескаго не достоинъ, но заслуживаетъ всякое наказаніе! Кому же и нынѣ нынѣ на свѣтѣ ввѣриться можно? Я обо всѣхъ по себѣ судить привыкнулъ. Но! Василей! подумай о томъ; что - - - - А! да вотъ и онъ. - - - Не знаю, какъ съ нимъ обойтиться? Оставь меня одного!

ВАСИЛЕЙ [идучи.]

Онъ теперь навѣрное правъ будетъ. [уходитъ]

ЯВЛЕНІЕ 9.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ЗЛОРАДОВЪ.

ЗЛОРАДОВЪ [идучи къ Добосердову.]

Здравствуй, любезной другъ! [хочетъ его обнять; но увидѣвъ, что онъ стоитъ въ глубокой задумчивости, о креслы облокотяся, осмотрѣвъ его, говоритъ ласково] Но что же ты такъ смушенъ? Мнѣ кажется очень непристойно жениху быть въ такомъ мрачномъ видѣ, а особливо тогда, когда на богатой и нехитрой женится невѣстѣ. На ея денежки можно намъ будетъ повеселиться и поумнѣе сыскать любовницъ. - - Да что это такое? Ты и взглянуть на меня не хочешь.

ДОБРОСЕРДОВЪ

Мнѣ очень грусно, и я имѣю великую причину.

ЗЛОРАДОВЪ.

Видно, что не безъ причины. Однако надобно открыться вѣрному другу, которой жизни для тебя не пожалѣетъ. Одно слово, такъ я на все пущуся.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону колеблется.]

Конечно Василей по злости на него взвелъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Что ты шепчешь?

ДОБРОСЕРДОВЪ [взглянувъ на него съ холодностію говоритъ.]

Такъ! - - - задумавшись.

ЗЛОРАДОВЪ.

Перестань печалиться. Я чаю ты безпокоишься, что бы Княгиня не провѣдала о твоей бѣдности и о долгахъ. Пожалуй этого не опасайся. Я всѣхъ твоихъ заимодавцовъ такъ уговорилъ, что они не только ждать; но еще и впередъ готовы столько повѣрить, сколько тебѣ угодно будетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Онъ мнѣ конечно вѣренъ; а Василей или ослышался, или всклепалъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Но долго ли говорить себѣ подъ носъ? Ежели я въ тягость, такъ скажи; лучше уйду, нежели досаду другу моему здѣлать [хочетъ итти.]

ДОБРОСЕРДОВЪ [удерживаетъ его.]

Не уходи! Вишь я посылалъ за тобой.

ЗЛОРАДОВЪ.

Я бы и безъ присылки былъ къ тебѣ; но меня заимодавцы твои удержали, и одинъ за однимъ до сей поры безпрестанно мучили. У меня былъ Безотвязной, Докукинъ, Прицепинъ, Простофилинъ; короче сказать, вся ихъ ватага: только я умѣлъ съ ними обойтиться, и склонилъ ихъ до того, что они все для тебя здѣлаютъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Напрасно я въ немъ сумнѣвался. Онъ меня прямо дружески любитъ. [обнимаетъ Злорадова] О какъ же много обязанъ я тобою! Ты мнѣ неотплатныя дѣлаешь одолженіи, и я хочу просить твоей помощи въ такомъ дѣлѣ, отъ котораго жизнь моя зависитъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Естьли я, не щадя своей, могу тебѣ помочь; то увидишь, что не отрекуся. Говори, и надѣйся, что все исполнено будетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты знаешь, какъ много люблю я Клеопатру ; а напротивъ того, какъ Княгиню ненавижу.

ЗЛОРАДОВЪ.

Знаю.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Теперь эта баба еще несноснѣе мнѣ стала. Она хочетъ любовницу мою послѣ завтра выдашь за мужъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

А за кого?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

За какова та заводчика.

ЗЛОРАДОВЪ.

За Сребролюбова ? За этова глупинькаго молодчика? Развѣ ты забылъ объ немъ?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я объ немъ и не слыхивалъ!

ЗЛОРАДОВЪ.

Это тотъ, про котораго Самолюбовъ недавно намъ сказывалъ, что отецъ его все свое богатство непозволеннымъ образомъ нажилъ, и что съ помощію тогдашнихъ безсовѣстныхъ судей обворовалъ казну, и подъ видомъ желѣзныхъ рудъ лѣтъ. десять золотыми и серебряными пользовался.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А! такъ я теперь пуще не допущу выдать за него Тлеолашрц : и не простительно мнѣ будетъ такому мерзавцу уступить утѣху моей жизни.

ЗЛОРАДОВЪ.

Чтожъты здѣлать намѣренъ?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Ежели надобно ее увесть, такъ положись на меня. Я одинъ это дѣло исполню.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Увозить будетъ не надобно; я надѣюсь, что она и добровольно поѣдетъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Но условился ли ты съ нею? И когда положилъ предпріятіе свое окончить?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Севодня. И хотя я съ нею о томъ еще не говорилъ; однако уповаю, что она, услышавъ мою прозьбу, и зная непорочную мою любовь, послушна мнѣ будетъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Да скажи же, какая отъ меня помощь потребна? Я съ стыда умру, ежели въ такомъ нужномъ случаѣ не покажу тебѣ услуги.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Мнѣ надобны деньги, у меня болѣе дватцати рублевъ нѣтъ; а на это дѣло по крайней мѣрѣ триста потребно.

ЗЛОРАДОВЪ [съ жалостію.]

Ежелибъ у меня были, и ежели бы я гдѣ ниесть занять могъ; то бы не пожалѣлъ ничего для здѣланія тебѣ помощи. Но по моему нещастію теперь такъ я бѣденъ, что болѣе пяти рублевъ не имѣю, и досадую, не могши самою бездѣлицею услужить моему другу. О судьба! ты часто лишаешь насъ способовъ показать благодѣтелямъ должную благодарность!

ДОБРОСЕРДОВЪ:

Да не вѣдаешь ли ты какова ниесть къ тому средства? Изыскивай, и помоги нещастному, которой безъ твоей помощи погибнуть долженъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Дай мнѣ немношко подумать.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Хорошо. [стоитъ задумавшись.]

ЗЛОРАДОВЪ [отошедъ въ сторону говоритъ.]

Теперь надобно не упуская времени этого глупинькаго простачка на свѣжую воду вывесть. Примѣтивши, что мнѣ отъ него живиться болѣе нѣчемъ, давно уже искалъ я случая поссорить его съ Княгинею и ее богатство прибрать къ себѣ въ руки. Но какъ бы мнѣ о томъ ее увѣдомишь?... Подумаю. - - - А! этотъ вымыселъ преизрядной. - - - [подошедъ восхищеніемъ къ Добросердову] Ну! я нашелъ способъ и мы деньги навѣрное получимъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [съ нетерпѣливостію.]

Говори и обрадуй!

ЗЛОРАДОВЪ.

Мы ихъ получимъ отъ Княгини , и ея же добромъ, ей же насмѣемся. И сказать правду, эта старая дура того достойна.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Но какимъ образомъ?

ЗЛОРАДОВЪ.

Напиши къ ней письмо, будто бы ты въ первой разъ заѣхалъ къ Графу Гордеянову я проигралъ триста рублевъ, которыя непремѣнно по утру прислать обѣщался; однако для збереженія своей и ея чести, желаеть, не выѣхавъ изъ дому, расплатиться, и тѣмъ показать, что ты достоинъ быть ея супругомъ. Этою лестью ты такъ ее тронешь, что она и трехъ тысячъ не пожалѣешь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Очень хорошо. Но знаешь ли ты гдѣ она?

ЗЛОРАДОВЪ.

Мнѣ дворецкой ея сказалъ, что она поѣхала къ своей невѣсткѣ. Поди, и напиши письмо скорѣя.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

А ты развѣ не пойдешь со мною?

ЗЛОРАДОВЪ.

Нѣтъ! я здѣсь посижу, и немножко почитаю эту новую книгу.. Она называется должность истиннаго друга, и болѣе всего благодарности учитъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я тотчасъ изготовлю.

ЯВЛЕНІЕ 10.

ЗЛОРАДОВЪ одинъ [глядя въ сл ѣдъ Добросердову.]

Теперь уже ты нещастія не минуешь!-- Глупая Княгиня тебѣ не прилична: она хотя и не своимъ имѣніемъ, однако очень богата. Ты и собственнымъ пользоваться не умѣлъ; а чюжимъ и подавно умѣть не будешь, и такъ надобно тебя отъ того избавить. Я знаю, что эта жеманная старушка зла какъ вѣдьма; а я ее поджечь способъ имѣю. Пойду разскажу ей всѣ его умыслы, приведу на него въ крайнее огорченіе, и тутъ же не теряя времени притворно откроюсь, будто я самъ давно въ нее влюбился. Она взбѣсившись его презритъ, а меня предпочтетъ. Это всеконечно сбудется. - - - Послѣ того выживу я тотчасъ отсюда этова молодчика, и отданъ ево въ руки заимодавцевъ; а къ погубленію бездѣльника Василія употреблю стряпчего. Этотъ дядька много мнѣ досады дѣлаетъ: но полно въ тюрьмѣ за то потерпитъ. Я подкуплю тюремщикомъ, чтобы его какъ возможно изнуряли, и все это, съ помощію моего остраго разума, могу безъ робости здѣлать. Раскаяніе и грызеніе совѣсти совсѣмъ мнѣ не извѣстны, и я не изъ числа тѣхъ простаковъ, которыхъ будущая жизнь и адскія муки ужасаютъ. Лишь бы здѣсь пожить въ довольствіи; а тамъ, что со мною ни случится; о томъ не пекуся. На мой вѣкъ дураковъ и дуръ будетъ! - - - [увидя Добросердова] Готово ли письмо?

ЯВЛЕНІЕ 11.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Вотъ оно! поди, помоги мнѣ, и здѣлай на всегда своимъ слугою.

ЗЛОРАДОВЪ.

Будь надеженъ! Это дѣло уже исполненное; а самъ между тѣмъ старайся у говорить свою любовницу; за деньгами конечно не станетъ. Прощай! - - - [идетъ и ворочается] Я и забылъ было тебя спросить. Видѣлся ли ты съ стряпчимъ, о которомъ. отъ меня слышалъ? И что онъ поговорилъ съ тобою?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Онъ хотя и обѣщался ко мнѣ быть, только не здержалъ слова.

ЗЛОРАДОВЪ

Пошли за нимъ теперь слугу своего моимъ имянемъ. Тебѣ съ нимъ необходимо увидѣться надлежитъ. Хотя ты отсюда и уѣдешь, однако надобно и то предупредить, что бы заимодавцы не здѣлали здѣсь великаго шуму и не навели бы тебѣ безчестія. Онъ ихъ уговоритъ, и такую помощь тебѣ покажетъ, какой ты не уповаешь. Прощай! и покуда я къ Княгинѣ ѣзжу, съ нимъ повидайся.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Все здѣлаю.

ЯВЛЕНІЕ 12.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ну! съ чего ты это на него взвелъ? Инымъ ничѣмъ оправдать тебя не можно, какъ развѣ тѣмъ, что ослышался. Видишь ли какъ онъ обо мнѣ старается? Поѣхалъ за деньгами, и далъ наставленіе какъ заимодавцевъ успокоить.

Я разговоръ его съ Докукинымъ отъ слова до слова слышалъ и помню; но я напередъ зналъ, что онъ, оставшись съ вами, вывернется. Скоро вы сударь истинну словъ моихъ узнаете и раскаетесь; но поздно.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Перестань пожалуй! А вѣрю, что ты не виноватъ, и не изъ злобы на него взвелъ. Поѣзжай на Арбатъ! тамъ есть дворъ купца Фалеліева , въ которомъ живетъ отставной Комисаръ Пролазинъ.

Не Комисаръ сударь, а бездѣльникъ. Ежели его позовете; то онъ васъ обольститъ, и лукавствомъ своимъ въ бѣду втащитъ. Подлинно, что Злорадовъ хорошихъ пріятелей имѣетъ!...

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты ненавидишь всѣхъ его знакомцовъ. Но скажи мнѣ, по чему ты этого стряпчаго такъ ругаешь?

По тому, что онъ бездѣльникъ, ябѣдникъ, криводушникъ и достоинъ адской муки. Вы меня сударь до бѣшенства приводите, и принуждаете забыть должное къ вамъ почтеніе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Развѣ ты его коротко знаешь?

Короче моего знать объ немъ не можно. Онъ былъ холопъ Князя Слабосмыслова , у котораго наушничествомъ вышелъ въ дворецкіе, и наворовалъ тысячъ съ дватцать: -однако умѣя лицемѣрить, честнымъ человѣкомъ по сію пору остался. По томъ удобривши наворованнымъ господскимъ добромъ такихъ же безсовѣстныхъ друзей своего боярина, каковъ вашъ Злорадовъ, выпросился на волю. Князь доставилъ его къ нажиточному мѣсту, гдѣ онъ съ помощію судей, непомнящихъ, не только о присягѣ, но и о будущей мукѣ, наворовалъ со сто тысячъ, и наконецъ съ чиномъ комисарскимъ пошолъ въ отставку, и теперь построилъ себѣ домъ не хуже бывшаго своего господина. Деньги отдалъ онъ въ ростъ; однако привыкши къ бездѣльствамъ, до сей поры отъ нихъ не отстаетъ, и нарочно бѣдно одѣвается, чтобы скрыть неправедно нажитое богатство.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Всеконечно Злорадовъ про то не вѣдаетъ. Онъ бы мнѣ столь безсовѣстнаго человѣка не одобрилъ: однако поѣзжай за нимъ. Я долженъ послушать вѣрнаго друга, и при томъ хочется мнѣ въ первой разъ эдакова человѣка увидѣть. Ѣздижъ скоряе! А я между тѣмъ побываю на почтѣ, и прикажу, ежели отъ брата письма ко мнѣ будутъ, отсылать ихъ въ Вологду обратно.

ЯВЛЕНІЕ 13.

Не могу надивиться безмѣрному твоему легковѣрію: и мнѣ кажется, что Злорадоовъ стряпчаго не даромъ позвать совѣтовалъ. Какое нибудь выдумано у него бездѣльство. - - - Я прошивъ того спорилъ; но силъ моихъ не стало. Этотъ бездѣльникъ обольстивши моего боярина, мною ругается; и ежели богъ мнѣ не поможетъ, то Добосердовъ скоро въ прежнюю жизнь опустится.

Конецъ втораго дѣйствія.

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТІЕ.

ЯВЛЕНІЕ 1.

СТЕПАНИДА

[плачетъ и отираетъ слезы.]

ЯВЛЕНІЕ 2.

ДОБРОСЕРДОВЪ и СТЕПАНИДА ДОБРОСЕРДОВЪ [идетъ къ Степанидѣ очень скоро.]

Ты плачешь и я вижу, что слезы твои горестную мою долю открываютъ. Не томи меня! Говори! Всеконечно я оставленъ? Ахъ! ежели это услышу; то въ минуту отсюда удалюся, и накажу себя за мои безпутствіи.

СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Но ѣдетъ ли она со мною?

СТЕПАНИДА.

Клеопатра, Марфу

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Клеопатру

СТЕПАНИДА.

[продолжаетъ сквозь слезы] Степанида [плачетъ.]

ДОБРОСЕРДОВЪ.

[хочетъ итти.]

СТЕПАНИДА [остановить его.]

Клеопатрой.

ЯВЛЕНІЕ 3.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Чево ты хочешь?

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону].

[къ слугѣ] Впусти ево.

ЯВЛЕНІЕ 4.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Здѣсь таиться нѣкого: [указывая на Степаниду.] [Панфилъ подаетъ письмо]

СТЕПАНИДА.

Не такъ скоро всея надеждъ! лишайтесь. Вы не совсемъ несчастны. Васъ любятъ столько, сколько вы по теперешному поведенію достойны.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Но ѣдетъ ли она со мною?

СТЕПАНИДА.

Нѣтъ сударь! Однако еще есть къ тому надежда; и надобно потерпѣть не много. Я пришла увѣдомить васъ, что Клеопатра, хотя и не склоняется, но великое показываетъ о васъ сожалѣніе. Я постараюсь Марфу на нѣсколько удалить изъ дому, и сыщу вамъ случай съ любовницею увидѣться.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

О какъ много буду я одолженъ тобою! Но о чемъ же ты плакала, и что значили твои слезы? Скажи. Не огорчило ли Клеопатру письмо мое, и какъ она приняла его?

СТЕПАНИДА.

Лишь только я письмо ваше ей вручила; то она его начала читать съ восхищеніемъ, а прочетши разцѣловала. И такъ я въ перьвой разъ видѣла, каково тяжко съ любимымъ человѣкомъ разставаться. Помолчавъ нѣсколько облилась она слезами и смущался не знала, что дѣлать; то ѣхать хотѣла, то отрекалась; и я изъ лица ее понимала, каково, тяжко было ея сердцу. [продолжаетъ сквозь слезы] Степанида , говорила она мнѣ: поди! скажи ему, что я съ нимъ всюды готова. - - - Нѣтъ! благопристойность, честь и должность, запрещаютъ мнѣ ѣхать, увѣрь его, что естли бы мнѣ позволялось, я бы и на край свѣта удалилась съ нимъ безъ размышленія и раздѣлила бы его участь; но добродѣтель велитъ мнѣ съ нимъ разстаться. - - Поди - - - Останься - - - утѣшай меня - Нѣтъ! бѣги и обнадежь его, что я по смерть любить его стану: но ѣхать съ нимъ не могу, увѣдомь его обо всемъ и не будь свидѣтелемъ тоски и слабости моей. Вотъ ее безпорядочныя слова, сударь! пожалѣйте о ней. [плачетъ.]

ДОБРОСЕРДОВЪ.

О судьба! Я долженъ тебя благодарить, и жаловаться на твою суровость! Ты награждаешь меня самою добродѣтельною любовницею; но ты же ее отъемлешь, и ввергаешь меня въ безконечныя бѣдствій! Я не могу съ нею разстаться, и мнѣ моя жизнь безъ нея несносна будетъ. [хочетъ итти.]

СТЕПАНИДА [остановить его.]

Постой сударь, и успокойся на нѣсколько минутъ. Я постараюсь очень скоро доставить вамъ случай увидѣться съ Клеопатрой.

ЯВЛЕНІЕ 3.

ДОБРОСЕРДОВЪ, СТЕПАНИДА и СЛУГА ДОБРОСЕРДОВА.\

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Чево ты хочешь?

Незнакомой человѣкъ, съ виду и съ одежды на приказнаго похожей, стоитъ въ передней, желаетъ поговорить съ вами и сказываетъ, что онъ принесъ къ вамъ пренужное письмо.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону].

Не изъ магистрата ли, онъ за мною присланъ? Но чтожъ, хотя бы и оттуда! [къ слугѣ] Впусти ево.

ЯВЛЕНІЕ 4.

ДОБРОСЕРДОВЪ, СТЕПАНИДА и ПАНФИЛЪ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Откуда ты взялся? И къ чему въ такомъ странномъ платьѣ? Не ужъ ли и ты пріѣхалъ горести мнѣ прибавить? Гдѣ братъ? И живъ ли дядя?

Не давайте сударь обо мнѣ знать, и не упоминайте о братцѣ: я тайно отъ него къ вамъ присланъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Здѣсь таиться нѣкого: [указывая на Степаниду.] Ей всѣ мои обстоятельствы извѣстны. Есть ли отъ брата письма? [Панфилъ подаетъ письмо] Да что ты такъ худъ и блѣденъ?

Извольте прочесть; а объ этомъ послѣ узнаете.

ДОБРОСЕРДОВЪ [развертывая письмо.]

Сердце мое трепещетъ! и всеконечно новой ударъ предвѣщаетъ!

Читаетъ письмо :

Читаетъ:

Читаетъ:

Хотя я и виновтъа передъ вами кажуся: но какъ скоро скажу тому причину; то увидите, что во всемъ ваше несчастіе мѣшаетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Говори скоряе!

По приказу моего боярина, скакалъ я къ вамъ денно и ночно, и подъѣзжая къ Ярославлю въ темную ночь опрокинулся съ телѣгою, и такъ убился, что недѣлю пролежалъ въ этомъ городѣ; и теперь черезъ силу къ вамъ пріѣхалъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Довольно разгнѣванная судьба меня гонитъ! и я получаю достойное наказаніе. Поди бѣдной въ Васильеву горницу, и успокойся.

Слышу сударь.

ЯВЛЕНІЕ 5.

ДОБРОСЕРДОВЪ и СТЕПАНИДА.

ДОБРОСЕРДОВЪ [взявъ Степаниду за руку]

А мы пойдемъ къ Клеопатрѣ. Я ее имѣю терпѣнія болѣе медлить.

СТЕПАНИДА.

Божусь вамъ, что итти къ ней не можно. Дайте мнѣ письмо вашего братца. Я его покажу Клеопатрѣ : а вы навѣрное черезъ полчаса притти къ намъ можете, Да вотъ и Василей съ какимъ та незнакомымъ человѣкомъ. Пожалуйте письмо скоряе!

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Возми, и дѣлай что можешь: а я въ слѣдъ за тобою буду,

ЯВЛЕНІЕ 6.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ПРОЛАЗИНЪ и ВАСИЛЕЙ.

Вотъ, сударь, его милость, за кѣмъ меня посылать изволили.

ДОБРОСЕРДОВЪ [Пролазину].

Я очень радъ, что вы прозьбы моей не ослушались.

ПРОЛАЗИНЪ.

Я всѣмъ честнымъ людямъ служить долженъ; но прошу вашего высокоблагородія на меня не прогнѣваться, что вчера у васъ не былъ. уже десятой годъ я въ этотъ день по обѣщанію пощуся, никакихъ дѣлъ не дѣлаю, и положенную на себя клятву храню очень твердо; такъ, какъ всякому Христіанину довлѣетъ. И меня за это обѣщаніе Богъ почти мертваго съ одра поднялъ.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Лучше бы было, ежелибъ ты издохнулъ; многихъ бы людей отъ бѣдъ избавилъ.

ПРОЛАЗИНЪ.

Да извольте же, милостивый государь, объявить, въ чемъ я нижайшій слуга могу помочь вамъ? Мнѣ долго мѣшкать нельзя; а надобно въ Чудовѣ по обѣщанію отслужишь молебенъ, и побывать у вечерни.

ВАСИЛЕЙ [сторону.]

О проклятой святоша! обманывай людей, Бога не обманешь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ваша помощь потребна мнѣ въ слѣдующемъ. Я многимъ долженъ; а особливо двумъ купцамъ, которыхъ уповаю и вы по слуху знаете: Докукину и Безотвязному. Перьвому 10, а другому 15 тысячъ. Векселямъ уже сроки минули... Они на меня въ Магистратѣ просятъ; и мнѣ хочется ихъ уговорить, чтобы еще нѣсколько обождали.

ПРОЛАЗИНЪ.

На что ихъ уговаривать. Мы сыщемъ способѣ съ ними раздѣлаться: и я для моего милостивца, его высокородія господина Злорадова , готовъ вамъ помогать всѣмъ моимъ знаніемъ. Я думаю, что вы желаете съ ними и вовсе развязаться?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Очень бы желалъ, да теперь нѣчемъ. А когда буду въ состояніи. - -

ПРОЛАЗИНЪ.

Оставьте эти разсужденіи; а послушайте моихъ совѣтовъ. А знаю много способовъ. Перьвой и самой легкой! Ежели вы въ неуказныхъ-были лѣтахъ тогда, когда вексели давали, и ежели только дву часовъ въ назначенное время не доставало; то они [поднялъ порошинку съ полу] ни эстолько не получатъ!

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Эдакимъ образомъ я не хочу; и мнѣ совѣстно и стыдно.- - -

ПРОЛАЗИНЪ.

Совѣстно и стыдно! КЪ чему вы такъ разборчивы? Милостивецъ мой! Нужда и законъ перемѣняетъ: и между нами сказано* стыдъ не дымъ, глазъ не выѣстъ! При томъ же я точно знаю, что эти бездѣльники сами васъ безбожно обманывали; и когда они по законамъ за то не наказываются, такъ довлѣетъ мнѣ по должности Христіанской за васъ вступиться, и лишить ихъ наворованнаго незаконно.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ! А на это не соглашуся. Не можете ли чемъ другимъ мнѣ пособить?

ПРОЛАЗИНЪ.

Есть еще средствъ сотня другая; и я ими много молодыхъ людей отъ хлопотъ избавлялъ. Напримѣръ: отпереться отъ векселя, сказать что онъ не вашей руки, что развѣ васъ пьянова напоивши, обманомъ подписать принудили, или что вы въ карты проиграли. А наконецъ: ежели заимодавцы въ судъ съ вами пойдутъ, такъ тамъ не только что ничего не получатъ, коли я за васъ стану стряпать; но и сами тысячи по двѣ потеряютъ и вамъ еще бесчестіе заплатятъ. Надобно искусненько сперва забѣжать къ судьямъ, я ихъ хотя бездѣлкою задобрить, а тамъ уже можно будетъ на нихъ ѣздить; и они, замаравши руки, станутъ насъ бояться и потянутъ на нашу сторону; а брать будутъ съ тѣхъ бездѣльниковъ. - - - Вы задумались! Конечно выбираете, которой способъ лучше? Мнѣ кажется, что всего легче отпереться. Тутъ дѣло присягою кончится, и вы будете не первой, которой въ нуждѣ присягнетъ ложно.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я не способенъ ложно клясться: это грѣшно и безчестно.

ПРОЛАЗИНЪ.

Бросьте сударь пустую разборчивость. Какой грѣхъ обманщика обмануть? Этимъ еще спасеніе душѣ получишь. Да при томъ нынѣ ваша братья молодые люди, клятву; шуткою почитаютъ, и чрезъ нее показываютъ свой разумъ. Подумайте, будто вы въ то время какой ни есть красавицѣ кленетесь, которую черезъ минуту обмануть намѣрены. Вить это у васъ нынѣче въ великомъ обыкновеніи, и я о томъ отъ васъ же господъ щегольковъ наслышался: а всякой обманъ равенъ. И такъ

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ я на все, что ни говорить не - - -

ПРОЛАЗИНЪ.

Еще есть предарагой способѣ, и такой, конторой въ самомъ безнадежномъ случаѣ употреблять довлѣетъ; я вамъ скажу его потихоньку. Отойдемте къ сторонѣ, что бы служитель вашъ не подслушалъ: дѣло чрезъ него надобно исполнить. А имянно [въ то время какъ они говорятъ, Василей приближась къ нимъ слушаетъ.] Велите ему позвать къ себѣ обѣихъ плутовъ съ векселями, и подпоишь ихъ хорошенько; а по томъ вексели у нихъ мастерски изъ кармановъ спроворить;, а ежели того не удастся, такъ отнять и изодрать. А когда они за то попросятъ, такъ въ томъ не вы будете виноваты, а слуга вашъ. Его высѣкутъ кнутомъ и пошлютъ на каторгу; чрезъ что вы одного холопа потеряете, а тысячу сбережете, и сами при честномъ имени останетесь.

ВАСИЛЕЙ [про себя.]

Голову прозакладую, ежели это не Злорадова выдумка.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ, сударь, я ко всему этому приступишь не соглашуся.

ПРОЛАЗИНЪ.

Да для чего же?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Дайте мнѣ нѣсколько подумать. Я пришлю за вами слугу моего, ежели мнѣ которое нибудь предложеніе покажется: а теперь прошу не погнѣваться, что съ вами разстанусь.

ПРОЛАЗИНЪ.

Хорошо сударь; и мнѣ также итти давно пора. Вить пѣшкомъ изъ слободы въ городѣ не скоро дотащишься: а въ Чудовѣ вечерне ранѣе всѣхъ мѣстъ служатъ. Простите, ваше высокоблагородіе; я и о васъ помолюся. [Уходитъ.]

ВАСИЛЕЙ [идетъ дверь притворяетъ.]

О нечестивецъ! молись о себѣ, чтобы избавиться отъ сатаны, которому ты здѣсь, лучше дьяволовъ, къ погибели людской служить.

ЯВЛЕНІЕ 7.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ и ПРАВДОЛЮБОВЪ.

ПРАВДОЛЮБОВЪ [входитъ тогда, когда Василей провожая Пролазина двери запирать хочетъ , и не видя Добросердова, которой задумавщись сидитъ въ креслахъ, Василію].

Пожалуй доложи обо мнѣ своему боярину, и скажи, что я пришелъ не о долгѣ его беспокоить, а для важной нужды. [въ сторону.] Надобно показать, что и въ нашей братьѣ есть честные люди.

ВАСИЛЕЙ [услышавъ послѣднія его слова]

Мы это знаемъ, и въ васъ обрасцоваго видимъ!

ПРАВДОЛЮБОВЪ.

Не до похвалы дѣло; а скажи Николаю Петровичу. - - -

Вотъ онъ!

ДОБРОСЕРДОВЪ [оглянувшись увиитъ Правдолюбова и говоритъ въ сторону.]

Какъ же мнѣ этого честнаго человѣка стыдно! Я разъ со сто его обманывалъ. - - Чѣмъ начать съ нимъ рѣчь, и что? - - - [Поклонясь Правдолюбову смятенно говоритъ.] Государь мой! я передъ вами такъ виноватъ, что и глядѣть на васъ стыжуся. Здѣлайте милость и не смутите болѣе правильными своими выговорами, такого нещастнаго, которой всякія укоризны достоинъ.

ПРАВДОЛЮБОВЪ.

Пожалуй не тревожся такъ много. Я не выговаривать вамъ, и не безпокоить требованіемъ денегъ пришелъ сюда; но хочу доказать мое о вашемъ состояніи сожалѣніе. Правда, что всякому, кто трудами деньги наживаетъ, потерять ихъ жалко; однако я хочу ихъ потерять, или хочу обязать васъ, что бы вы со временемъ безъ векселя мнѣ заплатили. Вотъ вашъ вексель и съ протестомъ! посмотрите вашей ли руки?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Моей сударь! но къ чему же о томъ меня спрашиваете?

ПРАВДОЛЮБОВЪ.

Къ тому, чтобы вы не подумали, будто бы я не вашъ вексель изодралъ [въ это время деретъ вексель и протестъ.] Теперь вы вольны заплатить мнѣ, тогда, когда въ силахъ будете, и я на вашу совѣсть отдаюся. Но при томъ сказываю вамъ, что не для того я обязательствы ваши изодралъ, чтобы вовсе уплаты получить не надѣялся. Нѣтъ сударь! Мнѣ также, какъ и другимъ заимодавцамъ Магистратъ , продавши ваши деревни, часть заплатить долженъ; но я для того это здѣлалъ, чтобы освободить васъ отъ принужденія, и чтобъ вы пришедши въ исправу добровольно со мною раздѣлались, и тѣмъ бы перемѣну жизни своей доказали.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

О боже! онъ меня со стыда умереть принуждаетъ.

ПРАВДОЛЮБОВЪ.

Никогда бы я вамъ въ долгъ не повѣрилъ, ежели бы сидѣлецъ мой меня спросился: не для того, чтобы уплаты вовсе не чаялъ; но для того, чтобы не быть въ одномъ щетѣ съ тѣми бездѣльниками, которые молодыхъ людей раззоряютъ, и непозволеннымъ образомъ наживаются. Да сверхъ того я зналъ коротко покойнаго вашего батюшку, Онъ былъ прямо честной господинъ, и я бы не только не захотѣлъ раззорять его сына; но колибъ могъ, то бы и отъ мотовства воздержать постарался.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Какая это честность! [Правдолюбову.] Ты своимъ великодушіемъ пуще требованія денегъ меня смущаешь. Чѣмъ возмогу я доказать мою за то благодарность?

ПРАВДОЛЮБОВЪ.

Ни чѣмъ, кромѣ того, что старайтесь поправиться, и гнушаясь прежними поступками, и тѣми людьми, которые васъ въ нихъ привели, и приводятъ, будьте впередъ осторожнѣе, и не всякому легко вѣрьте. Я не скрою отъ васъ, что мнѣ и всѣмъ вашимъ заимодавцамъ тайно знать дано, что вы завтре изъ города скрыться хотите; къ чему васъ конечно не допустятъ, ежели севодни не уѣдете. Пользуйтесь моимъ увѣдомленіемъ, и избавьтесь отъ безчестія. [Уходитъ.]

ЯВЛЕНІЕ 8.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что такое я услышалъ? И кто бы таковъ этотъ бездѣльникъ? Ежели я его узнаю; то не минуетъ онъ моего мщенія.

ЯВЛЕНІЕ 9.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ и ДОКУКИНЪ.

ДОКУКИНЪ [вошедъ тихо и увидя, что Добросердовъ и Василей не примѣтивъ его стоятъ задумавшись, говоритъ про себя.]

Что это они въ такихъ глубокихъ мысляхъ? Знать къ завтрешней дорогѣ снаряжаются, и знать Злорадовъ сказалъ мнѣ сущую правду: но полно они ошибутся; и я ихъ на зарѣ въ теплинькое мѣстечко спроважу.

ДОБРОСЕРДОВЪ [взглянувши въ ту сторону , гдѣ Докукинъ его увидѣлъ.]

А! мы и не слыхали, что ты вошелъ. За чѣмъ опять такъ скоро пожаловалъ? Нѣтъ ли новой до меня нужды?

ДОКУКИНЪ.

Есть, милостивый благодѣтель! Лишь я отъ васъ вышелъ, такъ ко мнѣ приступили мои заимодавцы и требовали непремѣнно севодни своихъ денегъ; такъ пожалуй не оставь меня бѣднаго.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Но вить я уже тебѣ сказалъ, что ты черезъ недѣлю вѣрно получишь, и такъ потерьпи до тѣхъ поръ, и не скучай пожалуй.

ДОКУКИНЪ.

Вѣрю милости вашей, что вамъ скучно, да и мнѣ-ста не больно радостно. Сталъ ли бы я безотступно докучать вамъ, коли бы не до зла горя самому приходило? Ежели завтре не расплачуся; то чрезъ два дни лавчишки мои здѣсь опечатаютъ, и пошлютъ въ Питеръ, чтобы и тамъ поступить такою-же манирой.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нужду твою я вижу, жалѣю о тебѣ; но помочь не въ силахъ. Потерпи ради бога.

ДОКУКИНЪ.

Вишь вашему высокородію довольно извѣстно, что терпѣлъ я до той поры, пока самому не пришло до бѣды неминучей. Помилуйте сираго и пропащего человѣка, а притомъ и себя. Я какъ много вашу честь ли почитаю; однако долженъ буду - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Опять лгать надобно! [отошедъ не много говоритъ Василію] Какъ бы отъ него избавиться? [тихо съ Василіемъ разговариваетъ.]

ДОКУКИНЪ [въ сторону.]

Начали вымышлять, чѣмъ бы провесть: меня; однако я уже остереженъ. Еще немношко вывѣдавши отъ нихъ пойду, а завтре ихъ съ пуховой постельки побью челомъ въ Магистратъ на нары.

ДОБРОСЕРДОВЪ [Василію.]

Я тебя послушаю, и начну говорить. [Докукину] И такъ тебѣ не обходимо деньги завтре потребны, и ты никакъ подождать не можешь?

ДОКУКИНЪ.

Душа бы-сте вонъ изъ собачьева сына, ежели говорю неправду. Когда завтре не раздѣлаюсь; то послѣ завтре буду самъ въ Магистратѣ, куда въ товарищи и благородныхъ моихъ должниковъ отъ скуки попрошу.

ДОБРОСЕРДОВЪ

Онъ еще и ругается мною! [Докукину] Ты уже и шутишь начинаешь? Я не желаю тебѣ товарищества въ Магистратѣ дѣлать; а постараюсь обѣихъ насъ отъ этого мѣста избавить. Будь надеженъ, что завтре въ двенатцать часовъ, ежели не всѣ, такъ пять тысячъ конечно получишь.

ДОКУКИНЪ [въ сторону.]

Обѣщаетъ, думая уѣхать; но я и самъ проворенъ. [Добросердову ] Прошу милости о всѣхъ деньгахъ; я ихъ изъ рукъ въ руки выдамъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Всѣ силы употреблю, и думаю, что Княгиня не допуститъ меня, до Магистрата; и мнѣ столько дастъ, что я съ тобою расплачуся. Прощай! Я долженъ къ ней ѣхать. Поди домой, а завтра приходи на вѣрное....

ДОКУКИНЪ [кланяясь и идучи тихо.]

Взять тебя туда же, куда я много вашей братьи засаживалъ.

ЯВЛЕНІЕ 10.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Радъ я, что его выжилъ, и думаю, что въ послѣдней разъ лгалъ теперя. Ежели богъ меня наградитъ щастіемъ; то не только я самъ съ ними знаться не буду, но закажу другу и недругу. Побудь ты здѣсь до тѣхъ, поръ, покуда другъ мой не пріѣдетъ: а я пойду къ Клеопатрѣ [Тутъ входитъ Безотвязной] Но вотъ еще новое препятствіе! Никакъ мнѣ отъ нихъ севодня не отдѣлаться? Говори съ нимъ что вздумаешь, а я уйду. [хочетъ итти; но Безотвязной вышедшей тогда , когда Добросердовъ послѣднія три строки выговариваетъ, низкія дѣлаетъ поклоны, и увидя, что онъ уйти хочетъ, вдругъ къ нему бросается.]

ЯВЛЕНІЕ 11.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ, и БЕЗОТВЯЗНОЙ.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Куда изволите итти благоутробіе ваше? Вы очень не благолѣпно поступаете со мною. Лишь меня увидѣли; то не молвя ни одного словца вонъ бѣжите. Это не по дворянски! и это не само благородное дѣло!

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Еще обманывать должно. [Безотвязному] За что ты на меня сердишься; божусь, что я приходу твоего не примѣтилъ. Скажитка, какъ ты нынѣ поживаешь, и что...

БЕЗОТВЯЗНОЙ [прервавъ рѣчь съ досадою.]

Прежде всѣхъ разговоровъ хочу я получишь мои деньги; которыя за срокомъ осмой жду мѣсяцъ. А у другихъ купцовъ товары для васъ забиралъ въ долгъ, за то плачу двойной ростъ; а вамъ почти все уступалъ я за свою цѣну.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты ихъ завтре получишь; а теперь мнѣ недосугъ болѣе говоришь съ тобою/ [Безотвязной сердится] Сердись какъ хочешь, этимъ не поможешь. [Василію] Выживи его отселя, а я буду у Клеопатры. [уходитъ.]

ЯВЛЕНІЕ 12.

ВАСИЛЕЙ и БЕЗОТВЯЗНОЙ.

БЕЗОТВЯЗНОЙ [бѣжитъ въ слѣдъ за Добросердовымъ; но тотъ вошедши, дверь за собою захлопнувъ.]

Что это такое! Не пускать меня, и не хотѣть говорить? Мы перевѣдаемся съ тобою. Дѣлайся пожалуй фертикомъ; да не на долго. Я укрочу твою бодрость!

Но не кричижъ Петръ Васильевичь! Здѣсь не рынокъ; а домъ боярыни знатной. Этимъ прибыли право не получишь.

БЕЗОТВЯЗНОЙ [въ сторону подумавши немношко.]

Постараться было отъ него обо всемъ свѣдать; хотя онъ всегда былъ несговорчивъ, но можетъ быть бѣдность рога ему позбила. [Василію] Василей Матвіевичь! Я виноватъ, и вижу, что многонько разгорячился. Полно всякому своя болячка идетъ къ сердцу. Но для чего же ты по сю пору еще въ одномъ кафтанѣ ходишь? Кабы съ нашимъ братомъ жилъ посогласнѣя, такъ бы имѣлъ паръ десятокъ.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Что онъ за рѣчь заводитъ. Послушаю немного его плутней. [Безотвязному.] и однимъ очень доволенъ.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Однако твоя же братья подсмѣиваютъ надъ тобою, что ты не такъ щепетко, какъ они, наряжаешься. Здѣлай милость, скажи мнѣ непотаяся словца съ четыре? А я тебѣ услужу пятью имперіальцами и на парочку Пирюенскаго грызету.

Не ужъ ли ты меня бездѣльникомъ почитаетъ? Ежели я что могу сказать, такъ и безъ подарковъ отъ меня услышишь.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Никако нѣтъ-сте! Я знаю, что ты съ лишкомъ честенъ: но пожалуй меня не опасайся: я никому не пронесу. Правда ли, что твой бояринъ женится на Княгинѣ?

Правда!

БЕЗОТВЯЗНОЙ [очень скоро , и смотря пристально на Василія.]

И то, что сыгравши свадьбу хочетъ отсюда уѣхать.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Онъ меня смутилъ этимъ вопросомъ. [Безотвязному] Какой плутъ сказалъ тебѣ эти враки?

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Пожалуй не сердяся, меня увѣдомь. Я не обману тебя. Вотъ деньги со мною; изволь - - -

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Нѣтъ мочи болѣе терпѣть: отпою ему хорошенько. [Безотвязному] Давно ли ты сталъ меня почитать такимъ же, какъ и самъ, плутомъ? Я кажется никогда не якшался съ вашею братьей, и ежели бы вправду мой бояринъ хотѣлъ уѣхать, то бы я тебѣ того ни за какіе не сказалъ подарки. Поди вонъ! и подкупай такихъ же бездушниковъ, какъ ты и твои товарищи.

БЕЗОТВЯЗНОЙ

Слушай же братъ Василей! бояриться тебѣ право не къ стати; не только тебѣ, да и боярину твоему. Вы еще не такія великатныя господа, что бы заимодавцевъ со двора гонять и травить собаками. Вишь у насъ на вашу братью озорниковъ есть и управа. Что это? Своего притоманнаго попросить не можно. Я кажется служилъ вамъ честно, и безъ барыша за свою уступалъ цѣну.

О негодникъ! Ты уступалъ за свою Цѣну? Побойся хотя смертнаго часа, и не лги такъ безстыдно. Вить я знаю, что ты и на пять тысячь боярину не далъ, хотя вексель на 15 имѣешь.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Не како нѣтъ-сте! у меня на полное число и все хорошей товаръ забирали.

Подлинно, что товаръ доброй. Напримѣръ: въ первой разъ взяли трои золотыхъ часовъ. Они не стояли дву сотъ рублевъ; а ты написалъ за нихъ четыреста тритцать.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Не како нѣтъ-сте!

Табакерку, въ которой между бриліантами былъ восточной хрусталь вставленъ, за тысячю двѣсти рублей; а она и трехъ сотъ не стоила.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Лжеши! не како - -

Словомъ, всѣ товары прямо по плутовски за тройную цѣну написаны. И ежели тебѣ это бездѣльство здѣсь богъ попуститъ; то уже, на томъ свѣтѣ не миновать. - - -

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Уймись пожалуй? Я на, враки твои плюю. Ты напрасно меня попрекаешь! и съ нами всегда такъ бываетъ. Когда у насъ выманиваютъ, тогда мы пречестные люди; а когда дѣло къ расплатѣ придетъ, тогда мы плуты, барышники и дорого на щётъ ставимъ. Я уже молодцами съ дватцатью имѣлъ эдакія ссоры.

И всѣхъ ихъ раззорилъ, и привелъ въ нищетское состояніе. Мнѣ почти всѣ твой бездѣльствы извѣстны. Послушай, я тебѣ перечту, ково ты плутовскя ограбилъ. Гвардіи салдата Легкомыслова , за которымъ было пять сотъ душъ, черезъ годъ совсѣмъ ты очистилъ, и за каменной дворъ, что пяти тысячь стоилъ, сшилъ ему только три пары платья.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Пустое!

ВАСИЛЕЙ [продолжаетъ.]

Капрала Брякунова довелъ до такого состоянія, что онъ твоимъ пронырствомъ тысячу душъ промоталъ, такъ скоро и тайно, что его сродники не могли, о томъ провѣдать, и послѣ спившись умеръ онъ въ Магистратѣ, куда ты же его засадилъ.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Тамъ ихъ братьѣ и мѣсто.

Не отворачивайся, и не потупляй глазъ, а слушай. Артиллеріи Порутчика Верхоглядова , армейскаго Капитана Простодушина , и множество, которыхъ и въ цѣлой часъ не перечтешь. Наконецъ плутяга не спустилъ ты и своему роду, и этого добринькаго молодца, сына Казанскаго заводчика, которой сюда языкамъ и купецкому промыслу учить, ея пріѣхалъ, въ два года лишилъ ты отцовскаго наслѣдства, и наконецъ хотѣлъ поймать въ Магистратъ и тѣмъ принудилъ его въ Службу записаться. Ежели бы правдивые, судьи вѣдали о твоихъ бездѣльствахъ; то бы они тебя давно на каторгу послали.

БЕЗОТВЯЗНОЙ.

Всели сте выболтать изволилъ. Ну! такъ вѣдай же, что судьи та обо мнѣ знаютъ, и знаютъ, что я человѣкъ честной. А васъ господа обманщики они наказать не упустятъ. Прощай! Часъ тебѣ доброй. Ты меня завтре лучше узнаешь, и мы въ другомъ мѣстѣ пощитаемся съ тобою.

ЯВЛЕНІЕ 13.

ВАСИЛЕЙ одинъ.

Дурно я здѣлалъ, что разсердилъ этого плута. Боюсь я, что бы онъ севодня не сыгралъ съ нами шутки. Вотъ какіе у насъ купцы! Похожи ли они на людей торговыхъ? Нѣтъ! Сущіе мошенники! однако не всѣ, есть и добрыхъ людей много, которые отъ честности нищими становятся. Напримѣръ, давишной Правдолюбовъ. Я отъ него часто слыхалъ, что онъ на многихъ, знатныхъ боярахъ ждетъ долгу лѣтъ по десяти и болѣе; а особливо, на какихъ та двухъ братьяхъ, которые вмѣсто, уплаты, его и многихъ купцовъ другъ къ другу пересылаютъ, и наконецъ принудятъ ихъ отъ долгу отступиться. Ежели бы и большихъ господъ въ Магистратъ брали; то бы уменшилась у всѣхъ охота забирать въ долги, не имѣя къ заплатѣ надежды. Однако я забывшись съ лишкомъ заболтался. Мнѣ должно, покуда Злорадовъ не пріѣдетъ, повидаться съ Панфиломъ, и узнать, каково наши дѣла у нихъ идутъ. [идучи запираетъ дверь въ канторку Добросердова.]

Конецъ третьяго дѣйствія.

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

ЯВЛЕНІЕ 1.

ЗЛОРАДОВЪ одинъ [вошедши въ канторку; но увидѣвъ, что она заперта , останавливается.]

А! Онъ всеконечно у своей красавицы, болшая нѣжныя дурачествы время провождаетъ. О глупинькой! ты не стоишь сожалѣнія. Ежели тебя проучу хорошенько, такъ и ты впередъ такихъ же шалуновъ, каковъ теперь самъ, проводить станешь. Не хорошо ли жить съ разумомъ на свѣтѣ и не быть заражену этимъ дурачествомъ, что здѣсь добродѣтелью называется? Добро дѣлать конечно надлежитъ, но себѣ самому, а не людямъ. Вить мы для себя родимся; и по тому лишь о себѣ и стараться намъ должно, [садится въ креслы, и нѣсколько посидѣвъ улыбаясь говоритъ] Глупой Княгинѣ въ одну минуту такъ я надулъ въ уши, что она за меня вытти обѣщалась, и съ досады лопнуть хочетъ, чему бы я и порадовался, ежели бы она была уже за мною. - - - Но я обнадежилъ ее привесть домой, такъ что бы ей Добросердова застать съ его любовницею, и она для того ободворъ меня ожидаетъ - - - Какъ же бы это здѣлать? - - - [Думаетъ.] О есть средство! Исполнивши это преумное дѣло, Клеопатру въ монастырь, Добросердова севоднижъ въ тюрму; и для того теперь же его заимодавцевъ снова увѣдомлю, что онъ ночью уѣхать хочетъ; а плута Василія , ежели онъ по совѣту стряпчева вексель изодралъ, правосудіе и безъ меня накажетъ: но вотъ и онъ.

ЯВЛЕНІЕ 2.

ЗЛОРАДОВЪ И ВАСИЛЕЙ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Гдѣ твой господинъ?

ВАСИЛЕЙ [сурово.]

Тамъ, гдѣ его никто не обманетъ.

ЗЛОРАДОВЪ [съ досадою.]

Отвѣчай, гдѣ онъ? И ежели знаешь, такъ скажи, что я пріѣхалъ.

ВАСИЛЕЙ [въ сторону.]

Охотнѣе бы я увѣдомилъ его о твоей смерти! Только не удастся тебѣ безъ меня поговоришь съ нимъ.

ЯВЛЕНІЕ 3.

ЗЛОРАДОВЪ.

Этотъ мерзавецъ и теперь такъ меня огорчилъ, что я, во что ни станетъ, проучу его хорошенько. Видно, что стряпчева не послушались, однако есть еще способовъ довольно. Какъ скоро женюсь на Княгинѣ , такъ куплю изъ Добросердовыхъ деревень ту, гдѣ этотъ плутъ приписанъ; а купивши высѣку его кнутомъ, объявя въ приказѣ, что дѣлаю это съ нимъ за непочтеніе, и по томъ сошлю его на каторгу вѣчно. Только съ Княгинею та жить мнѣ очень скушно будетъ. - - - Нѣтъ ничего! Я стану ее обманывать. Она уже многими была проведена, но тѣ до конца раззорить ее не умѣли, а я ее совсѣмъ очищу, и докажу, что она дѣло съ совершеннымъ мастеромъ имѣла. Хотя я и знаю, что многіе простачки будутъ поносить меня; но я на нихъ не посмотрю и имъ же посмѣюся, Они при всей своей честности съ нуждою могутъ на одноколкахъ ѣздить, а я въ состояніи буду разъѣзжать въ каретахъ цугомъ. Они станутъ ѣсть щи да кашу, а я ежедневно давать столъ открытой, такъ какъ и судья Взяткохватовъ. Всѣ знаютъ, что онъ грабительствомъ великое свое богатство нажилъ, и что домовъ съ дватцать наглымъ образомъ раззорилъ. Всѣ кричатъ о томъ; однако онъ и между крикунами видѣнъ. Они носятъ преветхіе суконные, а онъ бархатные новомодные кафтаны. Они пѣшкомъ по грязи таскаются; а онъ скачучи въ каретѣ грязью ихъ брызжешъ. Они - - - Да вотъ и Добросердовъ.

ЯВЛЕНІЕ 4.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ЗЛОРАДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Никакъ ты былъ у Клеолатры. Желалъ бы я, чтобъ ты у нее такой же успѣхъ имѣлъ, какой я у Княгини.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Конечно, ты привезъ деньги.

ЗЛОРАДОВЪ.

Не ужъ ли ты думалъ, что я не привезу? Вотъ они ровно 30 имперіаловъ. Какъ скоро я старушкѣ письмо отъ тебя отдалъ; то она прочётши его, взяла деньги у своей невѣстки, и просила меня, чтобы я отвезъ ихъ, къ тебѣ поскоряе, и привезъ бы тебя съ собою.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я не могу къ ней ѣхать.

ЗЛОРАДОВЪ.

Ты и недолженъ. Она было нѣсколько на тебя разсердилась за то, что ты сказавши-ей, будто за братниными дѣлами поѣдешь, вмѣсто того, спѣшилъ играть въ карты; однако я совсѣмъ тебя выправилъ, и сказалъ ей, что тебѣ надлежало Графу Гордеянову вручить письмо отъ дяди, что ты и здѣлалъ; но заставши у него гостей, принужденъ былъ поиграть немношко: а она словамъ моимъ и повѣрила.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я тобою несказанно обязанъ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Мнѣ для тебя все дѣлать надлежитъ. Наконецъ просила она меня, что ежели ты не поѣдешь; то хотя бы я, отвезши деньги, назадъ былъ. Мнѣ прозьба ея показалась къ стати, для того что бы тебѣ дать время переговорить съ Клеопатрою. Да видѣлъ ли ты ее? И соглашается ли она?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не совсѣмъ; но я уповаю, что скоро склонится. И такъ здѣлай ты мнѣ милость, поѣзжай и продержи Княгиню тамъ еще часа два три.

ЗЛОРАДОВЪ.

Пожалуй хотя до полуночи. Это ничего не стоитъ. Вить ты знаешь какъ легко водить ее за носъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Перестань о ней говорить; поди и удержи ее въ гостяхъ, а я въ моихъ покояхъ договорю съ Клеопатрою , по тому что тамъ всѣ за нею надзираютъ, а сюда обѣщалась она быть чрезъ Княгинину спальню потаенными сѣньми. Я уповаю, что она со мною поѣдетъ, и для того сей же часъ пошлю за лошадями.

ЗЛОРАДОВЪ.

Это все мнѣ поручи, у меня есть бланкетъ на почтовыя подводы, и они для тебя черезъ часъ на моемъ дворѣ готовы будутъ. Проворь лишь ты здѣсь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ахъ какъ ты должишь меня!

ЗЛОРАДОВЪ.

Нѣтъ я отплачиваю. Но оставимъ пустыя учтивости; позови сюда Клеопатру. Скоряе, а я поѣду къ Княгинѣ. Прощай! [въ сторону] Онъ опять самъ далъ мнѣ случай привезть Княгнию , такъ что она ихъ въ его покояхъ вѣрно застанетъ.

ЯВЛЕНІЕ 5.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ну Василей! Видишь ли, какъ онъ мнѣ помогаетъ? Досталъ деньги, даешъ подорожную и лошадей приготовить хочетъ. Я имъ одолженъ такъ много, что и отплатить буду не въ силахъ.

И меня привелъ онъ въ удивленіе. Кажется, что давича я не ослышался. Однако я словамъ его не вѣрю, и что онъ ни дѣлаетъ, все обманомъ щитаю.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты ужасно недовѣрчивъ, и великой охотникъ до подозрѣнія.

Это сударь правда! Сколько вы легковѣрны, столько я остороженъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Оставь пустыя разсужденіи, а поди къ Клеопатрѣ; попроси ее сюда, и скажи, что Злорадовъ уже уѣхалъ, и что я одинъ ее ожидаю.

Слышу сударь.

ЯВЛЕНІЕ 6.

ДОБРОСЕРДОВЪ одинъ.

Теперь не достаетъ только согласія моей возлюбленной; а то бы я совершенно былъ щастливъ; но мнѣ на любовь ея надѣяться можно. Она всеконечно меня въ горести не оставитъ; и хотя теперь еще нѣсколько противилась, однако я примѣтилъ, что чрезъ силу себя принуждала, и стараясь укрѣпляться показывала обо мнѣ сожалѣніе - - - Сожалѣніе! Но довольно ли его для меня, естьли любовь страстная не будетъ съ нимъ соединенна? Жалѣютъ и о преступникѣ, котораго за гнусныя дѣла ведутъ на казнь позорную. Зрители плачевнаго его конца о немъ соболѣзнуютъ. Но шутъ дѣйствуетъ человѣколюбіе. Онъ жалокъ по человѣчеству, а презрителенъ по дѣламъ своимъ. Равномѣрно можетъ быть и Клеопатра , видя меня близко погибели, обо мнѣ сожалѣетъ; но ввѣриться, для прошедшихъ моихъ неистовствъ, мнѣ не смѣетъ, и можетъ быть страсть свою преодолѣвая, твердо предпріемлетъ меня покинуть. - - - - Нѣтъ! Нѣжное ея сердце толь сурово со мною не поступитъ. Она увидѣвши мои слезы, смятеніе и отчаяніе, вѣрно со мною поѣдешь. Упаду къ ногамъ ея, и прежде ихъ не оставлю, покуда не получу ея согласія, или жизнь мою у нихъ кончу. - - - Но вотъ и она.

ЯВЛЕНІЕ 7.

ДОБРОСЕРДОВЪ, КЛЕОПАТРА, СТЕПАНИДА и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [бѣжитъ на встрѣчу Клеопатрѣ, и взявъ руку ея цѣлуетъ.]

Утѣха злополучной моей жизни! уже ли ты тоску мою окончить предпріяла?

КЛЕОПАТРА.

Отъ чего вижу тебя еще въ пущемъ смятеніи? Кажется, что я въ твою угодность весьма много дѣлаю, и благопристойность преступая, тайно прихожу въ такое мѣсто, куда и за то, естьли бы и явно зашла, всякой человѣкѣ осудитъ меня долженъ. Ну ежели тетушка зайдетъ сюда?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Она такъ скоро пріѣхать не можетъ. Другъ мой столько, ее въ гостяхъ удержитъ сколько мнѣ угодно. Не опасайся ее присутствія, и видя лютое мое мученіе, согласись этотъ домъ оставить; согласись и поручи себя вѣрному любовнику, которой безъ тебя отсюда не выѣдетъ; и естьли ты здѣсь останешься, то жилище твое будетъ ему гробомъ. Но ты и взоръ отъ меня отвращаешь! О обманчивая надежда!

КЛЕОПАТРА.

Отвращаю! чтобы не показать тебѣ слабости моей, которую недавно, какъ сильно скрывать ни старалась, ты во мнѣ примѣтилъ. Взгляни на слезы мои, взгляни и познай, что любовь проливать ихъ заставляетъ, и что та же бы любовь повсюды повела меня за тобою, естьли бы добродѣтель не противилась. Но она - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ возлюбленная Клеопатра? Добродѣтель не противится желаніямъ непорочнымъ. Удались скоряе того дому, гдѣ тебѣ нещастіе приготовляютъ, гдѣ ты терпишь гоненіи, и гдѣ пользуются твоимъ иждивеніемъ, а тебя въ неволѣ содержатъ. Удались скоряе, или на вѣки учинятъ тебя злополучною, и ты будешь каяться не послушавъ моихъ совѣтовъ. Тетка твоя не достойна отъ тебя почтенія. Она твой гонитель, врагъ и - - -

КЛЕОПАТРА.

Не поноси ее при мнѣ. Я лучше все отъ нее претерплю, нежели дойду до того, что бы меня за то осуждали, что я презрѣвши честь и. должность, ушла съ любовникомъ изъ дому такой родственницы, которой поручена я отъ, родителя. Нѣтъ! Я тѣмъ вѣчное навлеку себѣ поношеніе.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

То ли я отъ тебя услышать надѣялся? Вотъ воздаяніе на мою нѣжность, и награда за мое постоянство! Вотъ какъ ты меня любишь! Естьли бы ты въ истинну взаимную любовь питала; то бы все для своего любовника забыла, для того любовника, которому честь твоя жизни его миляе, и которой у ногъ твоихъ послѣднее дыханіе испуститъ. - - - Но ты въ искренности его сумнѣваешься. - - - О боже! Тебѣ извѣстны мои мысли. - - - Жестокая! Когда уже я отъ тебя не могъ пріобрѣсть довѣренности; когда тебѣ подозрителенъ кажуся: тебѣ, которой тайны сердца моего извѣстны; того сердца, которое плѣнясь тобою, тебя лишь только любило, тобою восхищалось, и въ тебѣ всю свою утѣху полагало; - - - но ты его терзать хочешь, и да безпримѣрную горячность - - -

КЛЕОПАТРА.

Перестань неправильные дѣлать выговоры; они чести моей обидны. Обрати на меня суровый взоръ свой! Не ли я притворно слезами обливаюсь? И не ли лукавя стеню и воздыхаю? Посмотри на мой печальный видъ; въ немъ ты конечно не безстрастіе увидишь.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Чувствуя обо мнѣ такъ...

КЛЕОПАТРА [перервавъ продолжаетъ.]

Еще ли ты станешь обвинять меня холодностію, и терзать нѣжное мое сердце? Кленусь, что равно тебя люблю, какъ я тобою любима; ты также составляешь всю ною отраду; ты будешь по смерть владѣть моею душею, и кромѣ тебя никто щастія моего здѣлать не возможетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Когда ты все сіе чувствуешь; то почто произвольно мучишься? Оставь сей домъ, въ которомъ вѣчныя бѣдствіи тебѣ уже готовы. - - - Не отвращай отъ меня любезнаго мнѣ взора! [упавши на колѣни.] Взгляни на своего любовника. - - Отчаяніе и изступленіе на лицѣ его ясно изображаются! Пожалѣй объ немъ и удалися,- - - или въ этотъ же часъ будь готова. - - - [тутъ входитъ Княгиня и застаетъ его на колѣняхъ.]

ЯВЛЕНІЕ 8.

КНЯГИНЯ, КЛЕОПАТРА, ДОБРОСЕРДОВЪ, СТЕПАНИДА и ВАСИЛЕЙ.

КЛЕОПАТРА.

Погибла я теперь!

ДОБРОСЕРДОВЪ

Выслушай меня сударыня...

КНЯГИНЯ [Добросердову, рѣчь его прервавши.]

Ты меня выслушай измѣнникъ! Весьма я радуюсь, что коварные твои умыслы узнала. Не будешь ты ругаться моимъ простосердечіемъ, и не получишь эту безстыдницу. - - - [Клеопатрѣ] А ты, притворная смиренница! ты за мои о тебѣ стараніи хорошее готовила мнѣ воздаяніе. [въ сторону] Не знаю чѣмъ наказать этихъ злодѣевъ?- - -

СТЕПАНИДА [бросясь къ Княгинѣ.]

Ахъ! сударыня, не беспокойтесь такъ много! Самъ Богъ надоумилъ васъ домой пріѣхать. Ежелибъ вы полчаса умедляли; то бы никово изъ нихъ не застали, Клеопатра совсѣмъ соглашалась ѣхать; и какъ много я ни противилась, только на меня не смотрѣли.

ВАСИЛЕЙ [къ Добросердову.]

Что я слышу?

СТЕПАНИДА

Я теперь было къ вамъ послать хотѣла; но вы сами подоспѣли. Вотъ, сударыня! не правду ли вамъ о его милости сказывали? Онъ давно измѣнить вамъ приготовлялся.

Ахъ плутовка! И она противъ насъ. Мо - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ [къ Княгинѣ.]

Не вѣрьте ей; она - - -

КНЯГИНЯ [къ Добросердову.]

Молчи обманщикъ! [Степанидѣ] Я очень рада, что хотя ты вѣрна мнѣ... Виновата, что добрыхъ людей давно не слушала. Но что же мнѣ съ ними дѣлать? Они меня разсудка лишили.

СТЕПАНИДА [тихонько Княгинѣ.]

Я нѣчто уже придумала. Они уговорились уѣхавши жениться, и просить на васъ; и такъ надобно вамъ не допустить до того, и засадить ее [указывая на Клеопатру] въ надежное мѣсто.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ это время жалостно взглядываетъ на Клеопатру, порывается итти къ ней; и тихо разговариваетъ съ Василіемъ.]

Да куда же?

СТЕПАНИДА.

Сей же часъ пошлите ее въ тотъ монастырь, гдѣ ваша тетушка игуменьею, и не мѣшкайте ради бога; а отвесть ее мнѣ поручите и прикажите ѣхать со мною моимъ братьямъ.

А! ты меня очень къ стати надоумила, и я тебѣ все поручаю. Поди и не мѣшкая минуты, ступай съ нею. [къ Клеолатрѣ] А ты, что тебѣ Степанида ни скажетъ, во всемъ ее слушай. [Клеопатра идетъ , Добросердовъ за нею слѣдовать хочетъ; но Княгиня его останавливаетъ.]

ЯВЛЕНІЕ 9.

КНЯГИНЯ, ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

КНЯГИНЯ [Добросердову]

Куда ты итти осмѣливаешься? Постой безстыдной! Чѣмъ можно тебѣ передо мною оправдаться?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ни чѣмъ! А можно оправдать невинную Клеопатру , которая, помня добродѣтель, и не смотря на вой обольщеніи, отнюдь не соглашалась на мою прозьбу. Вѣрь мнѣ, что Степанида по злости ее оклеветала. Не поступай съ нею строго; а пожалѣй. - - -

Молчи безсовѣстной! Какъ? Ты не стыдишься оправдать мою соперницу, съ которою обесчестить меня уговорился? Поди съ глазъ моихъ! я уже всѣ твои умыслы знаю; поди! и никогда мнѣ не кажися.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Конечно никогда не покажусь, но не тщусь вырвать изъ рукъ твоихъ нещастную мою любовницу, въ чемъ, мнѣ вѣрный мой другъ поможетъ; а ты за свои съ нею поступки получишь достойное воздаяніе - - - [Хочетъ итти, но Злорадовъ входитъ].

ЯВЛЕНІЕ 10.

ДОБРОСЕРДОВЪ, КНЯГИНЯ, ЗДОРАДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [бросаясь хочетъ обнять Злоралова; но тотъ его къ себѣ не допускаетъ.]

Любезной другъ помоги нещастному - - -

ЗЛОРАДОВЪ.

Не нещастному, а неблагодарному! Не безчести меня называя другомъ. Я никогда тебѣ имъ не былъ; а только по человѣчеству видя твое гнусное поведеніе, старался увѣщевать тебя, и отвращалъ отъ погибели. Ты смущаешься! но ты санъ всего злощастія виною. Напомни, сколько разъ совѣтовалъ я тебѣ обратиться къ добродѣтели, и отдавать Княгинѣ должную благодарность; но ты не взирая на то, поносилъ ее всемѣстно. Долго я тебѣ терпѣлъ; но послѣдней твой поступокъ принудилъ. меня изобличить твои безпутствіи. Я самъ открылъ Княгинѣ , что ты простосердечную ея племянницу хотѣлъ увесть и обесчестить! Уймись пожалуй! или я съ тобою инымъ образомъ поступлю. Да знаешь ли ты, кого такъ дерзско порицаешь? Онъ завтре въ твое наказаніе будетъ моимъ мужемъ, и я при тебѣ даю ему руку. [даетъ 3лорадову руку.] А твою безумную любовницу постригу не умедля. Видишь ли ты, что меня обмануть не такъ легко можно, и что, я управиться съ вами умѣю. Что бы севоднижъ тебя въ домѣ моемъ не было. [Злорадову] Пойдемъ сударь! Я уже послала за моими друзьями, и мы теперь же по рукамъ ударимъ. [Добросердову.] Прости, господинъ обманщикъ!

ЗЛОРАДОВЪ [Добросердову].

Прости! Я о тебѣ сожалѣю. И естьли ты обратиiься на истинный путь: то все въ твою помощь здѣлаю. Послушай послѣдняго совѣту, и видя неудачу своего лукавства, оставь его, и будь намъ подобенъ. [Уходятъ.]

ЯВЛЕНІЕ 11.

ДОБРОСЕРДОВЪ И ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

О измѣнникъ! Не минуешь моего мщенія. [бросясь обнимаетъ Василія.] Усердный слуга, и вѣрный другъ! много я виноватъ вередъ тобою!

Перестаньте, сударь, безпокоишься: и не пристыжайте меня: я ничего больше не здѣлалъ что, всякому слугѣ надлежитъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону].

О неблагодарной! - - - А ты, въ комъ я необычайную твоему роду честь вижу, не щади меня. Выговаривай, обвиняй, пристыжай и умножай мою горесть! А всего достоинъ! Ежели бы твои внималъ слова; то спасся бы отъ измѣнника - - - котораго сей же часъ рука моя накажетъ!

Оставте сударь его, а старайтесь отвратишь свое несчастіе. Вы за легковѣрность довольно уже наказаны: да полно отъ нее уберечься не можно. Думалъ ли я, чтобы эта злодѣйка, которая пречестною дѣвкою казалась, тайно намъ измѣняла - - - Надобно теперь пуще всего узнать, подлинно ли Княгиня, любовницу вашу постричь хочетъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ты и въ бѣдствіи моемъ еще полезные даешь мнѣ совѣты. Поди, любезной другъ! Поди! освѣдомься о томъ, и прикажи въ дорогу сбираться, а меня на нѣсколько минутѣ оставь здѣся.

Я бы все, что вы приказываете, исполнилъ, но боюся;Васъ оставить. Вы можете. - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не опасайся ничего. Ежели я въ отчаяніи что здѣлаю, такъ развѣ отмщу моему злодѣю.

Не будьте такъ мстительны, а оставте ето на произволъ судьбины. Я пойду, и надѣюсь, что васъ столько же здорова увижу.

ЯВЛЕНІЕ 12.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Ступай! Я знаю, чѣмъ наградить твою вѣрность! О гнѣвная судьбина! уже ли ты за мои преступленія довольно меня наказала? И всѣ ли суровости испытали надо мною? Теперь обманутъ я тѣмъ, кого вѣрнымъ почиталъ другомъ; лишенъ на вѣки любовницы, оставленъ всѣми, кромѣ усерднаго служителя, и теперь нещастіе мое совершенно. - - - Увы! что стану я дѣлать? - - - Ежели Клеопатру постригутъ; то въ тужъ минуту бѣдствіи мои окончу. Не поѣду я къ дядѣ и брату, которымъ развращеннымъ моимъ поведеніемъ, вѣчное причинилъ бесчестіе. Нѣтсъ!-- Перьваго столь много я разгнѣвалъ, что и прощенія получишь не уповаю! - - - А? можетъ быть я уже и смерти его виною. - - - Да и любезному брату не здѣлаю болѣе тягости! Онъ мнѣ и такъ много дѣлалъ дружескихъ одолженій. Къ чемужъ прибѣгнуть? - - - Всего лучше забывши обиду и мщеніе здѣлать конецъ неистовой моей жизни.

Возьми, и дѣлай, что за лучшее найдешь.

ЗЛОРАДОВЪ.

Слуга мой почти уже въ дорогу; подождите здѣсь меня сударыня, я въ минуту возвращуся.

ЯВЛЕНІЕ 2.

КНЯГИНЯ одна.

Какъ много этотъ человѣкъ мнѣ ни служитъ, только я не чувствую къ нему ни малой склонности, я изъ одного почти къ Добросердову мщенія намѣрилась я за него вытти. Сердце мое не знаю что та дурное мнѣ предвѣщаетъ. Ну ежели кто за Клеопатру вступится? - - - Избави боже! Тутъ мнѣ непремѣнно въ стыдѣ будетъ остаться; я же и такъ противъ ея виновата, и разгорячася больше здѣлала, нежели думала. Мнѣ одного лишь измѣнника моего наказать хотѣлось, за то что онъ меня обманывалъ; а племянницу - - -

ЯВЛЕНІЕ 3.

КНЯГИНЯ и ЗЛОРАДОВЪ.

ЗЛОРАДОВЪ.

Вышедши въ сѣни услышалъ я, сударыня, что Досбросердовъ при служителяхъ васъ жестоко ругаетъ, й для того, не сходя внизъ къ вамъ возвратился. Мнѣ кажется, что надобно его сію же минуту съ двора согнать.

Всеконечно! Какъ? Онъ же меня обидилъ, да онъ же и поноситъ? Я за то отплачу ему сію же минуту; но что до племянницы, я такъ сурово съ нею поступить не намѣрена. Но вотъ и онъ. Мнѣ видъ его совсѣмъ несносенъ.

ЯВЛЕНІЕ 4.

КНЯГИНЯ, ДОБРОСЕРДОВЪ и ЗЛОРАДОВЪ.

ДОБРОСЕРДОВЪ [въ сторону.]

Безъ омерзѣнія, не могу съ ними слова промолвишь...

ЗЛОРАДОВЪ.

Государь мой! Я думаю, что вамъ очень ясно сказано было, чтобъ вы скоряе выбрались изъ дому, и не дѣлали намъ безпокойства. Какъ уже по всему городу Княгиню за то осуждаютъ, что она такого мота скрываетъ въ своемъ домѣ, котораго заимодавцы вездѣ ищутъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

О безсовѣстной! Обманывай ее; только когда ни есть изобличится твое лукавство.

Не дурою ли ты меня почитаешь?. Нѣтъ государь мой! я обманщиковъ узнавать умѣю, и не допущу надъ собою ругаться. Сей же часъ съ двора, или людямъ прикажу - - -

ОБРОСЕРДОВЪ. ВАСИЛЕЙ.

Не возму сударь ни того, ни другаго. И когда уже я въ то время не отставалъ отъ васъ, когда сносилъ всякую нужду, и видѣлъ вашу къ себѣ немилость; то ногу ли васъ покинуть тогда, когда вы добродѣтельны стали и въ моихъ услугахъ пуще прежняго нужды имѣеть? Я не для того прошедшее напоминаю, чтобы васъ больше опечалить, но чтобъ увѣрить въ моемъ усердіи. Я вѣчно не разстанусь съ вами.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

О рѣдкая въ человѣкѣ такова состоянія добродѣтель! Ты своею честностію меня удивляешь. И я за то, что въ тебѣ сумнѣвался, довольно уже наказанъ.

Не вы одни во мнѣ сумнѣвались: и я уже узналъ, Каково трудно нажить имя добраго человѣка. Ежели бы я былъ бездѣльникъ; то бы вмѣстѣ съ Злорадовымъ васъ обворовалъ и - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не напоминай объ немъ. Ты уже довольно доказалъ мнѣ доброе свое сердце.

Но я долженъ признаться, что этимъ честнымъ поступкамъ научилъ меня покойной вашъ родитель. Онъ всегда наблюдалъ истинну, а пороки и изъ слугъ своихъ выводить старался. Но для кого? Все для дѣтей своихъ, чтобы утвердить ихъ въ добродѣтели.

ДОБРОСЕРДОВЪ. ВАСИЛЕЙ.

А я еще осмѣливаюсь просить васъ, что бы вы уже хотя не для слуги своего, а ради собственной пользы, и ради спасенія жалости достойной Клеолатры здѣ - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Произнесши ее имя ты меня ко всему принудить можешь. При томъ и благодарность велитъ мнѣ, не только слушать твои совѣты, но имъ и повиноваться. Поѣденъ къ дядѣ. Спасемъ любезную пару, а по томъ я тебѣ докажу мою благодарность. [хотятъ итти; то время входитъ вдова съ дочерью.]

ЯВЛЕНІЕ 7.

ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ и ВДОВА съ дочерью.

ДОБРОСЕРДОВЪ,

О боже! Ты и эту бѣдную послалъ къ пущему мнѣ мученію, но она обманута не будетъ.

Не прогнѣвайтесь, сударь, что я пришла васъ безпокоить. Самая крайность меня къ тому принудила. Вамъ извѣстно, что покойный мой мужъ ждалъ на васъ долгу своего годъ, а я полтора жду. Помилуйте бѣдную вдову съ сиротами! Вотъ изъ нихъ старшая; а дома еще четверо остались.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Я знаю, сударыня, что виноватъ передъ вами, но не могу вамъ заплатить всѣхъ денегъ, я божусь, что больше трехъ сотъ рублевъ не имѣю. Возмите ихъ! а достальныя полтораста вы чрезъ три дни, или меньше, конечно получите. Хотя вы и услышите, что меня въ городѣ не будетъ; однако тѣмъ не безпокойтесь. Этотъ человѣкъ вамъ ихъ вручитъ; повѣрьте мнѣ и оставьте пеня въ покоѣ.

Я и тѣмъ довольна. [уходитъ.]

ЯВЛЕНІЕ 8.

ДОБРОСЕРДОВЪ и ВАСИЛЕЙ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Теперь же поѣду я изъ города, а ты останься здѣсь, уже не приказываю, но прошу; послушай меня! Продай всѣ мои вещи, и бѣдную эту вдову удовольствуй. Я уповаю, что столько за мое платье и бѣлье получить можно.

Я отъ васъ не - - -

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не ослушайся моей прозьбы; и когда я уже на твою соглашаюсь, такъ и ты мою исполни. Въ твою угодность я прямо къ дядѣ поѣду, и ты исправивши положенное, меня у него сыщешь. Прости! [увидя Княгиню и Злорадова]. Обѣихъ васъ правосудіе накажетъ. Подите! уже тюрьма вамъ отворена. БЕЗОТВЯЗНОЙ,

Оставь свои высокородныя рѣчи; а изволь итти скоряе: Ну господинъ Канцеляристъ, исполняй въ силу указовъ свою должность.

КАНЦЕЛЯРИСТЪ [Добросердову.]

Вы ли сударь Капитанъ Добросердовъ?

ДОБРОСЕРДОВЪ.

КАНЦЕЛЯРИСТЪ.

Такъ вотъ у меня имѣется сыскная за вашимъ благородіемъ, и мнѣ велѣно васъ по прозьбѣ господъ купцовъ, на лицо здѣсь обрѣтающихся, и въ протоколѣ поимянно объясненныхъ, по силѣ вексельнаго устава и протчихъ документовъ, взять въ Магистратъ. Изволите посмотрѣть, сыскная не фальшивая; а заручена Ратманомъ Малознаевымъ, и Секретаремъ Прощлецовымъ. Ступай съ нами безъ отговорокъ.

ДОБРОСЕРДОВЪ.

Къ пущему безчестію, должно мнѣ по городу итти съ этими бездѣльниками [къ канцеляристу] Нѣтъ я самъ приду! [хочетъ итти, а Докукинъ и Безотвязной за нимъ въ слѣдъ, держутъ его за полы. Но въ то время входитъ М: Доефосердовъ.] Б: ДОБРОСЕРДОВЪ. М: ДОБРОСЕРДОВЪ. ДОКУКИНЪ. Я вѣчно сама себя упрекать стану. КНЯГИНЯ, Б: ДОБРОСЕРДОВЪ, М: ДОБРОСЕРДОВЪ, ВАСИЛЕЙ и ЗЛОРАДОВЪ, КНЯГИНЯ

Какъ мнѣ увидѣться съ нею! Съ стыда умру. [Злорадову] Отойди отъ меня безпутной.

М: ДОБРОСЕРДОВЪ.

Не ходи, а побудь здѣсь. Я разскажу, какимъ незапнымъ щастіемъ удалось мнѣ привесть твою любовницу. Подъѣзжая къ Переславской ямской, встрѣтился я съ каретою, и услышалъ, что меня сидящія въ ней просили остановиться. Вышедшй увидѣлъ я Клеолатру и Степаниду , и честная эта служанка о всемъ твоемъ злополучіи меня увѣдомила, и сказывала, что вмѣсто монастыря везла Клеолатру , не сказавши ей, прямо въ деревню покойнаго нашего дяди, и съ дороги хотѣла тебя о томъ увѣдомить. Напротивъ того, объявилъ и я имъ премѣну твоего щастія, и мы съ Степанидой насилу уговорили твою любовницу сюда возвратиться.

Б: ДОБРОСЕРДОВЪ.

А! Любезной братъ, ты мнѣ жизнь даруешь!

ЗЛОРАДОВЪ

Сносно ли это? Глупая дѣвка всю мою хитрость въ ничто обратила!

ЯВЛЕНІЕ 14.

ТѢЖЕ, КЛЕОПАТРА, СТЕПАНИДА и ВАСИЛЕЙ.

Не смѣю глядѣть на ее, и ноги мои держать меня не могутъ. [облокачивается о креслы, и закрывается платкомъ.]

Б: ДОБРОСЕРДОВЪ [бросаясь къ Клеопатрѣ цјлуетъ ея руки.]

Дражайшая Клеолатра ! Позволь мнѣ облобызать твои руки, и прежде всего выслушай мою прозьбу. Забудь минувшее! Прости свою тетку! Она ни въ чемъ не виновата; [глядя на Злорадова] а онъ всему причиною. Скажи! что не только ничего съ нее взыскивать не будешь; но дашь ей на прожитокъ хорошую деревню. Я теперь уже столько богатъ, что мнѣ въ твоемъ приданомъ нѣтъ нужды. Я прошу этого у тебя, въ знакъ твоей ко мнѣ любви. Здѣлай! - - -

КЛЕОПАТРА

Я и болѣе того здѣлаю. [оставя его бѣжитъ къ Княгинѣ , хочетъ упасть къ ногамъ ея; но та ее не допускаетъ; однако она она беретъ у ней руку и цѣлуетъ.] Не мнѣ, сударыня, прощать васъ должно; а вы мнѣ вину мою отпустите, что я противъ воли вашей дерзнула возвратиться. Живучи здѣсь никакой досады я себѣ не видала, и должна была по приказанію моего родителя, во всемъ вамъ повиноваться. Простите меня! А слова его [указывая на Добросердова] подтверждаю, и прошу со слезами - - -

КНГИНЯ [плачучи.]

Перестань въ пущей стыдъ меня приводить! Перестань, любезная племянница! Ты покорностію своею раскаяніе мое умножаешь - - - А такъ передъ тобою виновата, что такого великодушія недостойна, [указывая на Злорадова) Этотъ злочестивецъ ко всему подбилъ меня! Но я будущею жизнію постараюсь вину мою загладить. - - - Съ этой минуты оставляю прежнія мои поступки и по смерть неотлучно буду въ вами - - - [обнимаются]

ЗДОРАДОВЪ [вовремя Княгининой рѣчи два раза покушался уйти; вдругъ собравшись съ силами возвратился, и приближась къ Добросердову съ униженіемъ ему говоритъ.]

Когда вы всѣ здѣсь столь великодушны, такъ и я надѣлось получить прощеніе.

Б: ДОБРОСЕРДОВЪ.

Что до меня...

М: ДОБРОСЕРДОВЪ.

Нѣтъ братецъ! Не должно его прощать. Мы чрезъ то честнымъ людямъ много вреда надѣлаемъ. Пусть онъ за свое злодѣйство получитъ достойное возмездіе, а ежели поправится, то я помогать ему первой не отрекуся.

ЗЛОРАДОВЪ [м: Добросердову].

Когда ты теперь меня столько презираешь, то я тебѣ зло прежде всѣхъ потщуся здѣлать. Время впереди; я я его на то и употреблю, чтобы всѣмъ вамъ погибели строить. [Уходитъ, и какъ скоро отворяетъ дверь, такъ скоро Докукинъ съ товарищи , ждущіе его, берутъ.]

ВАСИЛЕЙ [въ слѣдъ Злорадову.]

Ты теперь намъ не страшенъ и тебя у воротъ ожидаютъ. [какъ скоро купцы его подхватятъ , говоритъ] Да вотъ ты уже и попался въ ту яму, которую другу своему готовилъ.

ЯВЛЕНІЕ ПОСЛѢДНЕЕ.

КНЯГИНЯ, КЛЕОПАТРА, Б: ДОБРОСЕРДОВЪ, М: ДОБРОСЕРДОВЪ, СТЕПАНИДА и ВАСИЛЕЙ.

КНЯГИНЯ.

Она въ твоей власти, освобождай ее!

СТЕПАНИДА [цѣлуетъ руку у Княгини.]

Вашихъ милостей, сударыня, по гробѣ не забуду.

Б: ДОБРОСЕРДОВЪ [взявши Василія и Степаниду.]

Теперь вы вольные люди. Вотъ отпускная, которой ты давича взять не хотѣлъ; и я даю тебѣ на свадьбу двѣ тысячи рублевъ, и хочу, что бы ты ни однимъ словомъ не отрицался.

ВАСИЛЕЙ [принявши кланяется.]

Милости ваши теперь я принимаю, и хотя вы на волю меня отпускаете, однако я вѣчно въ знакъ моей благодарности служить вамъ буду. И когда уже вы благополучны стали; то намъ еще того лишь пожелать должно, чтобы всѣ дѣвицы вашей любовницѣ уподоблялись; а устарѣлыя кокетки, которыя во гробъ съ жеманствомъ сходятъ, слѣдуя ея сіятельству, отъ того отвращеніе получали. Всѣ бы моты по вашему примѣру на истинный путь обращались: а слуги и служанки, какъ я и Степанида , вѣрно господамъ служили. Наконецъ, что бы неблагодарные и лукавцы, страшась гнусныхъ своихъ пороковъ, отъ нихъ отставали, и помнили бы, что богъ злодѣйства безъ наказанія не оставляетъ.

«КОМЕДИЯ НРАВОВ» В ТВОРЧЕСТВЕ В. И. ЛУКИНА (1737-1794)

Идеология и эстетика «прелагательного направления» драматургии в теоретических работах В. И. Лукина - Поэтика комедии «Мот, любовью исправленный»: амплуа говорящего персонажа - Поэтика комедии «Щепетильник»: синтез одо-сатирических жанровых формант

К середине 1760-х гг. в оформляется идеология и эстетика комедии нравов, следующей по времени возникновения жанровой модели русской комедии вслед за комедиографией Сумарокова. Эта жанровая разновидность русской комедии представлена в творчестве Владимира Игнатьевича Лукина, основоположника «прелагательного направления» в русской комедии XVIII в.

Идеология и эстетика «прелагательного направления»

драматургии в теоретических работах В. И. Лукина

За период с 1750 по 1765 г., который обозначен первой комедией Сумарокова, дающей первый очерк искомого жанра, и выходом в свет «Сочинений и переводов Владимира Лукина» (СПб., 1765, ч.1-2), впервые предлагающих его целостную и системную концепцию, русская комедия успела прочно утвердиться в русской культурной повседневности. Главное свидетельство такого положения предлагают сами комедийные тексты конца 1750-х - начала 1770-х гг., неукоснительно упоминающие чтение драм, игру в домашних спектаклях и посещение театра как один из непременных элементов распорядка дня. У Лукина этот зеркальный прием драмы в драме приобретает функции отождествления двух реальностей - отраженной театральной и действительной житейской за счет того, что упоминаются не просто комедии вообще, а определенные, конкретные тексты, составляющие текущий репертуар русского театра:

Маремьяна. А комедии вам...

Неумолков. Ужасным образом понравились, а особливо «Обвороженный пояс», «Новоприезжие», «Генрих и Пернилла», «Привидение с барабаном» <...> («Пустомеля», 1765) .

Таким образом, комедийный персонаж Неумолков, присутствовавший на премьере комедии «Обвороженный пояс», в своем реальностном статусе оказывается вполне равноправным тем зрителям, которые вечером 27 октября 1764 г. сидели в петербургском театральном зале. На сценических подмостках - персонажи-подлинники, в театральных креслах - их реальные прототипы. Люди из плоти и крови легко перемещаются на сцену как зеркальные отражения; отраженные персонажи столь же легко спускаются со сцены в зал; у них один жизненный круг, одна общая реальность. Текст и жизнь становятся друг против друга - жизнь смотрится в зеркало сцены, русская комедия осознает себя зеркалом русской жизни.

Может быть, именно благодаря этой наглядности на первый план зеркального комедийного мирообраза выходит еще один аспект его актуальности именно для русской литературной традиции: нравоучение, социальная функциональность комедии - нерв «прелагательного направления» и тот высший смысл, ради которого оно оформилось в качестве эстетической теории:

Чистосердов. Несколько раз видел ты комедии и меня обрадовал, что они тебе <...> показались в истинном их виде. Ты почел их не увеселением для глаз, но пользою для твоего сердца и разума («Щепетильник», 192-193).

Страсть первых русских зрителей, вошедших во вкус театральных зрелищ, видеть в спектакле ту же самую жизнь, которую они вели вне театра, а в персонажах комедии - полноценных людей, была настолько сильна, что спровоцировала невероятно ранний акт самосознания русской комедии и породила явление недоверчивости автора к своему тексту и недостаточности художественного текста самого по себе для выражения всего того комплекса мыслей, которые в нем заложены.

Все это потребовало вспомогательных элементов, поясняющих текст. Предисловия-комментарии Лукина, сопровождающие каждую художественную публикацию в «Сочинениях и переводах» 1765 г., вплотную приближают комедию как жанр к публицистике как форме творчества.

Сквозной мотив всех предисловий Лукина - «польза для сердца и разума», идеологическое назначение комедии, призванной отражать общественный быт с единственной целью искоренения порока и представлять идеал добродетели с целью ее внедрения в общественный быт. Последнее - тоже по-своему зеркальный акт, только изображение в нем предшествует объекту. Именно это служит у Лукина мотивацией комедийного творчества:

<...> Принялся я за перо, следуя единому только сердечному побуждению, которое заставляет меня искать осмеяния пороков и своего собственного в добродетели удовольствования и пользы моим согражданам, доставляя им невинное и забавное времени провождение. (Предисловие к комедии «Мот, любовью исправленный», 6.)

Этот же мотив прямой нравственной и общественной пользы зрелища определяет в понимании Лукина и цели комедии как произведения искусства. Тот эстетический эффект, который мыслился Лукиным результатом его творчества, имел для него прежде всего этическое выражение; эстетический же итог - текст как таковой со своими художественными особенностями - был вторичен и как бы случаен. Характерна в этом отношении двоякая направленность комедии и теории комедийного жанра. С одной стороны, все тексты Лукина преследуют цель изменить искаженную пороком существующую реальность в сторону нравственной нормы:

<...> Осмеянием Пустомели надлежало уповать исправления в людях, сей слабости подверженных, что в тех, которые еще не вовсе благонравие истребили, и последовало <...> (Предисловие к комедии «Пустомеля», 114).

С другой стороны, эта отрицающая установка на исправление порока посредством его точного отражения дополняется прямо противоположным заданием: отразив несуществующий идеал в комедийном персонаже, комедия стремится вызвать этим актом возникновение реального объекта в реальной жизни. По сути это значит, что преобразующая функция комедии, традиционно признанная за этим жанром европейской эстетикой, соседствует у Лукина и с прямо созидательной:

Некоторые осуждатели, на меня вооружившиеся, мне говорили, что у нас таких слуг еще и не бывало. Станется, сказал я им, но Василий для того мною и сделан, чтобы произвесть ему подобных, и он должен служить образцом. (Предисловие к комедии «Мот, любовью исправленный», 12.)

Нетрудно заметить, что осознанные таким образом цели комедии организуют прямые отношения искусства как отраженной реальности с реальностью как таковой по уже известным русской литературе нового времени установочным моделям сатиры и оды: отрицательной (искоренение порока) и утвердительной (демонстрация идеала). Таким образом, на втором плане идеологии и этики у Лукина оказывается эстетика: вездесущие жанровые традиции сатиры и оды. Только теперь эти ранее изолированные тенденции обнаружили стремление слиться в одном жанре - жанре комедии.

Стремительное самоопределение комедии в русском общественном быте, сопровождаемое теоретическим самосознанием жанра как способом самоопределения в идеологическом русском бытии, вызвало следствия хоть и двоякого рода, но тесно между собою связанные. Во-первых, комедия, ставшая частью национального общественного быта со своим собственным местом в его иерархии (основное средство общественного воспитания), немедленно вызвала параллельный процесс интенсивной экспансии этого самого быта в свои рамки. Отсюда второе неизбежное следствие: национальный быт, впервые ставший объектом комедийного внимания, повлек за собою теоретическую кристаллизацию идеи национальной русской комедии, особенно парадоксальную на фоне настойчиво подчеркиваемого Лукиным западноевропейского генезиса сюжетов и источников его комедий. Свое, впрочем, и может быть осознано как таковое только на фоне чужого. Так, например, комедии Сумарокова вызывали резкое неприятие Лукина своими очевидными интернациональными сюжетно-тематическими реалиями. Однако на фоне этих реалий особенно очевидно национальное своеобразие жанровой модели комедий Сумарокова. Комедиография Лукина демонстрирует обратное соотношение этих же эстетических категорий: реалии - свои, зато жанровая модель - чужая.

Подчеркнутое противопоставление комедии, «склоненной на русские нравы», иностранной, послужившей ей опорным пунктом, которое составляет весь смысл термина «преложение», автоматически выдвигает на первый план категорию национальной специфики быта и жанра, этот быт отражающего.

Но при этом собственно эстетика комедии Лукина, а именно таковой следует счесть теорию «преложения» и «склонения на наши нравы», т.е. насыщение исходного текста национальными бытовыми реалиями, поскольку это и есть то, что отличает русский «текст на выходе» от европейского «текста на входе» , вторична по отношению к идеологии и этике. Внимание к национальным приметам быта продиктовано не художественным интересом к этому самому быту, но «высшим содержанием» комедии, посторонней целью:

<...> Буду все шуточные театральные сочинения склонять на наши обычаи, потому что зрители от комедии в чужих нравах не получают никакого поправления. Они мыслят, что не их, а чужестранцев осмеивают». (Предисловие к комедии «Награжденное постоянство», 117.)

В результате и получается не столько комедия «в наших нравах», сколько идея комедии «в наших нравах», которой только предстоит явиться. Но такое положение, когда идея, представление о должном, первично и опережает его воплощение в материальном объекте, совершенно соответствует представлениям XVIII в. об иерархии реальности. Тот специфический и глубоко национально-своеобразный поворот, который приобрело под пером Лукина понятие «наших нравов», возымел решительное влияние прежде всего на поэтику, а потом и на проблематику и формальные характеристики комедийного жанра, послужив его эстетическому преображению в принципиально нетрадиционной структуре уже за пределами лукинской системы комедиографии, у Фонвизина, его преемников и наследников.

Очевидно, что центральным в комедийной теории и практике Лукина является понятие «наших нравов», которое и составляет сдвиг между «чужим» и «своим», осознаваемый как национальная специфика русского театра. Лукин настолько прочно сумел внедрить категорию «наших нравов» в эстетическое сознание своей эпохи, что по критерию соответствия «нравам» оценивались вплоть до конца XVIII в. все заметные комедийные новшества. (Ср. отзыв Н. И. Панина о комедии «Бригадир» «<...> в наших нравах первая комедия» .) Поэтому совершенно необходимо выяснить, что же именно понимал Лукин под словом «нравы», которое сконцентрировало в себе весь смысл его комедийного новаторства.

И при первой же попытке определения понятия «наши нравы» по декларативным высказываниям Лукина обнаруживается удивительная вещь, а именно то, что традиционное понимание категории «нравов» актуально для Лукина лишь отчасти. Собственно, в этот ряд из всех его теоретических высказываний о «наших нравах» попадает только подьячий с брачным контрактом, возмутивший Лукина в первой комедии Сумарокова противоестественным альянсом коренного русского слова с чересчур уж европейской функцией:

<..> Русский подьячий, пришед в какой ни на есть дом, будет спрашивать: «Здесь ли имеется квартира господина Оронта?» - «Здесь, - скажут ему, - да чего ж ты от него хочешь?» - «Свадебной написать контракт». <...> Сие вскрутит у знающего зрителя голову. В подлинной русской комедии имя Оронтово, старику данное, и написание брачного контракта подьячему вовсе не свойственны (118-119).

Характерно, что уже в этом пассаже, подпадая под ту же самую категорию «нравов», с русским подьячим в функции европейского нотариуса соседствует «имя Оронтово, старику данное» - имя, т. е. слово, особенно наглядно не русское ни по значению, ни по звучанию, ни по драматургической смысловой нагрузке. Все распространенные высказывания Лукина о «склонении» западноевропейских подлинников «на наши нравы» в конечном счете упираются в проблему антропонимов и топонимов. Именно в этом разряде слов Лукин и видит концентрат понятий «национального» и «нравов». Так полномочным представителем русских обычаев и русских характеров в «подлинной русской комедии» становится подчеркнутое по своей исключительной принадлежности к национальной культуре слово:

Мне всегда несвойственно казалось слышать чужестранные речения в таких сочинениях, которые долженствуют изображением наших нравов исправлять не столько общие всего света, сколько участные нашего народа пороки; и неоднократно слыхал я от некоторых зрителей, что не только их рассудку, но и слуху противно бывает, ежели лица, хотя по нескольку на наши нравы походящие, называются в представлении Клитандром, Дорантом, Циталидою и Кладиною и говорят речи, не наши поведении знаменующие. <...>

Есть еще многие и самые малые выражения: например, я недавно из Марселии приехал, или я гулял в Тульлерии, был в Версалии, виделся с викомптом, посидел с маркизою и прочее чужеземское. <...>

И какая связь тут будет, если действующие лица так наименуются: Геронт, подьячий, Фонтицидиус, Иван, Финета, Криспин и нотариус. Не могу проникнуть, откудова могут придти сии мысли, чтобы сделать такое сочинение. Это дело поистине странное; а то еще страннее, чтобы почитать его правильным (111-113,119).

Пожалуй, особенно ярко эта апология русского слова как главного изобразительного средства русского быта воплотилась в предисловии к комедии «Щепетильник», написанном специально о коренном русском слове и его изобразительных возможностях:

Я пишу сие предисловие в защиту единого только слова <...>, и должен непременно защитить данное оной комедии наименование. <...> каким бы словом объяснить на нашем языке французское слово Bijoutier, и не нашел иного средства, как чтобы, войдя в существо той торговли, от которой произошло у Французов оное название, сообразить с нашими торгами и рассмотреть, нет ли ей подобныя, что я без великого труда сыскал и здесь предлагаю. <...> И так, имея к чужестранным словам, язык наш безобразящим, совершенное отвращение, назвал я комедию «Щепетильником» <...> (189-190).

И если русским комедиографам и до Лукина случалось поиграть столкновением варваризмов с коренными русскими словами в качестве смехового приема, карикатуры на русский порок (ср. макароническую речь сумароковских галломанов), то Лукин впервые не только начинает сознательно употреблять стилистически и национально окрашенное слово как характерологический и оценочный прием, но и обращает на него специальное внимание публики. В комедии «Мот, любовью исправленный» к реплике Княгини: «Ты постоишь у моего туалета» сделано примечание: «Слово чужестранное говорит кокетка, что для нее и прилично, а ежели бы не она говорила, то конечно бы русское было написано» (28). Такого же рода примечание встречаем и в комедии «Щепетильник»:

Полидор.Ежели и где есть такие, как мы, два-три гостя, тогда компания малолюдною не почитается.

Все иностранные слова говорят образцы, которым они свойственны; а Щепетильник, Чистосердов и Племянник говорят всегда по-русски, разве изредка повторяют слово которого-нибудь пустозвяка (202).

Так, в центр поэтики комедийных лукинских «преложений» выдвигается слово не только в своей естественной функции строительного материала драмы, но и в качестве сигнала дополнительных смыслов. Из материала и средства слово становится самостоятельной целью. Над его прямым значением возникает ореол ассоциативности, раздвигающий его внутреннюю емкость и позволяющий выразить словом нечто большее, нежели его общепризнанный лексический смысл. Именно с дополнительным назначением слова связана у Лукина поэтика значащих фамилий, которую он первым внедрил в комедиографию не просто как отдельный прием, а как универсальный закон номинации персонажей .

Подчас концентрация русских слов в значащих фамилиях, названиях городов и улиц, упоминаниях культурных событий русской жизни, оказывается настолько велика в «преложениях» Лукина, что создаваемый ими жизнеподобный колорит русского быта вступает в противоречие с содержанием разворачивающегося на этом русском фоне комедийного действия, характер которого определен западноевропейской ментальностью и которое не подвергается существенным изменениям в «склоненных на русские нравы» комедиях Лукина.

Подобно тому, как идея «наших нравов» неизбежно и наглядно обозначилась на фоне «чужого» исходного текста, «склоненного» русскими словами на русские обычаи, так и общие пункты несовпадения «чужого» и «своего» наметились на этом словесном фоне с предельной рельефностью. «Чужое» подчеркнуто «своим» не в меньшей мере, чем «свое» - «чужим», и в данном случае «чужое» обнаруживается прежде всего как непригодность конструктивных основ западноевропейского комедийного типа действия для отражения русской жизни и ее смыслов.

Оппозиция «своего» и «чужого» поставила для русской комедиографии не только проблему национального содержания, но и задачу поиска специфической формы для выражения этого содержания. Высказанное Лукиным в прямой декларации стремление ориентировать свои переводные комедийные тексты на русский образ жизни («Французы, англичане, немцы и прочие народы, театры имеющие, держатся всегда своих образцов; <...> для чего же и нам не своих держаться?» - 116) автоматически повлекло за собой не оформленную в слове, но буквально витающую над «Сочинениями и переводами» идею национально-своеобразной комедийной структуры, в которой природа конфликта, содержание и характер действия, типология художественной образности приобрели бы соответствие с русским эстетическим мышлением и русской ментальностью.

И хотя в полном объеме проблема национально-своеобразной жанровой формы русской комедии обретет свое решение только в творчестве зрелого Фонвизина, т. е. уже за пределами «прелагательного направления» , однако и Лукину в его «склоненных на русские нравы» комедиях удалось наметить перспективы этого решения. Главным образом в его комедиографии примечательны дальнейшие эксперименты по объединению бытового и идеологического мирообразов в пределах одного жанра. В этом смысле комедии Лукина являются связующим звеном между комедиографией Сумарокова и Фонвизина.

Прежде всего обращает на себя внимание композиция сборника Лукина «Сочинения и переводы». В первый том вошли комедии «Мот, любовью исправленный» и «Пустомеля», которые были представлены в один театральный вечер, во второй - «Награжденное постоянство» и «Щепетильник»; обе комедии так и не увидели театральных подмостков. Кроме того, оба томика скомпонованы по одному и тому же принципу. Первые позиции в них занимают большие пятиактные комедии, по классификации Лукина, «деяние образующие», что отражено и в типологически близких названиях: «Мот, любовью исправленный» и «Награжденное постоянство». Но как будто клонящиеся к нравоучению, близкие по форме комедии оказываются совершенно различны по существу. Если «Мот, любовью исправленный» - комедия «характерная, жалостная и благородными мыслями наполненная» (11), то «Награжденное постоянство» - типичная легкая или, по Лукину, «смешная» комедия интриги.

На вторых позициях в обеих частях - малые одноактные «характерные» комедии, «Пустомеля» и «Щепетильник». Но опять при формальном тождестве налицо эстетическая оппозиция: «Пустомеля» (пара «Моту, любовью исправленному») - типичная «смешная» комедия интриги, «Щепетильник» (пара «Награжденному постоянству») - серьезная безлюбовная комедия с четким сатирико-обличительным и апологетическим нравственным заданием.

В результате издание в целом обрамлено серьезными комедиями («Мот, любовью исправленный» и «Щепетильник»), которые связаны смысловой рифмовкой, а внутрь помещены смешные, также между собой перекликающиеся. Таким образом, «Сочинения и переводы Владимира Лукина» предстают перед своим читателем отчетливо циклической структурой, организованной по принципу зеркальной мены свойств в составляющих ее микроконтекстах: комедии чередуются по признакам объема (большая - малая), этического пафоса (серьезная - смешная) и типологии жанра (комедия характера - комедия интриги). При этом макроконтекст цикла в целом характеризуется кольцевой композицией, при которой финал является вариацией на тему зачина. Так свойства комедийного мирообраза, которым предстоит долгая жизнь в жанровой модели русской высокой комедии, обнаруживаются если не в отдельно взятом комедийном тексте, то в совокупности комедийных текстов Лукина .

Лукин другими путями приходит к тому же самому результату, к которому придет и Сумароков-комедиограф. У обоих жанр комедии не отличается особенной чистотой: если сумароковские комедии тяготеют к развязке трагедийного типа, то Лукин весьма склонен к жанру «слезной комедии». У обоих очевиден раскол между жанровой формой комедии и ее содержанием, только у Сумарокова русская модель жанра замаскирована интернациональными словесными реалиями текста, а у Лукина - наоборот, национальный словесный колорит плохо умещается в европейской жанровой форме. Обе системы комедиографии не могут претендовать на близость к национальному общественному и частному быту, но в обеих на фоне одинаково очевидных заимствований одинаково отчетливо вырисовываются одни и те же элементы будущей структуры: «высшее содержание» - посторонняя цель, подчиняющая комедию как эстетическое явление более высоким этическим и социальным заданиям; тяготение к целостному универсальному мирообразу, выраженное в очевидной тенденции к циклизации комедийных текстов.

Поэтика комедии «Мот, любовью исправленный»:

амплуа говорящего персонажа

Остроту литературной интуиции Лукина (намного превышающую его скромные творческие возможности) подчеркивает то обстоятельство, что в качестве источника для своих «преложений» он в большинстве случаев выбирает такие тексты, где говорливый, болтливый или проповедующий персонаж занимает центральное место. Это повышенное внимание к самостоятельным драматургическим возможностям акта говорения в его сюжетных, бытописательных или идеологических функциях - безусловное свидетельство того, что Лукину было свойственно ощущение специфики «наших нравов»: русские просветители все поголовно придавали слову как таковому судьбоносное значение.

Весьма симптоматична практическая исчерпанность большинства персонажей в «Моте, любовью исправленном» и «Щепетильнике» чистым актом идеологического или бытового говорения, не сопровождаемого на сцене никаким другим действием . Произнесенное вслух на сцене слово абсолютно совпадает со своим носителем; его амплуа подчиняется общей семантике его слова. Таким образом, слово как бы воплощается в человеческой фигуре героев лукинских комедий. Причем в оппозициях порока и добродетели говорливость свойственна не только персонажам-протагонистам, но и персонажам-антагонистам. То есть сам акт говорения предстает у Лукина вариативным в своих нравственных характеристиках, и говорливость может быть свойством и добродетели, и порока.

Это колебание общего свойства, то унижающего, то возвышающего своих носителей, особенно заметно в комедии «Мот, любовью исправленный», где пара драматургических антагонистов - Добросердов и Злорадов - поровну делит между собой крупные, обращенные в зал монологи. И основаны эти риторические декларации на одних и тех же опорных мотивах преступления против нравственной нормы, раскаяния и угрызении совести, но с диаметрально противоположным нравственным смыслом:

Добросердов. <...> Все, что несчастный человек чувствовать может, все то я чувствую, но более его мучусь. Он одно только гонение судьбины переносить должен, а я раскаяние и грызение совести... С того времени, как я с родителем расстался, беспрестанно жил в пороках. Обманывал, лукавил, притворялся <...>, и теперь за то достойно страдаю. <...> Но весьма я счастлив, что спознал Клеопатру. Ее наставлениями обратился я к добродетели (30).

Злорадов. Пойду, расскажу ей [княгине] все его [Добросердова] умыслы, приведу на него в крайнее огорчение, и тут же не теряя времени откроюсь, будто я сам давно в нее влюбился. Она, взбесившись, его презрит, а меня предпочтет. Это всеконечно сбудется. <...> Раскаяние и угрызения совести совсем мне неизвестны, и я не из числа тех простаков, которых будущая жизнь и адские муки ужасают (40).

Прямолинейность, с которой персонажи заявляют о своем нравственном облике с первого появления на сцене, заставляет увидеть в Лукине усердного ученика не только Детуша, но и «отца русской трагедии» Сумарокова. В сочетании с полным отсутствием в «Моте» смехового начала такая прямолинейность побуждает увидеть в произведении Лукина не столько «слезную комедию», сколько «мещанскую трагедию». Ведь именно на трагедийную поэтику ориентированы психологические и понятийные словесные лейтмотивы пьесы.

Эмоциональный рисунок действия так называемой «комедии» определен совершенно трагедийным рядом понятий: одни персонажи комедии терзаются отчаянием и тоской, сетуют, каются и мятутся; их терзает и грызет совесть, свое злополучие они почитают расплатой за вину; их перманентное состояние - слезы и плач. Другие испытывают к ним жалость и сострадание, служащие побудительными мотивами их действий. Для образа главного героя Добросердова весьма актуальны такие безусловно трагедийные словесные мотивы, как мотивы смерти и судьбы:

Степанида. Так поэтому Добросердов совсем человек погибший? (24); Добросердов. <...> гонение судьбины переносить должен <...> (30); Говори, жить или умереть я должен? (31); О, судьба! Награди меня таким счастьем <...> (33); О, немилосердная судьба! (34); О, судьба! Я должен тебя благодарить и жаловаться на твою суровость (44); Сердце мое трепещет и, конечно, новый удар предвещает. О, судьба! Не щади меня и сражай скорее! (45); Довольно разгневанная судьба меня гонит. О, гневная судьбина! (67); <...> всего лучше, забывши обиду и мщение, сделать конец неистовой моей жизни. (68); О, судьба! Ты и то к горести моей прибавила, чтобы он позора моего был свидетель (74).

И вполне в традициях русской трагедии, как этот жанр оформляется в 1750-1760-х гг. под пером Сумарокова, роковые тучи, сгустившиеся над головой добродетельного персонажа, обрушиваются справедливой карой на порочного:

Злорадов. О, превратная судьба! (78); Добросердов-меньшой. Пусть он за свое злодейство получит достойное возмездие (80).

Такая концентрация трагедийных мотивов в тексте, имеющем жанровое определение «комедия», отражается и на сценическом поведении персонажей, лишенных всякого физического действия за исключением традиционных падений на колени и попыток обнажить шпагу (62-63, 66). Но если Добросердову, как главному положительному герою трагедии, хотя бы и мещанской, по самому его амплуа положена пассивность, искупаемая в драматическом действии говорением, родственным трагедийной декламации , то Злорадов - активное лицо, ведущее интригу против центрального героя. Тем заметнее становится на фоне традиционных представлений об амплуа то, что Лукин предпочитает наделить своего отрицательного персонажа не столько действием, сколько информативным говорением, которое может упреждать, описывать и подытоживать действие, но самому действию не равнозначно.

Предпочтение слову перед действием - это не просто огрех драматургической техники Лукина; это еще и отражение иерархии реальности в просветительском сознании XVIII в., и ориентация на уже существующую в русской литературе художественную традицию. Публицистическая по своему изначальному посылу и взыскующая искоренения порока и насаждения добродетели комедиография Лукина своим подчеркнутым этико-социальным пафосом воскрешает на новом витке литературного развития традиции русской синкретической проповеди-слова. Художественное слово, поставленное на службу посторонним для него намерениям, вряд ли случайно приобрело в комедиографии и теории Лукина оттенок риторики и ораторства - это совершенно очевидно в его прямой обращенности к читателю и зрителю.

Не случайно среди достоинств идеального комедиографа наряду с «изящными качествами», «пространным воображением» и «важным изучением» Лукин в предисловии к «Моту» называет и «дар красноречия», а стилистика отдельных фрагментов этого предисловия совершенно явно ориентирована на законы ораторской речи. Особенно это заметно на примерах постоянных обращений к читателю, в перечислениях и повторах, в многочисленных риторических вопросах и восклицаниях, и, наконец, в имитации письменного текста предисловия под устное слово, звучащую речь:

Вообрази, читатель. <...> вообрази толпу людей, нередко больше ста человек составляющую. <...> Иные из них сидят за столом, иные ходят по комнате, но все сооружают наказания достойные разные вымыслы к обыгранию своих соперников. <...> Вот причины их собрания! И ты, любезный читатель, вообразив сие, скажи беспристрастно, есть ли тут хотя искра благонравия, совести и человечества? Всеконечно, нет! Но то ли еще услышишь! (8).

Однако же самое любопытное - то, что весь арсенал выразительных средств ораторской речи Лукин привлекает в наиболее ярком нравоописательном фрагменте предисловия, в котором дает своеобразную жанровую картинку из жизни игроков в карты: «Вот живое описание сего сообщества и в нем бываемых упражнений» (10). И вряд ли случайно в этом причудливом на первый взгляд альянсе высокой риторической и низкой бытописательной стилевых традиций вновь возникает излюбленная Лукиным национальная идея:

Иные подобны бледностью лица мертвецам <...>; иные кровавыми очами - ужасным фуриям; иные унылостию духа - преступникам, на казнь влекущимся; иные необычайным румянцем - ягоде клюкве <...> но нет! Лучше и русское сравнение оставить! (9).

К «ягоде клюкве», действительно смотрящейся неким стилевым диссонансом рядом с мертвецами, фуриями и преступниками, Лукин делает следующее примечание: «Странно покажется некоторым читателям сие уподобление, но не всем. Надлежит в русском быть чему ни на есть русскому, и тут, кажется, перо мое не погрешило <...>» (9).

Так опять теоретический антагонист Сумарокова Лукин на деле сближается со своим литературным противником в практических попытках выразить национальную идею в диалоге старших русских эстетических традиций и установок сатирического бытописания и ораторского говорения. И если Сумароков в «Опекуне» (1764-1765) впервые попытался стилистически дифференцировать мир вещей и мир идей и столкнуть их в конфликте, то Лукин, параллельно ему и одновременно с ним, начинает выяснять, насколько эстетический арсенал одного литературного ряда пригоден для воссоздания реалий другого. Ораторское говорение с целью воссоздать материальный мирообраз и бытописание, преследующее высокие цели нравоучения и назидания, - таков результат подобного скрещения традиций. И если в «Моте» Лукин в основном пользуется ораторской речью для того, чтобы создать достоверный бытовой колорит действия, то в «Щепетильнике» мы видим обратную комбинацию: бытописательная пластика используется в риторических целях.

Поэтика комедии «Щепетильник»:

синтез одо-сатирических жанровых формант

Комедию «Щепетильник» Лукин «склонил на русские нравы» с английского подлинника, нравоописательной комедии Додели «The Toy-shop», которая уже во времена Лукина была переведена и на французский язык под названием «Boutique de Bijoutier» («Галантерейная лавка»). Весьма примечателен тот факт, что сам Лукин в «Письме г-ну Ельчанинову» упорно именует и свой подлинник, и его «склоненный на русские нравы» вариант «сатирами»:

<...> Начал самым делом приготовляться к переделанью в комическое сочинение сей аглинской сатиры <...>. (184). <...> Я приметил, что сия сатира для нашего театра довольно хорошо переделана (186). Он [текст Додели], претворившись в комическое сочинение, как по содержанию, так и по колкой сатире может назваться довольно хорошим <...> (186). <...> Получил я случай доставить на русский язык сие сатирическое сочинение (188).

Очевидно, что слово «сатира» употреблено Лукиным в двух значениях: сатира как этическая тенденция («колкая сатира», «сатирическое сочинение») соседствует с сатирой как жанровым определением («сей аглинской сатиры», «сия сатира»). И в полном соответствии с этим вторым значением находится мирообраз, который создается в «Щепетильнике» прежде всего как образ мира вещей, продиктованный уже самими мотивами галантерейной лавки и мелкой галантерейной торговли, которые служат сюжетным стержнем для нанизывания эпизодов с сатирическим нравоописательным заданием: абсолютная аналогия с жанровой моделью кумулятивной сатиры Кантемира, где выраженный понятием порок развит в галерее бытовых портретов-иллюстраций, варьирующих типы его носителей.

На протяжении действия сцена густо заполняется самыми разнородными вещами, вполне физическими и зримыми: «Оба работника, поставивши корзину на лавку, вынимают вещи и разговаривают» (197), обсуждая достоинства таких доселе невиданных на русской сцене предметов, как зрительная трубка, групп купидонов, изображающих, художествы и науки, золотые часы с будильником, табакерки алагрек, аласалюет и алабюшерон, записная книжка, в золоте оправленная, очки, весы, перстни и редкости: раковины из реки Ефрата, в которые, как ли они ни малы, хищные крокодилы вмещаются и камни с острова Нигде Небывалого.

Этот парад предметов, перекочевывающих из рук Щепетильника в руки его покупателей, симптоматично открывается зеркалом:

Щепетильник. Зерькало предорогое! Стекло самое лучшее в свете! Кокетка тотчас увидит в нем все свои гнусные ужимки; притворщица - все лукавство; <...> многие женщины увидят в это зерькало, что румяны и белила, хотя их горшка по два в день тратят, не могут бесстыдство их загладить. <...> Многие люди, а особливо, некоторые большие господа, не увидят тут ни своих великих заслуг, о которых они кричат ежеминутно, ни милостей, к бедным людям показанных; однако тому не зерькало виною (203-204).

Не случайно именно зеркало, в своих отношениях с отражаемой им реальностью соединяющее объект и мираж в уподоблении их до полной неразличимости, выявляет истинную природу вещно-атрибутивного ряда в комедии «Щепетильник», которая при всем формальном следовании сатирической бытописательной поэтике все-таки является идеологической, высокой комедией, поскольку весь изобразительный арсенал бытописательной пластики служит в ней отправной точкой для говорения вполне ораторского если не по своей форме, то по своему содержанию.

Вещь в «Щепетильнике» - опорный пункт и формальный повод для идеологического, моралистического и дидактического говорения. Принципиальное сюжетное новшество Лукина по отношению к подлинному тексту - введение дополнительных персонажей, майора Чистосердова и его племянника, слушателей Щепетильника, радикально изменяет сферу жанрового тяготения английско-французской нравоописательной сценки. В «склоненном на наши нравы» варианте присутствие слушателей и наблюдателей действа галантерейной торговли непосредственно на сцене разворачивает смысл комедии в сторону воспитания, внушения идеальных понятий должности и добродетели:

Чистосердов. Мне уже чрезмерно жаль, что по сию пору нет того глумливого Щепетильника <...>; ты уж от меня об нем слыхал неоднократно. Постоявши возле него, в два часа больше людей узнаешь, нежели живучи в городе в два года (193); <...> я нарочно привез сюда моего племянника, чтоб он послушал твоих описаний (201); Чистосердов. Ну, племянник! Таковы ли тебе наставлении его кажутся, как я сказывал? Племянник. Они мне очень приятны, и я желаю их чаще слушать (201); Чистосердов. Этот вечер много просветил моего племянника. Племянник (Щепетилънику). <...> я за счастье почту, ежели <...> буду получать от вас полезные советы (223).

Таким образом, бытописательный сюжет комедии отодвигается на второй план: диалоги Щепетильника с покупателями наполняются «высшим содержанием» и приобретают характер демонстрации не столько вещи и ее свойств, сколько понятий порока и добродетели. Бытовой же акт продажи-покупки становится своеобразной формой разоблачения и назидания, в котором вещь теряет свою материальную природу и оборачивается символом:

Щепетильник. В эту табакерочку, как ли она ни мала, некоторые из придворных людей могут вместить всю свою искренность, некоторые из приказных всю честность, все кокетки без изъятия свое благонравие, вертопрахи весь их рассудок, стряпчие всю совесть, а стихотворцы все свое богатство (204).

Подобное скрещение в одной точке двух планов действия - бытописание и нравоописание с одной стороны, наставление и воспитание - с другой, придает слову, в котором осуществляются оба действия «Щепетильника», определенную функциональную и смысловую вибрацию. Оно, слово, в «Щепетильнике» весьма причудливо. По своему ближайшему содержанию оно тесно связано с вещным рядом и потому - изобразительно; не случайно монологи Щепетильника и он сам, и его партнеры называют описаниями:

Щепетильник. Мне необходимо надлежало это описание сделать (204); <...> с описанием или без описания? (205); Чистосердов. Ты их живыми описал красками (206); <...> вот истинное о жене описание (212); Щепетильник. Я вкратце опишу вам всю их доброту (213).

Но это свойство характеризует слово в «Щепетильнике» только на первый взгляд, ибо в конечном счете оно имеет высокий смысл и претендует на немедленное преобразование действительности в сторону ее гармонизации и приближения к идеалу добродетели:

Щепетильник. Севодни осмеял я с двадцать образцовых молодцов, и только один исправился, а все рассердились. <...> все, слушающие мои шутки, над осмеянными образцами тешиться изволят и тем доказывают, что, конечно, себя тут не находят, для того, что над собою никто смеяться не любит, а над ближним все готовы, от чего я их до тех пор отучать буду, покуда сил моих станет (224).

Адресованное и обращенное не только в зал, но и слушающим персонажам (Чистосердову и его племяннику) слово Щепетильника лишь по форме является бытовым и изобразительным, по сути же оно - высокая оратория, взыскующая идеала, и потому в нем соединяются две противоположные риторические установки: панегирик вещи обращается хулой порочному покупателю; и вещь, и человеческий персонаж уравниваются при этом своей аргументальной функцией в действии, служа не более чем наглядной иллюстрацией отвлеченного понятия порока (или добродетели).

Следовательно, погруженное в стихию вещного быта и описания порочных нравов, действие «Щепетильника» на самом деле приобретает высокую этическую цель и пафос; оно оперирует идеологемами чести и должности, добродетели и порока, хотя стилистически эти две его сферы и не разграничены. И в этом своем качестве синтез бытового и идеологического мирообразов, осуществленный Лукиным на материале европейской комедии, оказался невероятно перспективным: русифицированная комедия как бы начала подсказывать, в каком направлении ее нужно развивать, чтобы она смогла стать русской.

Вспомним, что действо воспитания чистосердовского племянника начинается с зеркала (ср. знаменитый эпиграф «Ревизора»), отражающего кривые рожи смотрящихся в него петиметров, кокеток, вельмож и пр., а кончается - цитатой из 7-й сатиры Буало, сталкивающей смех и слезы в одном аффекте и уже звучавшей ранее в русской литературе: «<...> часто те же самые слова, которые читателей рассмешают, у писателя извлекают слезы <...>» (224) , а также размышлением о том, что «над собою никто смеяться не любит» (224), в котором при всем желании невозможно не услышать первого слабого звука, которому предстоит достигнуть силы фортиссимо в вопле души гоголевского Городничего: «Чему смеетесь? - Над собою смеетесь!»

И не странно ли, что Лукин, упрекавший Сумарокова за отсутствие завязок и развязок в его комедиях, сам кончил тем, что написал такую же? И ведь не только написал, но и теоретически подчеркнул эти ее свойства: «Много жалел я и о том, что сия комедия почти не может быть играна, ибо в ней нет ни любовного сплетения, ниже завязки и развязки <...>» (191). Отсутствие любовной интриги как движущей силы комедии и специфическое действие, как бы не имеющее начал и концов, потому что конец замкнут на начало, подобно самой жизни - можно ли точнее описать ту продуктивную жанровую модель, которая предстоит русской драматургии в XIX в.?

Батюшков заметил однажды: «Поэзия, осмелюсь сказать, требует всего человека» . Пожалуй, к русской высокой комедии от Фонвизина до Гоголя это суждение можно применить едва ли не успешнее: русская комедия требовала неизмеримо больше, чем всего человека: всего художника. И решительно все скромные возможности, которыми обладал среднего достоинства и демократического происхождения писатель В. И. Лукин, оказались исчерпаны его комедиями 1765-го г. Но в них он оставил будущей русской литературе, и прежде всего своему сослуживцу по канцелярии графа Н. И. Панина, Фонвизину, целую россыпь полусознательных находок, которые под перьями других драматургов засверкают самостоятельным блеском.

Однако момент первой громкой славы Фонвизина (комедия «Бригадир», 1769) совпадет с его участием в не менее важном литературном событии эпохи: сотрудничеством драматурга в сатирических журналах Н.И. Новикова «Трутень» и «Живописец», которые стали центральным эстетическим фактором переходного периода русской истории и русской литературы 1760-1780-х гг. Жанры публицистической прозы, разработанные сотрудниками новиковских журналов, стали особенно наглядным воплощением тенденций к скрещиванию бытового и бытийного мирообразов в совокупности свойственных им художественных приемов миромоделирования, тех тенденций, которые впервые обозначились в жанровой системе творчества Сумарокова и нашли свое первое выражение в комедии нравов Лукина.